— Моя дорогая девочка, ты, вероятно, ошибаешься, — с усилием произнес мистер Эллин. — Миссис Сайке говорила мне, что тебя там не было… в то время.
— Миссис Сайке самой там не было, откуда ей знать? Это случилось так. Папа не жил дома, мне кажется, он не хотел попадаться на глаза людям, которым был должен. Но он вернулся за день или два до нашего отъезда в Америку. Я сидела в гостиной с мамой, которая переделывала одно из купленных мне накануне платьев. Оно оказалось слишком длинным, а посылать его к портному не было времени. Мы услыхали шум в прихожей. И мама решила, что к нам пришел кто-то из визитеров. Так как я была раздета, мама сказала: «Пойди, спрячься за ширму и оставайся там, пока я не позову». Я сделала, как она велела. Но в комнату вошел папа. Он узнал, что мама потратила очень много денег, хотя он просил их беречь. И они… они стали ссориться. Я никогда не видела такой ужасной ссоры. Наконец папа успокоился и перестал кричать. Затем он спросил, на какие средства она собирается расплатиться со слугами и купить билеты в Америку.
— Ах, не беспокойся. Мы можем попросить денег у Эммы, — сказала мама. — У нее их много, и она одолжит нам столько, сколько нужно.
Папа опять вспылил, даже сильнее, чем раньше.
— Попросить у Эммы? У моего злейшего врага! Мама сказала, что он преувеличивает и, как всегда, говорит вздор.
— Очень хорошо, мадам, — ответил он тоном, от которого я задрожала и чуть не опрокинула ширму. — Я долго щадил ваши чувства, но теперь знайте, что в ее власти отправить меня на виселицу!
Я понимаю, что папа имел в виду, когда сказал «на виселицу». Я читала «Семейство Фэрчайлд»[29] и «Народные рассказы» мисс Эджуорт.[30] Но я не знала, что папа сделал плохого, разве только это как-то связано со старой леди по имени мисс Крейшоу, с которой мы довольно часто виделись. Папа говорил быстро и очень тихо, я только смогла разобрать слова «Крейшоу» и «Эмма». Мама вскрикнула: «Нет! Нет! Не может быть! Какой ужас!» — и упала на пол. Папа позвонил в колокольчик и позвал экономку. Прибежала миссис Блейдс и с ней все слуги. Служанки плакали, кому-то стало дурно. Никто не заметил, как я прокралась к себе в комнату. В окно я увидела конюха, который куда-то помчался верхом. Он поехал за доктором, но тогда я этого не знала. Я боялась оставаться одна, надела другое платье и спустилась на кухню. Через некоторое время появился доктор Винсент, который позвал меня: «Тина, Тина, где ты?» Он был вежливый и добрый, как доктор Перси. Он сказал мне, что мама очень тяжело больна, и тут я поняла, что она умерла… Всю неделю я сидела в комнате у миссис Блейдс — она была нашей экономкой — или в помещении для слуг, или на кухне, когда мне позволяли туда приходить, я по-прежнему боялась оставаться одна. Слуги говорили между собой, не обращая на меня никакого внимания. Они были озабочены тем, как получить жалование и деньги, причитавшиеся им на траур. Из-за маминого мотовства, говорили они, у папы не осталось в Англии ни шиллинга, и сколько бы денег мисс Крейшоу он ни припрятал в Америке, их оттуда не получить. Я точно не знаю, что они имели в виду, говоря о деньгах мисс Крейшоу, и откуда им стало об этом известно. Но я знала то, чего не знали они. Эмма была смертельным врагом папы и, если бы захотела, могла отправить его на виселицу. Но я ничего им не сказала. Решила, что лучше этого не делать.
— Правильно решила, — согласился мистер Эллин.
— Потом случилось что-то очень странное. Папа сумел раздобыть где-то денег и заплатил слугам все, что, как они говорили, им причиталось. И они стали ходить с довольным видом и всеми силами пытались разузнать, откуда он взял деньги. Они даже подумали, что, может, их дала ему Эмма, потому что они с мамой были близкими подругами, и Эмма присутствовала на похоронах, мрачная, словно статуя скорби, а леди обычно так себя не ведут, говорили они. Но я не могла поверить в то, что Эмма одолжила или дала папе деньги, ведь она была его смертельным врагом, я решила, что, наверное, их дал ему кто-то другой. Миссис Блейдс пришла в ужас от того, что папа не купил мне траурного платья, но он сказал, что у меня и так достаточно новых нарядов. Всю эту неделю он почти со мной не говорил, но вечером, после похорон, пришел в классную комнату и спросил: «Мама вышила метки на твоей одежде?» Я удивилась, почему он об этом спрашивает, ведь это не мужское дело — заботиться о метках. Я ответила: «Нет, мама сказала, что займется этим во время путешествия».
