— Что это с тобой? — спросил Исокити, но по его голосу нельзя было понять, действительно ли он обеспокоен: такой уж был характер у этого человека.
— Исо-сан, мне так горько, — проговорила О-Гэн сквозь слёзы. — Вот уже три года, как мы вместе, и хотя бы один день не приходилось думать: а что сегодня будем есть? Пойми, я не хочу ничего особенного, но и так жить больше нет сил. Ведь мы же нищие. Понимаешь ты это?
Исо молчал.
— Разве мы думаем о чём-нибудь, кроме хлеба? Бывает в этом мире, что умирают и от голода, но кто живёт только мыслями о еде? Это слишком тяжело. — Вытерев рукавом слёзы, она продолжала: — Разве ты плохой работник? Или семья большая? Нас всего двое, а живём так бедно… Да не только бедно. У нас никогда и приличного жилища-то не было, все такие вот чуланы.
— Ну, завела, — оборвал Исо, даже не взглянув на О-Гэн, и начал сердито выбивать трубку.
— Злишься, ну и злись сколько хочешь, а я тебе всё равно всё выскажу.
— Удивила. А кому нравится бедность?
— А если не нравится, так что же ты каждый месяц по десять дней гуляешь? Ведь если бы ты не пил, не развлекался ещё кое-чем, а работал что есть сил, может, и не жили бы так бедно.
Исо молчал, уставившись на догорающий уголь.
— Если бы у тебя было сердце, то ты хотя бы «хакари» покупал… — И О-Гэн, упав на постель, зарыдала.
Исо вдруг вскочил и выбежал на улицу. Стояла тихая, безветренная погода. Луна лениво глядела на землю, а мороз был такой, что хоть бегом беги. Исо прибавил шагу и вскоре очутился на дороге в Синкай. Пройдя с полкилометра, он свернул в дом своего дружка Киндзи. До десяти часов проиграл с ним в шахматы, а уходя домой, попросил одолжить хотя бы одну иену. Но у Киндзи перед получкой денег не оказалось.
Возвращаясь, Исо проходил мимо ларька, где продавался уголь, сакэ, дрова и другие товары. Именно здесь Оба покупали дорогой уголь, а О-Гэн — дешёвый. В районе Синкай лавки закрываются рано. Была закрыта и эта. Исо подошёл ближе, потоптался немного на месте, затем быстрым движением взвалил на плечи мешок с углём, один из тех, что стояли под навесом ларька, и поспешил огородами домой.
Вернувшись, Исо сбросил мешок на пол, но утомлённая слезами О-Гэн, хотя и лежала с открытыми глазами, не обратила на него внимания. Её теперь ничто не трогало, она не пошевелилась и тогда, когда Исо, лёг рядом.
На следующее утро, заметив мешок, О-Гэн спросила удивлённо:
— Исо-сан, откуда это?
— Купил, — ответил тот, не поднимая головы. Он всегда вставал прямо к завтраку.
— Где это ты купил?
— Не всё ли равно?
— Разве трудно ответить?
— У Хакко.
— Что так далеко?.. А я сегодня за рис отдам последние деньги.
Исо поднялся:
— Ты сама жаловалась, что даже «хакари» не могу достать. Вот я и пошёл сначала к Киндзи, но он сам сидит без гроша. Потом к Хакко, попросил у него одолжить на уголь. А он хвастливо говорит: «Иди возьми у меня в лавке один мешок». Ну я пошёл и от его имени взял. Как ты думаешь, дней на пять хватит?
— Конечно, — радостно ответила О-Гэн. Она хотела было продолжить разговор, но вовремя вспомнила про завтрак и лишь добавила: — Не только на пять — на десять растянем.
Вчера, после того как убежал Исокити, О-Гэн много передумала и решила, что заставит Исо работать больше, а сама перестанет унывать и займётся каким-нибудь делом. Соседей избегать не будет, не то они, чего доброго, заподозрят её.
Приготовив Исокити завтрак, О-Гэн проводила его, немного перекусила, прибрала со стола, взяла вёдра и отправилась к колодцу.
Как раз в это время О-Киё и О-Току вышли во двор. Заметив О-Гэн, О-Киё спросила:
— Что это с вами? Вы так побледнели!
— Что-то нездоровится. Вчера, вероятно, простыла.
— Смотрите, осторожнее.
А О-Току даже не кивнула. Когда О-Гэн изменилась в лице, заметив, что мешки с углём убраны со двора, она злорадно ухмыльнулась. О-Гэн, уловив насмешку, бросила в её сторону ненавидящий взгляд. О-Току только этого и ждала. Война была объявлена, и поток язвительных насмешек готов был сорваться с кончика её языка, но рядом стояла О-Киё. Как раз в это время во двор вошёл молодой человек лет восемнадцати из лавки Масуя, той самой, из которой Исокити утащил вчера уголь.
