— Держите! — раздался чей-то голос.
Люди бросились вперед, но гроб тяжело рухнул на пол и распахнулся. Труп медленно, спокойно вывалился и замер, лицо его оказалось внутри венка.
— Играйте что-нибудь! — закричал владелец, потрясая руками. — Играйте! Играйте!
Когда труп подняли, на нем повис венок, вонзившийся скрытым концом проволоки в щеку. С головы свалилась кепка, обнажив маленькое синее отверстие посреди лба. Оно было аккуратно залеплено воском и закрашено, но воск вылетел и потерялся. Найти его не смогли, но, отстегнув кнопку на козырьке, удалось натянуть кепку до самых глаз.
Когда похоронный кортеж достиг центра города, к нему присоединилось еще несколько машин. За катафалком следовало шесть туристских «паккардов» с открытым верхом, наполненных цветами, за рулем сидели водители в ливреях. Выглядели машины совершенно одинаково, они принадлежали к тому типу, что сдается напрокат лучшими агентствами. За «паккардами» следовал целый ряд такси, родстеров, седанов, увеличивающийся, пока процессия медленно двигалась по тесным улицам, где из-под опущенных штор выглядывали лица, к главной магистрали, ведущей из города к кладбищу.
На авеню катафалк увеличил скорость, процессия стала быстро растягиваться. Вскоре такси и частные машины начали разъезжаться. На каждом перекрестке они сворачивали в стороны, и наконец с катафалком остались только «паккарды», в которых не было никого, кроме водителей. Улица была широкой, уже пустынной, с белой чертой посередине, уходящей в асфальтовую пустоту. Вскоре катафалк развил сорок миль в час, потом сорок пять, потом пятьдесят.
Одно из такси подъехало к воротам мисс Ребы. Вышла она, за ней тощая женщина в скромной, строгой одежде, с золотым пенсне на носу, потом невысокая пухлая женщина в шляпке с плюмажем, уткнувшаяся носом в платок, и маленький круглоголовый мальчик лет пяти или шести. По пути к решетчатому вестибюлю женщина с платком устало всхлипывала. Собачки за дверью подняли визг. Когда Минни открыла дверь, они бросились к ногам мисс Ребы. Та отшвырнула их пинками. Оживленно лая, они снова бросились к ней, она снова отшвырнула их с такой силой, что они глухо ударились о стену.
— Входите, входите, — пригласила мисс Реба, приложив руку к груди. В доме женщина с платком громко зарыдала.
— Как мило он выглядел! — всхлипывала она. — Как мило выглядел!
— Ну-ну, — сказала мисс Реба, ведя женщин к себе в комнату. — Пойдемте выпьем пива, вам станет легче. Минни!
Женщины вошли в комнату, где стояли шкаф с украшениями, сейф, ширма и задрапированный черным портрет.
— Садитесь, садитесь, — выдохнула мисс Реба, придвигая кресла. Села сама и с трудом нагнулась к ногам.
— Дядя Бад, голубчик, — сказала плачущая женщина, утирая слезы, — иди расшнуруй ботинки мисс Ребе.
Мальчик на ощупь развязал шнурки и снял ботинки.
— Еще б ты, голубчик, вынул мне из-под кровати шлепанцы, — попросила мисс Реба.
Мальчик достал шлепанцы. Вошла Минни, за ней вбежали собачки. Они сразу же бросились к мисс Ребе и принялись теребить только что снятые ботинки.
— Пошли вон! — сказал мальчик, ударив одну из них. Собачка, огрызаясь, защелкала зубами, глаза ее злобно вспыхнули. Мальчик отпрянул.
— Цапнешь еще, сучье отродье.
— Дядя Бад! — возмутилась пухлая женщина, ее круглое лицо, покрытое жировыми складками и залитое слезами, с негодующим изумлением обернулось к мальчику, над головой заколыхался плюмаж. Голова дяди Бада была совершенно круглой, нос усеивали крупные веснушки, напоминающие пятна на тротуаре после сильного дождя. Другая женщина сидела, чопорно выпрямясь, с золотым пенсне на цепочке и аккуратно причесанными, тронутыми сединой волосами. Она походила на учительницу.
— Подумать только! — сказала пухлая. — Просто не знаю, как он мог набраться таких словечек на арканзасской ферме.
— Гадостей они набираются где угодно, — заметила мисс Реба.
Минни поставила перед ними поднос с тремя запотевшими кружками. Дядя Бад глядел своими васильковыми глазами, как женщины берут их. Пухлая снова заплакала.
— Он так мило выглядел! — всхлипнула она.
— Все там будем, — сказала мисс Реба. — Ну, пусть это случится нескоро. — И подняла кружку. Пухлая перестала плакать; обе гостьи с чопорной благопристойностью отерли губы. Тощая манерно отвернулась и, прикрывшись ладошкой, кашлянула.
— Какое хорошее пиво, — похвалила она.
