— Я точно знаю, что меня зовут Мартина, но, может быть, моя фамилия не Дирсли. Потому что я не уверена, что папа и мама мои настоящие родители.
— Интересно, почему ты так решила? — спросил мистер Эллин, доставая из несессера ручку, бумагу и непроливающуюся чернильницу.
— Мне приходилось слышать обрывки разговоров, которые всегда велись шепотом. Я была маленькой и не понимала их смысла, да и теперь не понимаю. Потихоньку говорились разные вещи.
Мистер Эллин не перебивал.
— Этот шепот раздавался не всегда, лишь время от времени. Когда я подросла, я часто замечала, что люди смотрят на меня и шепчутся. Особенно старая миссис Тидмарш…
— Могу себе представить, — заметил мистер Эллин.
— Откуда вы знаете?
— Я с ней встречался, — сказал мистер Эллин. — Пожалуйста, продолжай.
— Однажды я слышала, как она сказала своей приятельнице мисс Паттисон: «Я не склонна к опрометчивым суждениям, однако фамильное сходство с каждым днем делается все заметнее. Даю голову на отсечение, что девочка…» — и тут мисс Паттисон сказала: «Тс-с-с!» Я попыталась представить себе, кого я могу напоминать, и пришла к выводу, что они шептались, будто я похожа на мамину подругу Эмму. Не знаю, почему я так решила, потому что у меня в голове не укладывалось, что я могу быть дочерью Эммы, а не папы с мамой. Но однажды произошло событие, заставившее меня со страхом поверить в то, что я не мамина, а Эммина дочка. Мама поссорилась с Эммой. Они были подругами, но часто ссорились, так же часто, как мама с папой. После того, как Эмма велела подать ей лошадь и ускакала прочь, мама вошла ко мне в комнату, держа в руках браслет в виде змейки. Она еще не остыла от гнева. Швырнув браслет на стол, она сказала: «Вот, возьми его себе и положи в шкатулку для украшений. Я больше его не надену!» «Мне он не нужен», — ответила я. По правде говоря, мне никогда не нравились эти браслеты-змейки, мамин и Эммин…
— Не тебе одной, — вырвалось у мистера Эллина. Тина вопросительно на него посмотрела.
— Они не нравились еще кому-то?
— Брату мисс Чалфонт. Гай видел браслет, когда я показывал ему твой портрет. У его сестры на браслете вырезана надпись «Гарриет».
— Так звали мою маму. Они обменялись браслетами. Но я не любила Эмму, и Эмма не любила меня. Мама стала кричать: «Как? Ты отказываешься от подарка, которому позавидовала бы любая девочка! Негодница! Возьми его и скажи спасибо. У тебя на него больше прав, чем у меня!» — И выбежала из комнаты.
И я опять начала бояться, что все-таки я Эммина. Через некоторое время произошла еще одна ссора. На этот раз между папой и мамой. Не знаю, из-за чего они поругались. Когда они стали ссориться, я лежала на диване, завернувшись в плед, потому что у меня болело ухо, и мама забыла, что я там лежу. Папа сказал, что Эмма — его проклятие и что по ее милости у них с мамой на руках оказался чужой ребенок. И он бросился вон из комнаты, а мама побежала за ним.
— Мартина, ты уверена, что он произнес именно эти слова?
— Совершенно уверена, потому что они страшно меня испугали. Ведь выходило так, что у меня никого не осталось, кроме Эммы. Вскоре я заболела. Доктор не мог понять, что со мной, и посоветовал отдых на свежем воздухе. Мисс Мэрфи отвезла меня на ферму, где были разные животные, и цыплята, и полевые цветы. Там мне было хорошо, пока я не нашла книжку о шведских ведьмах. Я втайне от всех стала думать, что, может быть, Эмма — это шведская ведьма, которая сбежала в Англию. Глупо, правда? Однажды мама заметила, что я плачу. Она принялась допытываться у меня, почему, и в конце концов мне пришлось признаться. Но все же о шведских ведьмах я ничего ей не сказала. Я объяснила, что плачу из-за того, что боюсь быть Эмминой, боюсь оказаться Эмминой дочкой.
Мама ужасно рассердилась. Она сказала, что я противная девчонка, раз мне приходят в голову такие мысли, и что она не ручается за последствия, если Эмма об этом узнает. И она принялась трясти меня так, словно хотела, чтобы я разлетелась на куски, а потом сказала, чтобы я отправлялась спать без чая и ужина, что она велит мисс Мэрфи назначить мне самое суровое наказание. Она все трясла меня и кричала, и тут вошел папа. «В чем дело?» — спросил он. Я безумно испугалась. Папа всегда был ко мне добр, но я видела, каким он бывает сердитым с другими людьми. Но он ничуть не рассердился. Он откинул голову назад и расхохотался. «Так вот что ты насочиняла? Какая же ты глупышка!» «Мистер Дирсли, мистер Дирсли, это не смешно!» — сказала мама, но папа только смеялся еще громче. Я думала, он никогда не перестанет. «Это неправда, моя дорогая, — сказал он наконец. — Честное слово, неправда. Клянусь жизнью. А теперь иди играй и больше не думай об этом. И не забудь сказать поварихе, чтобы она прислала тебе к чаю джем и лучшее пирожное».
