Три года подряд мне, к великому моему прискорбию, пришлось обедать в мадридских гостиницах, и сейчас разве только желание убедиться в изменении обычаев, происходящем у нас гораздо скорее, чем это некоторые полагают, или же желание провести часок вместе с друзьями способны вынудить меня к сумасбродству подобного рода. И все же один приятель недавно вздумал извлечь меня из дома в обеденные часы.
– Пообедаем-ка в гостинице.
– Благодарю покорно; лучше уж вовсе не обедать.
– Обед будет первоклассный; мы поедем к Хениэйс: в самую лучшую гостиницу.
– Гостиница на славу: чтобы хорошо пообедать там, следует истратить шесть-семь дуро! Какие же соблазны ждут нас там за эту цену? Комнаты безобразные, обстановка никудышная: нет ни ковров, ни красивой мебели, ни приличного обслуживания, ни хорошей сервировки, ни зеркал, ни камина, ни калорифера зимой, ни воды на льду летом, нет ни бордо, ни шампанского… Ведь не бордо же этот их вальдепеньяс, хотя бы его и настаивали на корне ириса.
– Тогда поедем в «Два друга».
– Где нам с вами придется уйти обедать на улицу или на лестницу или же заранее положить в карман свечку, чтобы хорошо видеть друг друга в их большом зале.
– Ну, тогда поедем куда угодно. Можете быть уверены, что нынче людей кормят отличными обедами.
– Хотите я вам скажу, что нам подадут в любой гостинице, куда мы с вами направимся? Так вот, прежде всего нам дадут грязную скатерть и грязные салфетки, грязные стаканы, грязные тарелки и грязных официантов, вынимающих столовые ложки из кармана, где они у них лежат вместе с окурками от сигар; затем нам подадут суп под названием «из зелени», и он с полным основанием может быть назван травянистым; штуфат из говядины по-итальянски, приготовленный сегодня, и шпигованную телятину, подающуюся изо дня в день; вино собственных фонтанов, подпорченные маслины, жареные мозги и бараньи ножки, состоящие главным образом из сухариков; цыпленка, к которому посетители не притронулись вчера, и сладкое, которое мы в свой черед отложим на завтра.
– Но зато мы не очень истратимся; ведь у нас кормят дешево.
– Да, но потребуется большое терпение, друг мой; претерпеть нам придется немало.
Ничто, к сожалению, не помогло: мой друг оказался беспощадным. Видимо, сегодня на него нашла фантазия съесть плохой обед. Я был вынужден составить ему компанию, но в ту минуту, когда мы собрались завернуть в «Два друга», внимание наше было привлечено большой новой вывеской тут же, на улице Алькала, на месте упокоения таверны «Перона», вывеской, гласившей: «Коммерческая гостиница». Новая гостиница? Ладно, посмотрим. Что до помещения, то, как известно, содержателям гостиниц не везет с помещениями. Обстановка? В этих вещах считается, что за внешностью мы не гонимся. У нас вот принято говорить: было бы что поесть, а есть можно и на полу. Так что в этом отношении новая гостиница не дала ничего нового.
Нас поразило, однако, несходство в облике нынешних посетителей и тех людей, которые бывали здесь полгода тому назад. Мы обнаружили франтов, и это произвело на нас самое выгодное впечатление. Действительно, нужно было признать, что новая гостиница – самая лучшая. Однако не следует забывать, что и «Фонтан»[184] тоже была самой лучшей в дни своего открытия. Через месяц-другой наша гостиница окажется тем же «Фонтаном). Разнообразие блюд, наблюдаемое сегодня, исчезнет под натиском обстоятельств; единственное, чего нельзя будет изменить, – это обслуживание: новая гостиница не сможет сократить количество официантов, ибо трудно сократить недохватку; здесь усвоен принцип, проводимый во всех гостиницах, – один лакей на целый зал; один зал на двадцать столиков.
И все же общий вид гостиницы представляет довольно-таки занятную картину для постороннего наблюдателя. Если при его появлении там уже заседает семейство, доканчивающее сладкое, как поразит сдержанного и бесстрастного человека шум и гам этой компании, галдящей только потому, что она насытилась. Что за жалкое создание человек! И чего они так хохочут? Может быть, кто-нибудь сострил? Нет, смеются оттого, что наелись, и физическая сторона берет верх над духовной, возвышенной, а между тем духу человеческому не пристало приходить в восторг единственно от насыщения.
А вот и семейство, приехавшее сюда в карете… Отведем глаза в сторону и закроем уши, чтобы не видеть и не слышать!
