— Ты-то знала о том, что они собирались сделать! — продолжает Полетта, протягивая руку к Люс, словно собираясь ее схватить… — Ты была там! Слышала все!
Люс поднимает голову и смотрит на Полетту. Она действительно плачет, но беззвучно — слезы текут по щекам, как дождь с безоблачного неба. У Люс все то же миловидное, женственное личико, но во взгляде уже появилось какое-то новое выражение, какая-то фальшь. Сейчас она мертвенно бледна и ее темные волосы кажутся еще темнее. У нее дрожат губы, но она молчит.
— Почему ты не дала нам знать?
Люс снова опускает голову и направляется к двери. Полетта, пропуская ее, отодвигается в сторону. Женщины по-прежнему молчат. Открыв дверь, Люс оборачивается. Она больше не плачет. Все ждут, что она начнет упрекать, ругаться, угрожать. Ничего подобного. Она говорит удивительно спокойным, естественным голосом:
— Тем хуже! Ведь это единственное, что у меня оставалось.
В эту минуту из ее взгляда исчезла всякая фальшь.
— Что ты хочешь сказать? — тихо спросила Полетта.
На нее нахлынули воспоминания детства, еще совсем недавнего детства. Школьница Люс, похожая на нее самое, на Франсину, наивная, чистая, как они все, другими словами — с душой, открытой и для хорошего и для плохого, не защищенная от всех ударов судьбы. У Полетты это не глупое умиление, а скорее вера в человека. Она хватается за соломинку. А вдруг Люс еще не окончательно потеряна? Что означают ее слова?
— Так ты объясни, почему ты немедленно не сообщила нам? — спрашивает снова Полетта, но уже гораздо мягче и берет Люс за руку. — Неужели ты способна была допустить это?
Люс продолжает стоять в открытых дверях. На голубоватый камень у ее ног падает несколько капель. Нехватает еще, чтобы сегодня после обеда пошел дождь!
— Я побоялась, — отвечает Люс.
Она смотрит прямо в лицо своим бывшим подругам. Ее снова начинают душить слезы, она выдергивает свою руку у Полетты, которая и не старается ее удержать, и выбегает из комнаты, сильно хлопнув застекленной дверью. По-видимому, это и останавливает женщин; ни одна из них не делает попытки вернуть Люс, чтобы расспросить ее подробнее, попробовать разобраться в ее переживаниях. Нет, это уж чересчур! Но все же подруги в нерешительности переглядываются и молчат.
— Видно, боится мужа. Он ее бьет, — прерывает наконец молчание Раймонда.
— Но, говорят, она теперь пьет вместе с ним.
— Одного поля ягода. Была бы она лучше его — ушла бы.
— А куда она уйдет?
— И потом у нее дети…
— Но все-таки мы берем на себя большую ответственность, — замечает Полетта.
— Хорошо, а если мы ее оставим в Союзе, разве мы за это не несем ответственности?
— Всегда легче оттолкнуть человека, чем ему помочь, — возражает Полетта.
— Она уже так низко пала, что помочь ей трудно.
— Понятно, муж-то какой!
— Мы не Армия спасения…
— Вы неправильно рассуждаете, — прерывает Раймонда, — дело не в этом. Но мы не можем оставить в Союзе ненадежного человека… Надо бы разузнать обо всем поподробнее…
— С Декуаном все точно, это верно, — говорит Полетта. — Но до чего же обидно…
Что именно обидно, Полетта и сама не знает.
— И потом, помочь, конечно, можно, — продолжает Раймонда, — а вот все язвы исцелить мы не в силах. Ты права, Полетта, очень обидно, но ничего не поделаешь. В дальнейшем… Но при теперешнем положении…
— И опять — надо еще выяснить, стоит ли Люс того, чтобы с нею возиться.
Полетта собиралась было возразить, но в это время дверь открылась и вошел толстяк в плаще — лавочник Турнэ. Его заметно смущает такое количество женщин.
— Нелегко вас разыскать! — говорит он Полетте.
— Вы были у меня дома?
— Да, и мне сказали, что я, может быть, еще застану вас здесь. В общем мне повезло!
— Случилось что-нибудь?
— Нет, ничего, но…
Турнэ взглядом просит женщин извинить его и дает понять Полетте, что ему нужно поговорить с ней наедине. Отойдя в сторону, он шепчет ей, явно стесняясь своих слов:
— Вчера ваши подруги заходили ко мне по поводу помощи безработным. Так вот, я дал небольшую сумму, но лично от себя, понимаете, а потом подумал: ведь у нас так и лежат те знаменитые семьдесят тысяч — барыш с ярмарки. На будущий год, если ярмарка состоится и нас не будут отсюда выселять, мы как-нибудь выкрутимся. Словом, мне пришло в голову дать часть этих денег на безработных…
— Господин Турнэ!..
