Учебник, положенный отцом на тумбочку, чтобы сыну было удобно его брать, удостоился только беглого взгляда. Нет, слишком уж он был возбужден новизной до сих пор не исследованного места. Пока яркий квадрат солнечного света тепло скользил по полосатым бордовым обоям с причудливым орнаментом, которые от этого становились еще занятнее, мальчик лежал на спине, вслушиваясь в безмолвное сердцебиение дома.
Впрочем, не такое уж и безмолвное. Звуки донеслись с первого этажа – неприятные, будто там ссорились, – перепалка с последующим громким стуком, как догадался Николас, хлопнувшей двери кухни. Затем до него донесся приглушенный шепот, звуки неспешной уборки, из столовой внизу послышались шаги и потянуло запахом крепкого табака. Пытаясь выстроить четкую картину происходящего, Николас был застигнут врасплох и даже испуган внезапно открывшейся дверью. Обернувшись, он увидел Гарсиа, взирающего на него с видом заговорщика.
От неожиданности краска бросилась мальчику в лицо. Необъяснимое недоверие к дворецкому, которое он испытал накануне вечером, будто с самого начала почувствовал в нем врага, вернулось с удвоенной силой, когда тот возник на пороге.
– Могу я забрать поднос? – Гарсиа говорил вкрадчиво, с подчеркнутой учтивостью, но горящая сигарета в желтых от никотина пальцах выдавала его притворство.
– Да, пожалуйста… Спасибо! – запинаясь, ответил Николас слабым голосом.
Дворецкий не сдвинулся с места, лишь обнажил зубы, что при общей неподвижности его черт должно было, вероятно, означать улыбку.
– Не бойтесь меня, – мягко сказал он. – Я хорошо лажу с детьми. В одном доме их было семеро. Младшая девочка любила сидеть у меня на коленях. Потом она умерла. – Николас судорожно вздохнул, а дворецкий, не сводя с мальчика глаз, рассеянно поднес к губам коричневую сигарету и глубоко затянулся. – Когда-нибудь я вам о ней расскажу. У нас может получиться интересный разговор. Я многое повидал. Много грустного и страшного. Много невероятного. Мир полон дураков. А меня ничем не проймешь, ровным счетом ничем.
– Что вы хотите этим сказать? – выдохнул Николас.
Гарсиа равнодушно пожал плечами:
– Потом поймете. Я был солдатом. Офицером. Я видел, как людей избивают, пытают, убивают. Но мы поговорим об этом в другой раз. Скажите, а где ваша мама?
Николас побледнел. Вопрос, заданный с небрежностью, маскирующей дерзость, заново разбередил самые сокровенные раны в его съежившейся душе. От испуга он чуть не ответил: «Она умерла». Ведь сколько раз отец со скорбью говорил, что для них обоих она все равно что умерла. И только вчерашняя вечерняя молитва о ее прощении не позволила уподобить забвение могиле. Но солгать ему не разрешил природный инстинкт, основанный не столько на неискушенности, сколько на странном предчувствии: если он солжет этому человеку, то раз и навсегда будет перед ним беззащитен. Тогда ему не спастись.
– Она в Америке, – запинаясь, произнес Николас.
– О! – воскликнул Гарсиа. – Прекрасная страна! Но почему не здесь?
У Николаса задрожал подбородок, что вызвало трепет губ и тонких ноздрей, лоб сморщился.
– Мама больше не живет с нами, – только и смог выдавить он.
Тонкие губы Гарсиа раздвинулись в беззвучном смехе.
– Значит, она нам никто. Она живет отдельно. Но такое от людей не спрячешь. – Он замолчал, прислушиваясь к неторопливым шагам, донесшимся с крыльца, затем кивнул и тем же тоном, разве что с легким оттенком осторожности, сказал: – Ваш отец вернулся. Не стоит говорить ему о нашем интересном разговоре. Теперь у нас с вами есть тайна. Помните об этом, невинное дитя.
Приблизившись к кровати, он одной рукой ловко поднял поднос и, с полупоклоном и все с той же иронично-лакейской ухмылкой, повернулся и вышел из комнаты.
Растерянный до потрясения, с нахмуренным лбом, Николас остался лежать. Он был подавлен и опустошен, и лишь появление отца удержало его от плача.
Консул пребывал в хорошем расположении духа, явно не омраченном утренней работой, и после беглого осмотра позволил сыну встать. Пока мальчик одевался, консул, присев на край кровати, говорил и говорил в совершенно несвойственной ему манере, перескакивая с одного на другое. Офис оказался лучше, чем он ожидал, – маленький, но вполне современный – и находится над гаванью, откуда летом будет дуть приятный бриз. Кроме Элвина Деккера, в штате состоят два клерка-испанца. Оборудование в исправном состоянии, кроме нуждающейся в ремонте пишущей машинки и сломанного ротатора, который он уже велел заменить.
– А теперь тебе, наверное, будет интересно узнать, что я нашел садовника, – все тем же оживленным тоном продолжил консул. – Он во дворе. Пойдем, посмотришь на него.
Бок о бок, не спеша, они спустились по лестнице. Высокий, ладно скроенный юноша лет девятнадцати с открытым лицом и мягким взглядом черных глаз, стоя у задней калитки, смотрел на них с почтительным вниманием. У юноши были ярко очерченные брови и густые черные волосы, а над верхней губой уже виднелась незрелая, трогательная тень. Простое лицо, несмотря на шафрановый цвет, было бы даже красивым, если бы его не портил полуоткрытый рот с пухлыми губами. Молодой человек был одет в свой лучший костюм из дешевой ткани, но тщательно вычищенный, с очень коротким – по каталонской моде – пиджаком; манжеты брюк слегка обвисали, прикрывая разбитые башмаки. Его большие смуглые руки сжимали круглую плоскую шляпу.
– Итак, парень, как, ты сказал, тебя зовут? – весело окликнул его консул.
– Хосе, сеньор… Хосе Сантеро.
– И что, ты опытный садовник?
Хосе виновато улыбнулся, обнажив прекрасные белые зубы. И такой заразительной была эта теплая естественная улыбка, что Николасу тоже захотелось улыбнуться в ответ.
– Я умею копать и рыхлить землю, сеньор. Могу подрезать и сажать деревья. Я очень старательный. Но не слишком опытный.
– Я был уверен, что у тебя есть опыт работы, – несколько раздраженно заметил Брэнд.
– Да, конечно, сеньор, – поспешил ответить Хосе. – Я три года работал на виноградниках в Монтаре. Но сейчас в горах нет работы…
– У тебя есть рекомендации?
У Хосе перехватило дыхание. Улыбка стала жалкой, он перевел взгляд на мальчика, как бы ища у него поддержки.
– Мы не заботимся о таких вещах, сеньор. Вы можете спросить Диего Боргано из Монтары, думаю, он обо мне плохого не скажет.
Наступило молчание. Николас с беспокойством посмотрел на отца. Тот покусывал губу, явно озадаченный таким поворотом дела, и мальчик решительно подавил в себе желание, которое могло только повредить Хосе, попросить отца нанять этого садовника – такого молодого, приветливого и такого симпатичного.
Звук обеденного гонга ускорил принятие решения. В конце концов, на бирже о парне хорошо отзывались.
– От тебя потребуется усердный труд, – строго сказал консул. – Оплата тридцать песет в неделю. Ты согласен?
– Я принимаю ваши условия, – серьезно ответил Хосе.
– Очень хорошо, – произнес