Этот молодой человек зашел сюда пообедать за две с половиной песеты, но, заметив дюжину знакомых за соседним столиком, поддался голосу ложной чести и единственно из-за присутствия свидетелей спрашивает себе обед за пять песет. Сейчас тут одни мужчины, а если бы рядом за столиком сидела женщина, сердце которой ему хотелось бы покорить, он заказал бы обед в десять песет. Стоит ему встретить кого-нибудь из знакомых, и бедняга себя разоряет. Глупо краснеть оттого, что ты не очень богат! Какое заблуждение стыдиться того, что ты не мот!
А этот? Он ежедневно в один и тот же час обегает целый ряд гостиниц с таким видом, будто кого-то ищет, л он действительно ищет; ищет и находит – он встречает своих знакомых и устремляется к ним с готовой фразой: «Ба! Вы, оказывается, здесь?» – «Садитесь обедать!» – восклицают хором присутствующие. Сначала он отказывается; впрочем, не обедать же одному… Он, мол, поджидал приятеля, а тот не пришел… «Ладно, пообедаем вместе», – заключает он и подсаживается к столу. У сотрапезников его и в мыслях не было отобедать в его обществе! Сам же он еще накануне знал, что пообедает вместе с ними: он подслушал, как они уговаривались о дне и часе, он ведь человек, обедающий сплошь и рядом по слуху, а иной раз даже понаслышке.
А вот еще парочка, не оглядывающаяся по сторонам, спрашивающая себе у лакея отдельный кабинет и… Но нам пора уходить, мы с приятелем закончили свой обед. Непонятное любопытство заставляет нас пройти мимо полуоткрытой двери, куда прошла пообедать без свидетелей эта молчаливая… надо думать, чета. Наша коротенькая остановка вспугнула посетителей, сторонящихся чужих ушей, и резко захлопнутая дверь, говорившая о крайнем неудовольствии любителей одиночества, уяснила нам нашу нескромность и беззастенчивость. «Ладно, – проговорил я при выходе, – не все полагается наблюдать на белом свете; кое-что из нашей картины должно остаться в тени, и пусть именно это будет оттиснуто черным по белому в нашем бытовом очерке для страниц «Испанского обозрения».
Прежде чем пройти, обратитесь к швейцару,
или Путешественники в городе Витория[185]
Почему бы Испании не завести себе собственного швейцара, если в каждом мало-мальски приличном доме таковой обычно имеется? В прежние времена во Франции эта обязанность возлагалась на швейцарцев, в Испании, как видно, ее взял на себя кое-кто из бискайцев. А между тем если никому нельзя пройти, не переговорив предварительно со швейцаром, то каким же образом пробраться иностранцу, если ему полагается столковаться с бискайцем? Дело в том, что раньше при поездке из Парижа в Мадрид все препятствия сводились к тому, чтобы преодолеть триста шестьдесят лиг[186] пути, бордоские пески и фуэнкарральскую таможню. Но в один прекрасный день нежданно-негаданно кучка алавесских (прости их господи!) граждан, людей смекалистых, сообразила, что они, мол, своего рода заслон как раз на полпути от Парижа к Мадриду,[187] и ни с того ни с сего возопила: «Как же так? Значит, всякий может приехать и следовать дальше? Прежде чем пройти, обратитесь к швейцару!» С тех пор каждый из них преобразился в швейцара, а город Витория – в бумажный кулек, свалившийся на дорогу из Франции: проезжающий может в него попасть, но дно кулька заслоняет нашу сторону, и чтобы продолжать путь дальше, его нужно прорвать.
Но к чему затруднять наших читателей ненужными отступлениями? В первых числах текущего месяца в городе Витория, что в Алаве, занялся день; рассвет протекал почти так же, как и во всех остальных частях света; я хочу сказать, что в этих благословенных краях – выразимся так – мало-помалу стало светло, но вдруг легкое облачко пыли возвестило о том, что по французской дороге во всю прыть мчится экипаж, следующий из соседней с нами страны. Внутри находились двое почтенных путешественников: один – француз, другой – испанец; первый облаченный в плащ, второй – в пальто. Француз строил в своей голове «испанские замки», а испанец строил воздушные, поскольку оба прикидывали в уме, в какой день и час случится им прибыть в верноподданный и коронный (да простит нам это слово отец Вака!)[188] – город Мадрид. Экипаж резво подкатил к воротам города Витории, как вдруг громоподобный глас, отличающий обычно хорошо упитанные тела, повелел нашим легковерным путникам остановиться:
– Эй, ге-ге! – произнес голос. – Дальше нельзя!
– Дальше нельзя? – переспросил испанец.
