«Возвращался бы поскорее, пока чай тёплый. А что, если аванс не дадут? Тогда и сегодня, и завтра без огня. Угля нет, это ещё полбеды, можно и щепок набрать, а вот как быть без риса?» — На этот раз она уже не прищёлкнула языком, а тяжело вздохнула.
Тусклый свет от лампы падал на сгорбившуюся фигуру О-Гэн, её бледное лицо и беспорядочно рассыпавшиеся волосы. В эту минуту вид у неё был жалкий.
Когда Исокити наконец вернулся, О-Гэн сразу спросила о деньгах. Он молча вытащил кошелёк и протянул ей. Заглянув в него, О-Гэн удивилась:
— Всего две иены?
— Да.
— Две, конечно, тоже деньги, но неужели не мог взять хотя бы пять?
— А что я мог поделать, если не дают?
— Попросил бы получше, не отказали бы. Вот, полюбуйся, — О-Гэн указала мужу на пустую корзину из-под угля, — всё наше богатство. Ну, куплю вечером риса, а дальше что?
Исо молча курил. Докурив трубку, он резким движением стряхнул пепел и, придвинув к себе ужин, начал есть. Тёплая вода, которую он пил, показалась ему необычайно вкусной.
О-Гэн молча наблюдала за мужем. Когда он после пятой чашки потянулся за шестой, она не вытерпела и спросила:
— Где это ты так проголодался?
— Проголодаешься за целый день.
— Ты что же, ничего не ел?
— Не ел. Так уж вышло. Едва пришёл, хозяин налетел, изругал, что в самую горячую пору опаздываю. Я сказал, что делал калитку, но ему на это наплевать. Ну, взялся за работу. В два часа устроили перерыв на обед, я и не пошёл. Раздатчица даже приходила: «Иди, говорит, быстрее, сегодня вкусные нори», но я так и не пошёл. После работы неловко было обращаться к хозяину, и всё-таки обратился, попросил пять иен в аванс. Он было раскричался: «За такое отношение тебе ещё и денег давай! — но потом смягчился: — Я, говорит, тебе не враг. Вот, получай». И дал две иены. Что я мог возразить?
Так Исокити объяснил сразу, почему он голоден и почему так мало денег. Утолив наконец голод, он отложил хаси в сторону.
Исокити был человеком молчаливым и не умел говорить красиво, но иногда на него находило вдохновение и он становился по-своему красноречив, как, например, на этот раз. О-Гэн даже почувствовала некоторую гордость. Но она почему-то никак не могла понять, что он за человек, хотя вот уже три года, как они жили вместе. То он ведёт себя, как капризная девка из Токио, и бездельничает дня три-четыре, а иногда и все десять, то вдруг скажет только: «А ну-ка!» — и уж ворочает за троих, — совсем другой человек, даже хочется почтительно назвать его Исо-сан. И знаешь, что, если он сказал: «А ну-ка!» — беспокоиться нечего. О-Гэн, конечно, не понимала, в чём тут дело, но зато хорошо знала: в эти минуты никто за ним не угонится. Правда, приходилось думать и иначе. В особенно трудные минуты, когда не было ни гроша, ей казалось, что он просто слабовольный бездельник, но от этой мысли становилось так тяжело, что она спешила отогнать её.
Надо сказать, что женская половина семейства Оба относилась к Исокити с подозрением и тоже считала его «непонятным человеком». Все они, не исключая и О-Току, как-то терялись в его присутствии. О-Гэн замечала, что с ним они разговаривают совсем в другом тоне, не то что с ней, и сердце женщины наполнялось радостью, когда она видела, что О Току не смеет ему дерзить, а О-Киё с ним даже вежлива.
Бедность опостылела им, но сколько они ни старались, им никак не удавалось обзавестись хозяйством. Вечно им приходится жить в какой-нибудь лачуге вроде этого чулана или старого сарая. О-Гэн как-то незаметно для себя стала его женой, и, конечно, сделала глупость.
Накормив Исокити, О-Гэн взяла корзину и отправилась за углём. Вернувшись, разожгла печь и принялась рассказывать мужу о сегодняшней стычке с О-Току, о том, что хозяин сказал о калитке. Но на этот раз Исо не промолвил ни слова. Он только зевнул в ответ, и это красноречивее всяких слов говорило о том, что пора спать. О-Гэн не мешкая расстелила два футона [63]: один, погрязнее, вниз, другой — сверху. Они легли и так, щека к щеке, уснули. Холодный ветер, дувший во все щели, заставил их теснее прижаться друг к другу, и всё-таки спина Исо почти наполовину осталась неприкрытой.
