стала невестой этого осла-торгаша, и мне кажется, что вся моя жизнь музыканта и поэта померкла».
Он еще продолжает питать какие-то надежды, способные, по его собственным словам, «свести с ума». Однако 6 сентября, во время загородной прогулки, разыгрывается сцена, которая приводит к окончательному разрыву. Жених Юлии (его звали Грепель) напился и решил прогуляться. Вызывающе глядя на соперника, он предложил руку невесте, но запутался в ножках стула и грохнулся на пол, увлекая за собой девушку. Его кинулись поднимать. Гофман, не сдержавшись, крикнул: «Оставьте этого борова, пусть проспится!» — и увидел, как побледнела Юлия.
Не правда ли, эта сцена вызывает в памяти бесконечные кувыркания мерзкого Циннобера? Извинения Гофману не помогли, от дома ему было отказано, Юлия Марк вышла замуж за «осла-торгаша», жила с ним несчастливо и в конце концов развелась. Реальность оказалась, увы, печальней сказки, и не нашлось в нужный момент доброжелательного мага, который силой волшебства воздал бы каждому по заслугам.
Но какое волшебство помогло ничем не привлекательному Грепелю взять в жены прекрасную девушку? Какая фея затуманила ей взор, заставила поцеловать ничтожного уродца в мерзкие синие губы? Какими огненно-красными волосками пленил он если не саму Юлию, то ее мать?
Может быть, колдовство тут обозначается куда как прозаически: деньги? Гофман, всю жизнь до самой смерти бедствовавший, хорошо знал, какой страшной, почти неправдоподобной силой обладают они в обществе, которое его окружало. Те самые торгаши, которых так презирал и ненавидел писатель, получали благодаря деньгам непостижимую, необъяснимую их личными достоинствами власть над умом, талантом, красотой, над человеческими судьбами, власть присваивать себе плоды чужого труда, чужих мыслей, чужих дарований.
Что-то напоминающее эту власть таят в себе три золотых волоска на темени маленького Цахеса. «Проклятый Циннобер, должно быть, безмерно богат, — говорил о нем один из героев. — Недавно он стоял перед монетным двором, и прохожие показывали на него пальцами и кричали: «Поглядите на этого голубчика! Ему принадлежит все золото, которое там чеканят».
Но дело, пожалуй, не только в деньгах. История маленького Цахеса — это острая социальная и политическая сатира, направленная против больших и малых деспотов, возвысившихся с помощью лжи, несправедливости, насилия, подлости, обмана. Общественное устройство, при котором злобное ничтожество может паразитировать на труде множества других людей, помыкать ими, вершить их судьбы, представляется писателю безумным. И жалкая гибель чванливого уродца, который тонет в ночном горшке, спасаясь от народного возмущения, воспринимается как справедливый финал.
В «Маленьком Цахесе» разоблачительный талант Гофмана-сатирика проявляется с особой силой. При этом здесь по-новому осмыслены и обобщены важнейшие мотивы его творчества. Мерзкая и одновременно жалкая фигурка Циннобера вобрала в себя многое из того, что было враждебно всему миру писателя — миру поэзии и любви, красоты, справедливости, добра, счастья. Кто с наибольшей готовностью пленяется Циннобером и покровительствует ему? Высокоученый филистер профессор Мош Терпин, который «всю природу свел в изящный учебник, благодаря чему мог манипулировать ею со всеми удобствами и как из ящика извлечь ответ на любой вопрос», а добившись высокого поста, подверг «цензуре и ревизиям солнечные и лунные затмения». Уродцу помогают набрать силу сановники и министры, наконец, сам владетель карликового княжества, князь Варсануф — достойный преемник знаменитого Пафнуциуса, того самого, что повелел когда-то ввести «просвещение» и искоренить все, хоть отдаленно напоминающее о поэзии. Потому что под именем поэзии, объясняет Пафнуциусу дошлый министр из бывших камердинеров, разносится яд, насаждаются «несносные, несовместимые с общественным порядком привычки». А значит, из крылатых коней поэзии «можно попытаться вывести полезных животных, отрезав у них крылья и переведя их на кормление в стойлах»; волшебные же голуби и лебеди как превосходное жаркое пойдут на княжескую кухню…
Гофман пишет об этом насмешливо и зло. Если не считать феи Розабельверды, которая из жалости наделила недостойного уродца чудесным свойством (несчастный малыш действительно вызывал бы жалость, не причиняй он столько зла другим), возвышению Циннобера способствуют прежде всего власть имущие. Они дают ему реальную силу. Гофман творил в эпоху мрачной политической реакции, утвердившейся на большей части Европы после наполеоновских войн. Особенно чувствительной она была в отсталой, феодально-монархической, раздробленной на мелкие княжества Германии. Писатель видел ничтожество карликовых монархов вроде Варсануфа, духовное убожество дворянства, чиновничества; ничуть не больше симпатии вызывали у него набиравшие силу «торгаши» — немецкая буржуазия. Он сам происходил из бюргерской среды и с любовью писал о таких мастерах былых времен, как Мартин-бочар или Иоганн Вахт, относившихся к своему ремеслу как к искусству. Но вокруг себя он видел филистерскую затхлость, общественный застой, торжество казенных порядков, трусливую подозрительность ко всяким «вольностям». Он на опыте испытал, как враждебно это «просвещенное» общество, где столько власти имеют Цинноберы, всем высоким душевным помыслам.
Бюргерская родня с детства внушала будущему писателю, музыканту и художнику, что искусство — занятие не «настоящее». Человек, рассчитывающий на положение в обществе, должен стремиться к службе государственной.
Гофман имел возможность во всем этом убедиться. Он хотел быть свободным художником, перепробовал разные способы заработать на жизнь: служил режиссером, капельмейстером, писал фрески и музыкальные рецензии, давал уроки музыки, посредничал в продаже роялей, распространял нотные издания, жил впроголодь.
В его дневнике можно встретить запись: «Продал старый сюртук, чтобы поесть».
Прочный заработок и положение принесла ему, действительно, только должность судейского чиновника. Да, он был чем-то сродни всем своим магам и феям, вынужденным затаиться в стране казенного «просвещения». «Мне удалось начисто скрыть собственное лицо», —делится невеселым опытом доктор Проспер Альпанус. Для обывателей убогого немецкого княжества он — обыкновенный лекарь, но Гофман, как и близкий ему Валтазар, знает о его чудесной силе.
Этой силой обладал сам сказочник Гофман, под пером которого волшебно преображался мир и совершалось многое, невозможное в обыденной жизни. Иные полагали, что его чарующие фантазии — прежде всего способ уйти от жизненной горечи, отвлечься от тягостной службы, от мучившей его последние годы болезни, укрыться в выдуманном им самим мире, в тех самых мечтах, воображаемых надеждах, которые «могут свести с ума». Нет, это упрощенное суждение. Мы видели, от действительности писатель отнюдь не убегал, он умел бороться с реальным злом силой своей сатиры. В то же время, как и любимые его герои, Гофман обладал счастливым даром видеть истинное волшебство жизни, выявлять в ней скрытую поэзию и приобщать к этой
