Тома, когда ему было восемь лет и он жил с мамой. Теперь перейду к совершенно иной жизни, которую ему пришлось вести по прошествии года. Мама его никогда не отличалась крепким здоровьем; испытав много горестей, она захворала и вскоре почувствовала, что надежды на выздоровление нет. Долгое время мысль о том, что ей придется покинуть своего мальчика, причиняла ей страдание и была испытанием для ее веры. Но Бог укрепил ее и умиротворил ее душу, и перед смертью она приготовилась передать свое любимое дитя в руки Того, кто Отец всех сирот и судия вдов.
Чувствуя, что дни ее сочтены, она послала за братом своего мужа, жившим за много миль в городе, и вручила ему судьбу маленького Тома со словами:
– У меня есть немного денег в банке – не знаю, сколько именно, – и кое-что можно выручить за мебель и товары в магазине; надеюсь, этого хватит, чтобы обучить его столярному делу, чтобы пошел по стопам отца.
Она говорила прерывисто и с трудом. Ее деверь, человек простой и грубоватый, был глубоко тронут и всеми силами стремился облегчить ее последние минуты; в память о своем покойном брате он пообещал исполнить ее волю.
– Я возьму его к себе после…
Он хотел сказать «после похорон», но не произнес этого слова, однако она поняла его и ласково улыбнулась.
– Боюсь, мы не станем с ним особенно нежничать, но обещаю присмотреть за ним и уберечь от греха. Мои-то ребятишки погрубее будут, но ему это только на пользу пойдет – слишком уж он чувствительный для парня, а станут его обижать – я им задам, уж не сомневайся.
Не такие слова хотела бы она услышать, но речь его шла от сердца, и она была благодарна за то, что сын ее обретет такого друга и защитника. И возблагодарив Бога за радости, выпавшие ей на долю, и за печали, научившие ее смирению, и за жизнь, и за смерть, она скончалась.
Брат ее мужа сделал все по ее желанию. После тихих скромных похорон он взял Тома за руку, и они пешком отправились в путь. Им предстояло пройти шесть миль; в дороге Том плакал, пока совсем не выбился из сил, но каждый раз, проходя мимо какого-нибудь знакомого дома, куста боярышника или дерева, вновь разражался рыданиями. Дяде было искренне жаль мальчика, но он не знал, что сказать ему в утешение.
– Послушай, паренек, дай мне знать, если братья тебя обидят. Только скажи – и им мало не покажется.
Том ужаснулся при мысли о том, что же это за братья такие, хотя до слов дяди с радостью предвкушал встречу с ними. Настроение его не улучшилось, когда, пройдя несколько улиц и проулков, они оказались во дворе с неприглядными домишками и дядя открыл дверь одного из них, откуда доносился звук очень громких, хотя и незлобных голосов.
Высокая крупная женщина, резким движением отталкивая от себя одного ребенка, гневно выговаривала другому – мальчику чуть постарше Тома, который слушал ее с угрюмым видом.
– Вот расскажу про тебя отцу, – пригрозила она и, повернувшись к дяде Джону, принялась изливать ему свои жалобы, не обращая ни малейшего внимания на Тома, ухватившегося за дядину руку, словно в поисках защиты от открывшейся перед ним угрожающей картины.
– Да ладно тебе, жена! Ну, выпорю Джека, если еще раз выльет всю воду, а пока дай-ка нам с этим парнишкой чаю – что-то мы притомились в дороге.
Тетя, казалось, была бы рада, если бы Джека выпороли немедленно, и разгневалась на мужа за то, что он тут же не отплатил мальчишке за причиненный ей ущерб, назло выпустив всю воду как раз накануне стирки. С недовольным ворчанием мать семейства перестала собирать воду с пола и направилась к очагу, чтобы заново разжечь его и вскипятить чайник, не сказав ни слова приветствия ни племяннику, ни мужу. Вместо этого она возмущалась, что опять нужно готовить чай, когда огонь почти потух, а в доме нет ни капли воды для чайника. Муж ее потерял терпение, и Том испугался, услышав его резкую отповедь.
– Коль мне в своем доме чаю не дают спокойно выпить, пойду-ка я в «Орел» и Тома с собой прихвачу. Там-то уж огонь всегда горит, чего бы это ни стоило, и никаких сварливых жен. Пошли, Том.
Все это время Джек, стоя за спиной матери, изо всех сил пытался привлечь внимание Тома: кривлялся и корчил рожи, а теперь сделал вид, что пьет из воображаемого стакана. Но Том не отходил от дяди и потихоньку снова усадил его на стул, с которого тот вскочил, намереваясь пойти в паб.
– Простите, мэм, – обратился мальчик к тетушке, огорченный и напуганный ею. – Если позволите, я мог бы сходить за водой.
Она пробормотала нечто вроде согласия, и Том взял чайник и, невзирая на усталость, отправился к колонке. Джек, безобразничавший весь день, застыл от изумления, но в конце концов пришел к заключению, что его двоюродный брат просто «мямля».
Вернувшись, Том попытался раздуть огонь сломанными мехами, и наконец вода в чайнике закипела и чай был заварен.
– Ты на редкость толковый мальчишка, Том, и польза от тебя есть, – заметил дядя. – Не чета нашему Джеку.
Это сравнение не пришлось по вкусу ни Джеку, ни его матери, которая предпочитала самолично направлять недовольство отца в нужную сторону. Том чувствовал, что они к нему не расположены; заняться ему было особенно нечем, разве что поесть и отдохнуть, и он опять загрустил, на глаза ему то и дело наворачивались слезы, которые он смахивал тыльной стороной ладони, чтобы никто не заметил. Однако это не ускользнуло от внимания его дяди.
– Надо было тебе пропустить стаканчик в «Орле», – с сочувствием произнес он.
– Нет, спасибо, я просто устал. Можно, я пойду спать? – ответил Том, которому не терпелось как следует выплакаться наедине с собой под одеялом.
– Где мы его положим? – спросил дядя у жены.
– Твоя родня, ты и думай, – ответила она, все еще обиженная из-за Джека.
– Перестань, жена, ведь он, бедняга, сирота, а сироты всем родня.
Она тут же смягчилась, потому что была доброй женщиной, хотя в тот вечер ее крепко вывели из себя.
– Разве что с Джеком и Диком, другого места нет. С нами малышка спит, а остальным и без него тесно.
Она провела Тома наверх в маленькую заднюю комнату и задержалась на пару минут, чтобы поговорить с ним, потому что слова мужа поразили ее в самое сердце и она сожалела о своем негостеприимстве.
– Джек