2
Наступил декабрь, а с ним пришли и холода. Всё покрылось льдом, ощетинилось сосульками. Пригород Токио сразу вдруг стал выглядеть по-зимнему. Зима нагрянула так неожиданно, что ошеломила тех, кто, поддавшись всеобщему увлечению, впервые поселился за городом. Но Оба Синдзо был готов к этой встрече. В высоких ботинках и тёплом пальто, он как ни в чём не бывало продолжал ходить на службу.
В первое же воскресенье выдалась чудесная погода. На синем фоне неба золотилось ясное зимнее солнце. Ни облачка, ни ветерка. Совсем как ранней осенью. Бабушка и жена в сопровождении О-Току и Рэйтян отправились в город за покупками, а Синдзо и О-Киё остались присматривать за домом.
Для женщин, не привыкших выезжать из дому, поездка в Токио, вернее — в его торговую часть, была целым событием. Поэтому обитательницы дома Оба, начиная с бабушки и кончая внучкой, подняли целый переполох. Без конца переодевались, хлопотали, и только после их отъезда в доме воцарилась тишина, словно не осталось ни души.
Синдзо, одетый в ватное кимоно, повязанное старым самурайским поясом, прошёл в залитый солнцем кабинет и углубился в чтение газет. Когда время подошло к обеду, он вышел и стал не спеша прохаживаться по веранде. За сёдзи послышался голос О-Киё:
— Ниисан! [64]
— Что?
— Что, что… На обед ничего нет.
— Ну так что?
— Как «ну так что»? Я серьёзно говорю!
Синдзо раздвинул сёдзи в комнату О-Киё. Та что-то старательно шила.
— Что это вы делаете?
— Для Рэйтян. Красиво?
Он ничего не ответил, но, осмотрев комнату, добавил:
— И не темно вам работать? Да у вас, кажется, и не топлено.
— Ничего, руки пока не замёрзли. Зато экономнее.
— А что, собственно, вы экономите?
— Как что? Уголь.
— Уголь действительно подорожал, но так урезывать себя не годится.
Положительно, Синдзо плохо разбирался в житейских делах.
— Да что вы, братец, понимаете? В ноябре уголь дороже риса. И все эти месяцы вплоть до марта больше всего уходит угля. Как же не экономить? Не зря О-Току с утра до вечера только и твердит о том, как подорожал уголь, как много мы его расходуем.
— Да, но так недолго и простудиться.
— Не простудилась же…
— Ну, сегодня такой тёплый день, что даже бабушка хорошо себя чувствовала. — Он широко зевнул, прикрыв рот ладонью. — Кстати, сколько сейчас времени?
— Наверное, около двенадцати. А что, проголодались?
— Да не то чтобы проголодался, но у меня, знаете, выработалась на службе привычка с нетерпением ждать обеда.
Затем Синдзо принялся прохаживаться по всему дому начиная с гостиной и кончая комнатой служанки. В неё он зашёл впервые. Вскоре окно было немного приоткрыто, и Синдзо от нечего делать выглянул во двор. Вдруг перед самым носом он увидел О-Гэн. Эта неожиданная встреча привела соседку в неописуемое смущение. Её лицо залилось краской. Она тут же протянула хозяину кусок угля «сакура», который почему-то оказался у неё в руке, и в замешательстве проговорила:
— О, какой дорогой уголь вы покупаете!
Мешок, что стоял под окном, был раскрыт. О-Гэн по дороге к колодцу каждый день проходила мимо него.
Синдзо тоже почувствовал себя неловко и не знал, что ответить.
— Я, собственно, плохо разбираюсь в угле, — сказал он и, виновато улыбнувшись, поспешил скрыться.
Синдзо вернулся в кабинет, не переставая думать о странном поведении О-Гэн, но никак не мог прийти к определённому выводу. Скорее всего, О-Гэн просто хотела украсть уголь, но Синдзо не мог так легко заподозрить человека. Может быть, она действительно хотела только посмотреть и без всякого злого умысла взяла в руку кусок угля, а когда встретилась с его взглядом, то смутилась и покраснела без всякой на то причины. Наверное, увидела хозяина и растерялась. Почему бы не так? И он решил никому об этом случае не рассказывать.