— Подождите, ведь решал не я один. Я согласовал все с нашим казначеем Лебоном и с остальными членами комитета. И вот теперь держите…
Турнэ залезает во внутренний карман плаща и осторожно вынимает оттуда конверт:
— Здесь двадцать тысяч… Кстати, может, они таким образом и послужат для расширения ярмарки в будущем году.
Подруги, конечно, все видели, и Полетте остается только, показав деньги, объявить:
— На безработных!
Сообщение встречено взрывом восторга. Несколько женщин даже зааплодировали. Все дело испортила Раймонда, ей вечно приходят в голову какие-то шальные идеи… Уж слишком она со всеми фамильярничает, это ее недостаток.
— Ты бы хоть в благодарность поцеловала господина Турнэ, — игриво предложила она.
А в самом деле, надо было сказать ему несколько искренних, теплых, задушевных слов.
Но после предложения Раймонды Полетте ничего не оставалось, как нагнуться к гладко выбритым щекам Турнэ и чмокнуть его с неестественным смехом. Турнэ, видно, тоже не по душе такое фамильярное обращение, и все это заметили. Смущены и женщины и лавочник.
— Ну ладно, — прервал молчание Турнэ, — а теперь, сударыни, прощайте…
Следовало его задержать, но никто из подруг не нашел тех правильных слов, которые сейчас были нужны, и после обычных вежливых фраз Турнэ ушел.
Женщины, провожая его взглядом, столпились у застекленной двери.
— Молодец, ничего не скажешь!
— Но мы-то хороши! Не могли принять его поласковее.
— Да, наверняка наш прием показался ему суховат…
— Но…
Женщины одновременно отпрянули от дверей, словно чего-то испугавшись. Одна Раймонда, спрятавшись за косяк, продолжала наблюдать через стекло.
— Возвращается, видно что-то забыл. Нет, ушел. Махнул рукой. — И она показывает, как он махнул рукой: ладно, мол, это не имеет значения.
— Что же он мог забыть?
— Получить расписку?
— А мы-то, разини, забыли ее дать.
— Надо будет ему отнести.
— Может быть, совсем не в этом дело.
— Все равно, надо ему вручить расписку. Теперь давайте сядем и обсудим текущие вопросы, — предложила Раймонда.
— Мне надо бежать к моему мяснику, ничего не поделаешь, — с сожалением сказала Полетта.
— В таком случае, немедленно очисть помещение, — пошутила Раймонда, разыгрывая деловую женщину. — Ты совершенно бесполезное существо. Хотя подожди, твой хозяин не даст мяса для безработных?
— Он-то? Держи карман шире…
— Тогда прощай! Боже мой, я так завертелась со всеми этими делами, что даже забыла тебя поцеловать. — И Раймонда повисла на шее у Полетты.
— Ты права, я тоже забыла, — сказала Полетта и перецеловала подруг.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Праздничная витрина в парфюмерном магазине
Мясник неправильно рассчитал: Полетта пришла убираться, а у него еще оставалось непроданное мясо, и лавка была набита покупателями.
На улице творилось что-то непонятное, и все в волнении ожидали каких-то событий.
Почти в тот же час, когда происходил обыск в помещении секции, большая партия охранников прибыла и сюда. Два фургона перегородили улицу с обеих концов. А группа в двадцать охранников выстроилась с ружьем к ноге вдоль тротуара, у госпиталя Вивьен…
Американцы тоже засуетились. Даже сам полковник умчался куда-то в своей роскошной машине. У него был очень недовольный вид. Вернулся он еще более раздраженным.
— Все это вызвано предстоящей демонстрацией, — объяснил своим покупателям мясник. — Только бы коммунисты не пришли на нашу улицу; они камня на камне не оставят. Вот до чего мы дожили: даже в праздник не можем спокойно посидеть дома!
— Рановато пригнали охранников.
— Принимают меры предосторожности.
— А почему этим занимаются французы?
— Так мы же во Франции. Американцы предпочитают не вмешиваться.
— Да, попробовали бы устроить демонстрацию при немцах!..
Уже одно то, что делается такое сравнение, говорит о многом. Большего и нельзя ожидать от жителей этого буржуазного квартала, к тому же в основном сейчас в лавке женщины. Правда, некоторые покупатели могли бы кое-что добавить и дать более правильные объяснения всем событиям, но они напуганы и предпочитают молчать, избегая взглядов говорящих. Не такое теперь время, чтобы обращать на себя внимание. Надо быть настороже, держаться незаметно. Но все же этих здравомыслящих людей легко отличить от остальных. Пожалуй, их не меньше половины.