Мой сундучок с игрушками стоял на полу открытый, потому что я хотела заменить кое-какие вещи, которые собиралась взять с собой в Америку. Папа попросил дать ему ножницы и вырезал мое имя из всех моих книжек. Я не видела, как он это делал, потому что он отослал меня с каким-то поручением к миссис Блейдс. Когда я вернулась, сундучок оказался заперт и папа сказал, чтобы я не открывала его до отъезда. Он не говорил, зачем ему понадобились ножницы, но я поняла, когда сундучок снова оказался у меня в день рождения.
На следующий день мы покинули «Рощу». Когда мы остались одни, папа сказал, что не возьмет меня с собой в Америку. Вместо этого я некоторое время побуду в школе, которую ему рекомендовали. Но так как у него есть злейший враг, который является и моим врагом, мне необходимо назваться другим именем и никому никогда не говорить о себе ни единого слова. Он заставил меня вновь и вновь повторять «Матильда Фицгиббон, Мэй-Парк, Мидлендс», пока не уверился, что я ничего не забуду. Я почувствовала, что все это добром не кончится, не знаю, почему. Папа сказал:
— Не робей, не будь глупышкой. Если будешь держать язык за зубами, наш враг не сможет причинить зла ни тебе, ни мне. Мне не хотелось бы налагать на тебя столь тяжкие обязательства, но ничего не поделаешь. У тебя всего один враг, а у меня их множество, и пока я благополучно не достигну Америки, нужно будет хранить тайну. Теперь слушай. Как только я там окажусь, я вышлю тебе письмо, получив которое ты станешь счастливой, как никогда в жизни. Там будут очень важные и очень хорошие вести. Покажи письмо своей учительнице, и она скажет тебе, что делать дальше. Но до этого — ни слова!
Он не сказал мне, кем был этот враг, но я и так знала: это Эмма. Мы путешествовали тайно, опасаясь преследования. Когда мы остановились в последней гостинице, папа велел мне оставить там сундучок с игрушками. Теперь я понимаю, он боялся, что кто-нибудь прочтет его имя, красиво напечатанное на крышке. Бедная мамочка хотела купить мне новый сундучок, но не успела. Потому что умерла.
Через некоторое время мы остановились в другом городе, у лавки зеленщика. Папа заказал и оплатил большой ящик с фруктами, которые следовало доставить в «Фуксию» через шесть недель. Он сказал зеленщику, что определил меня в школу, а фрукты понадобятся для того, «чтобы учительница была поласковее». Зеленщик рассмеялся и дал мне спелую грушу, но папа не позволил мне ее съесть, чтобы сок не закапал платье.
Потом мы приехали в «Фуксию»… потом бедный папа утонул… а письмо с хорошими вестями так и не пришло…
— Это все, что ты хотела мне сказать?
— Я сказала вам все, что папа запретил говорить. Мне было так тяжело хранить тайну! Я старалась не играть и не говорить с девочками, чтобы они не задавали мне вопросов, на которые я не смогу ответить. Я стала совсем другой. Превратилась в другую девочку, которая мне не нравилась. Раньше я не знала, что во мне могут жить два разных человека, один из которых равнодушный и чужой. Когда вы взяли меня в «Серебряный лог», Матильда Фицгиббон начала исчезать. Она уходила медленно, постепенно. Но теперь, когда я открыла вам папину тайну, она исчезла совсем.
Мистер Эллин давно хотел задать Мартине несколько деликатных вопросов, однако не знал, как это сделать. Но девочка вывела его из затруднительного положения, начав рассказывать сама.
— Я не Матильда Фицгиббон, — сказала она. — Я знаю, что меня зовут Мартина, я видела бумагу, где это написано.
— Свидетельство о крещении?
— А, вот как это называется. Когда мы собирались ехать в Америку, мама дала мне пачку старых писем, чтобы я их порвала, и среди них была эта бумага. Когда я спросила, почему меня крестили в чужой церкви, в городе, о котором я никогда не слышала, мама рассердилась. Сначала она сказала, что я надоедливая девчонка, а потом объяснила, что я родилась, когда она ехала к папе во Францию. Церковь была в двух шагах от гостиницы, где она остановилась, а так как я родилась слабенькой, хозяйка гостиницы подняла ужасный шум, настаивая, чтобы меня крестили как можно скорее. Меня назвали Мартиной в честь моего дедушки, Мартина Лестранжа, который умер.
— Это все? — спросил мистер Эллин, когда Тина, задумавшись, умолкла.
— Я точно знаю, что меня зовут Мартина, но, может быть, моя фамилия не Дирсли. Потому что я не уверена, что папа и мама мои настоящие родители.