И когда я выходила из комнаты, он опять рассмеялся и сказал маме: «Эмма заслужила это. Тысячу раз заслужила!»
Я больше не боялась, что я Эммина дочка. Но я до сих пор не понимаю, почему она стала моим и папиным врагом. Что мы ей сделали? И я не могу понять, почему папа сказал, что я чужой ребенок. Может быть, со мной случилось то же, что с одной девочкой в книжке, которую я читала, как вы думаете? Ее оставили на ступеньках крыльца, когда она была совсем маленькая, и добрые люди взяли ее на воспитание. Но как же тогда я могла родиться, когда мама ехала к папе в Париж? Ведь я своими глазами видела — как это называется? — свидетельство о крещении. Когда я начинаю об этом думать, у меня голова идет кругом, как тогда в монастыре.
— На твоем месте я пожалел бы свою голову, — сказал мистер Эллин, который все время, пока Тина говорила, деловито писал. — То, что ты мне рассказала, очень интересно, я постарался как можно точнее записать твою историю. Если ты будешь согласна с тем, что я сейчас тебе прочту, я попрошу тебя поставить в конце свою подпись.
— А для чего вы это записали? Для тети Арминель?
— Конечно. Но не только для нее. В настоящее время я предпочел бы не объяснять своих намерений, — сказал мистер Эллин.
Перегнувшись через подлокотник кресла, Тина прочла записанное. Медленно, с чувством собственной значимости она вывела внизу свое имя.
На исходе этих двух недель меня оставила всякая надежда на возвращение домой тех, кого я жаждала увидеть. Каковы же были мои чувства, когда вечером я услышала стук колес экипажа у ворот, приглушенные голоса, шаги на дорожке! Я выбежала из гостиной, за мною Гай и Лоуренс. Джейн распахнула входную дверь прежде, чем зазвонил колокольчик. Гости стояли на пороге, щурясь от света. Мистер Эллин, державший руку на плече Тины, на которой не было ни шали, ни капора, подтолкнул ее вперед, а она подняла каштановую головку, глаза ее сияли, щеки раскраснелись от волнения! Но кого напоминает мне ее лицо? За моей спиной Лоуренс издал сдавленное восклицание. Послышался голос мистер Эллина.
— Вот и мы, в целости и сохранности! — торжествующе объявил он. — Она нашлась в монастырском сиротском приюте в Бельгии. Все в порядке.
Войдя в дом из темноты сада, мистер Эллин не видел моих пасынков, которые вдруг непроизвольно вздрогнули, как будто испугались какого-то слова в его приветственной фразе. Тина увидела их первая. Она было уже шагнула и протянула руки, чтобы обнять меня, но остановилась на полпути. Подозрительно глядя на незнакомцев, она мгновенно отступила под защиту мистера Эллина, затем кинулась ко мне с криком:
— Прогони, прогони их. Гай первым пришел в себя.
— Не бойся, Тина. Ты забыла нас, ведь мы с тобой знакомы. Мы часто играли в волан с тобой и с мисс Мэрфи. Мой брат Лоуренс и я приехали навестить миссис Чалфонт.
Она спокойно взглянула на них.
— Я не забыла вас, — сказала она громко. — Вы — те самые жестокие пасынки.
Гай вздрогнул. Лоуренс невесело засмеялся.
— Да, — подтвердил Гай. — Мы были очень недобрыми, но мадре простила нас.
Тина пристально посмотрела на него.
— Почему вы ее так зовете?
Он не сразу нашелся, что ответить.
— «Мадре» по-испански значит «мать». Взрослые иногда употребляют это слово вместо «мама».
— Ох, — только и сказала Тина, вложив в коротенькое словечко все свое негодование. Она отвернулась, чтобы спрятать лицо у меня на груди. Обняв ее, я вместе с остальными — включая Энни, Джейн и Элизу — благодарила и поздравляла мистера Эллина. Как только волнение первых минут улеглось, он сказал, что Тина страшно устала за целый день — путешествие затянулось из-за долгого ожидания на пересадках и из-за отмены поездов. По его мнению, девочку нужно было как можно скорее уложить спать.
Я была с ним согласна. Тина прижималась ко мне, и я чувствовала, как она дрожит. Попросив мистера Эллина разделить с нами ужин, я оставила его с молодыми людьми и, взяв Тину за руку, тихонько повела ее за собой. Не обращая внимания на Лоуренса и Гая, она взглянула на мистера Эллина и пожелала ему доброй ночи. У подножия лестницы она обернулась.