— С добрым утром! — поздоровался он. Увидев, что мешки куда-то исчезли со двора, он поинтересовался:
— Скажите, а куда это делся ваш уголь?
О-Току только и ждала этого момента:
— Да мы, знаете, перенесли его в дом. Во дворе, оказывается, небезопасно. Ведь уголь теперь денег стоит. — При этом она не переставая смотрела на О-Гэн.
О-Киё нахмурилась. О-Гэн же, набрав воды, направилась было обратно, как вдруг услышала:
— Я с вами вполне согласен. Очень даже опасно. У нас вчера из лавки целый мешок украли.
— Да что вы говорите? — удивилась О-Киё.
— Да, он стоял под навесом.
— А какой, интересно, сорт? — спросила О-Току, не отрывая глаз от О-Гэн.
— Высший — «сакура».
О-Гэн, стиснув зубы и пошатываясь, вышла за калитку. Войдя в сени, она оставила ведро и опрометью бросилась к мешку. Раскрыла и невольно вскрикнула:
— «Сакура»!
О-Току за её поведение порядком влетело от бабки и от хозяйки. О-Киё же, волнуясь, что солнце уже село, а О-Гэн не показывается, решила навестить её и справиться о здоровье.
В доме Уэкия стояла мёртвая тишина. Соседка несколько раз позвала О-Гэн, но ответа не последовало… Предчувствуя что-то неладное, О-Киё раздвинула сёдзи и ужаснулась. Посреди прихожей, на поясе, перекинутом через балку, висел труп О-Гэн. Её ноги почти касались мешка с углём и, казалось, слились с ним в одно.
Два дня спустя бамбуковую калитку сломали. Вскоре зарос и проход.
А через два месяца Исо нашёл себе новую жену, которой было столько же лет, сколько и О-Гэн. Живут они в деревне Сибуя, но всё в таком доме, похожем на хлев.
1908
ДВА СТАРИКА
Была ранняя осень. Старик Исии сидел на лавке в парке Хибия и отдыхал. Ему было шестьдесят лет, но выглядел он бодрым и довольно крепким.
Солнце клонилось к западу, вокруг летали стрекозы, словно носимые ветром, хотя ветра и не было, и их трепещущие крылышки отливали красноватым блеском. Старик, помаргивая, глядел на них. Глядел, но не видел. Казалось, он ни о чём не думал.
Мимо старика проходили люди — старые и молодые, больные и здоровые. Никто не обращал на него внимания, да и ему было всё равно — человек ли прошёл, собака ли пробежала. Эти прохожие словно были от него за тысячи вёрст, и только спокойное и величавое небо объединяло их всех под своими синими сводами.
Старик пошарил правой рукой в левом рукаве, вынул сигарету «Асахи» и сунул в рот. Затем достал спички. Коробка была сломана и почти пуста, в ней оставалось всего несколько спичек. Две спички он испортил, третью наконец зажёг и закурил.
Ему, видимо, доставляло удовольствие попыхивать сигаретой. Беловатый с голубыми просветами дым плыл перед глазами, завивался в колечки и исчезал.
«Кажется, это Току?» — подумал Исии, увидев сквозь тающий дымок молодого господина в европейском костюме. Их разделял газон шириной в сорок метров, и старик не мог хорошо разглядеть. Пожалуй, не он, но уж очень похож. По фигуре и по походке — вылитый Такэси… Молодой человек скрылся в тени деревьев.
Эта встреча вернула старика к действительности.
Ямаками Такэси, племянник Исии, заходил к нему дня три назад и довольно резко упрекал за бездеятельную жизнь. Старик Исии обычно звал его Току, так как молодого человека при рождении назвали Токускэ, и только когда ему исполнилось тринадцать лет, родители, поддавшись общей моде, переименовали его в Такэси [65].
Увидев Току, старик вспомнил, что говорил ему племянник три дня назад.
Нельзя сказать, чтобы доводы Току были вовсе лишены оснований. Основания были, но говорил он не от души. Сам он так не думает. Он говорит общепринятые вещи, то, что все сейчас говорят. А в действительности Току просто-напросто хочет, чтобы я подрабатывал. Отсюда и все эти разглагольствования о недопустимости праздной жизни: «Пока есть руки и ноги, пока можно зарабатывать, надо зарабатывать». Он предлагал даже свои услуги, говорил, что стесняться нечего, что можно выбрать работу полегче и заработать иен десять. «Человек всё время должен быть деятельным, пока в нём тлеет жизнь, работать, пока не заболеет или не умрёт, — в этом долг человека». Ну, конечно, в этих доводах есть другая подоплёка.