— Правда ведь? — подхватила пухлая. — Я всегда говорю, это самое большое удовольствие, какое я получаю, заходя к мисс Ребе.
Они заговорили жеманно, с благопристойными недомолвками, слегка вздыхая в знак согласия. Мальчик лениво подошел к окну и заглянул под опущенную штору.
— Долго он пробудет у вас, мисс Миртл? — спросила мисс Реба.
— Только до субботы, — ответила пухлая. — Потом вернется домой. Неделька-другая у меня для него хорошая смена обстановки. Да и мне с ним веселее.
— Дети — это такое утешение, — изрекла тощая.
— Да, — согласилась мисс Миртл. — Мисс Реба, живут еще у вас те двое славных молодых людей?
— Живут, — ответила та. — Но, пожалуй, придется им отказать. Я не особенно благодушна, только незачем помогать молодым людям узнавать раньше времени гадости этого мира. Мне уже пришлось запретить девочкам бегать по дому нагишом, а им это не нравится.
Женщины снова стали пить, гостьи держали кружки чинно, с изяществом, мисс Реба сжимала свою словно оружие, другая ее рука утонула в складках груди.
— Кажется, внутри у меня все пересохло, — указала она, ставя пустую кружку на стол. — Леди, может, еще по одной?
Те церемонно забормотали.
— Минни! — крикнула мисс Реба. Негритянка подошла и вновь наполнила кружки.
— Право же, мне очень неловко, — сказала мисс Миртл. — Но у мисс Ребы такое хорошее пиво. И притом сегодня у нас не очень-то приятный день.
— Просто удивляюсь, что он не оказался еще неприятнее, — сказала мисс Реба. — Надо ж было Юджину раздать столько дармовой выпивки.
— Должно быть, это стоило немалых денег, — заметила тощая.
— Согласна с вами, — сказала мисс Реба. — А кто получил от этого хоть что-нибудь? Скажите-ка мне. Если не считать привилегии принимать у себя толпу гуляк, не платящих ни цента?
Она поставила кружку на столик возле кресла. Потом вдруг резко обернулась и взглянула на нее. Дядя Бад уже стоял за креслом, наклонясь к столику.
— Ты не заглядывал ко мне в кружку, а, мальчик? — спросила мисс Реба.
— Ну, дядя Бад, — сказала мисс Миртл. — И не стыдно тебе? Доходит до того, скажу я вам, что мне страшно брать его с собой. В жизни не видела мальчишки, чтобы так тянулся к пиву. Выйди на улицу, поиграй. Иди, иди.
— Да, мэм, — сказал дядя Бад. Он пошел, направляясь неизвестно куда. Мисс Реба допила пиво, поставила кружку на место и поднялась.
— Поскольку мы все сегодня расстроены, — сказала она, — может, я уговорю вас выпить по глоточку джина?
— Нет, право же, — сказала мисс Миртл.
— Мисс Реба на редкость гостеприимна, — заявила тощая. — Мисс Миртл, сколько раз вы слышали это от меня?
— Не могу сказать, милочка, — ответила та.
Мисс Реба скрылась за ширмой.
— Мисс Лоррейн, видели вы когда-нибудь такой жаркий июнь? — спросила мисс Миртл.
— Ни разу, — ответила тощая. Лицо мисс Миртл сморщилось снова. Поставив кружку, она принялась искать платок.
— Опять на меня нашло, — сказала она, — и как пели «Мой сыночек», и все такое прочее. Он так мило выглядел, — всхлипнула она.
— Ну-ну, — сказала мисс Лоррейн. — Выпейте чуточку пива. Вам станет легче. На мисс Миртл опять нашло, — сказала она, повысив голос.
— У меня слишком мягкое сердце, — пожаловалась мисс Миртл. Закрывшись платком и шумно сопя, она потянулась к своей кружке. Пошарила впустую, потом кружка коснулась ее руки. Мисс Миртл торопливо вскинула глаза.
— Дядя Бад! — возмутилась она. — Я же велела тебе идти поиграть! Поверите ли? В прошлый раз, когда мы уходили отсюда, я была так потрясена, что даже не знала, как быть. Мне было стыдно идти по улице с таким, пьяным мальчишкой, как ты.
Из-за ширмы появилась мисс Реба с тремя стаканами джина.
— Это немного взбодрит нас, — сказала она. — А то сидим тут, как старые больные кошки.
Гостьи церемонно раскланялись и стали пить, причмокивая губами. Потом начался разговор. Все говорили одновременно, по-прежнему с недомолвками, но без пауз на согласие или одобрение.
— Так-то вот с нами, девочками, — сказала мисс Миртл. — Мужчины, видно, просто не могут принять нас такими, как мы есть. Сами же делают из нас то, что мы есть, а потом хотят, чтобы мы были другими. Хотят, чтобы мы даже не глядели на других мужчин, а сами ведут себя, как им вздумается.
