— В воскресенье!.. А теперь еще пятница…
— Так что ж?.. Всего два денечка. Потерпи, батюшка!.. Да что это?.. Посмотри-ка, Дмитрий Афанасьевич!.. Видишь, перед господским двором, на лугу, собираются мужички и бабы: видно, хотят в хороводы играть. Мне сказывали, что, опричь соколиной и псовой охоты, это любимая забава боярина… Да вот никак и он сам изволит сюда идти… Ну, так и есть!
— Что, гость дорогой, — сказал Куродавлев, подойдя к открытому окну, — отдохнул, что ль?
Отдохнул, Юрий Максимович.
Так не хочешь ли взглянуть на наши деревенские забавы?.. Милости просим за ворота, на луг!
Левшин вышел вместе с боярином на обширный луг, посреди которого огромный сибирский кедр, раскинув свои роскошные и благовонные ветви, прикрывал, как шатром, дубовую скамью и стол, на котором стояла серебряная братина, наполненная медом, в ней плавал небольшой позолоченный ковш, а подле стояли две кружки, также серебряные.
— Прошу покорно сюда, Дмитрий Афанасьевич! — сказал боярин, садясь на скамью. — Здесь, любезный, моя красная площадь, только на ней никто не бунтует, а все веселятся.
Весь луг перед господским двором кипел народом. Все были одеты по-праздничному, то есть женщины в кумачных сарафанах и белых поневах, мужчины в красных и синих рубашках; на иных были сермяжные кафтаны внакидку, на других белые холстяные азямы; замужние крестьянки были в нарядных кичках, девушки в повязках, а все мужчины без исключения в войлочных шапках или шляпах без крыльев, совершенно сходных с теми, которые и теперь еще носят в Белоруссии.
— Ну, что, за чем дело стало? — сказал Куродав-лев. — Что они толкутся на одном месте, словно бараны?.. Эй, Демка!.. — продолжал он, обращаясь к одному из своих челядинцев. — Скажи бабам-то, что ж они не поют и в хороводы не играют!.. Иль нет… постой… я их расшевелю!.. Подавай сюда Федьку Козла!
Федька Козел, детина лет тридцати пяти, вышел из толпы слуг. Взглянув на его худощавое лицо, с раздавленным плоским лбом, выдававшимися вперед челюстями, длинным горбатым носом и небольшой остроконечной бородкой, не трудно было догадаться, почему его прозвали козлом. Он держал под мышкой гудок.
— Слушай, Федька! — сказал боярин: — ступай-ка туда к бабам, да хвати плясовую. Вишь, они сегодня что-то жмутся.
— Ничего, батюшка Юрий Максимович, — сказал Федька Козел, натягивая струны на своем гудке. — Видно, засмотрелись на его милость, небывалого гостя. Да ведь все дело в почине; вот как я затяну бычка, так ноги-то у них порасходятся.
Гудочник сказал правду: лишь только струны заскрипели под его бойким смычком, и он сам начал пошевеливаться и потряхивать своей козлиной бородкой, все пришло в движение. Рассыпанные по лугу крестьяне столпились в одну кучу, примкнули к бабам, и вот в несколько минут составилось с полдюжины хороводов. Федька Козел перебегал от одного хоровода к другому, подлаживал на своем гудке под песни, свистел соловьем и морил со смеху баб своими прибаутками.
Около часу продолжались эти беспрерывные потехи, хороводные песни не умолкали ни на минуту. Лишь только где оказывалось небольшое охлаждение, являлся федька-гудочник, и в тот же час песни и пляски начинались снова. Во все это время Куродавлев не говорил почти ничего: он смотрел с улыбкой удовольствия на забавы своих крестьян, хохотал от всей души и при каждом новом шутовстве гудочника, пил мед и подчевал им беспрестанно своего гостя… Вот наконец неутомимый Федька Козел выбился из сил и присел отдохнуть на траву; многие из крестьян последовали его примеру; песни затихли, и хороводы стали понемногу расходиться. В эту самую минуту подошли к боярину два мужика и повалились ему в ноги.
— Что вы, братцы? — спросил Куродавлев.
— Пришли к тебе, батюшка! — сказал один из них, вставая.
— Вижу, что пришли, да кто вы такие?
— Белопоместные крестьяне, батюшка, из Бобровской волости.
— А, соседи!.. Ну, что вы, ребята?
— Челом бьем, государь Юрий Максимович, рассуди нас.
— Да что я вам за судья?.. У вас есть своя управа. Коли вы суда просите, так шли бы к земскому голове.
— Нет, кормилец! — сказал другой крестьянин, — куда нам идти на суд к земскому голове, ведь к нему без приноса и глаз не кажи: либо свинку, либо барана, а уж с поросенком и не ходи!.. Мы, батюшка, люди бедные, — знаешь, этак подумали, да и стали на том, чтоб идти к тебе, Юрий Максимович… Как ты, кормилец, нас рассудишь, так тому и быть.
— Ну, хорошо!.. Только слушайте, братцы: коли вы пошли ко мне на суд, так чур после не пенять!.. Ну, кто из вас на кого жалуется?
— Я, батюшка! — сказал первый мужик. — Вот мы с Андрюшкой ходили вдвоем на медведя; уговор был шкуру пополам. А как у нас дошло до дележа, так он попятился и шкуру-то берет на одного себя.
Ну, все ли ты сказал? Все, батюшка.
— Ладно!.. Теперь ты, Андрюшка: был ли у вас уговор шкуру пополам?
Был, кормилец. — Так зачем же ты пятишься?
— А вот изволь выслушать: на прошлой неделе Васька — сиречь он, батюшка, — завернул ко мне, да и говорит: «Андрюха! я обошел медвежью берлогу, близехонько отсюда, в Хотисинской засеке. Хошь идти?» «Изволь, мол!.. Мне не впервые ходить на медведя — пойдем!» Вот мы взяли по рогатине да по топору и пошли. Как стали мы подходить к берлоге, слышим — ревет косолапый. Кажись, мы шли против ветра, а он все-таки почуял, что до его шкуры добираются. Я глядь на Ваську, — а на нем и лица нет!.. «Что ты, брат? — молвил я, — никак тебя страх берет?.. Эй, Васька, не робей!.. Ведь медведь-то этого не любит». — «Нет, дескать, я не робею, а меня что-то знобит». — «То-то знобит!.. Смотри, Васюк, не выдавай!.. Вот слышим в лесу-то захрустело, словно вихрем деревья ломает. «Чу, — сказал я, — прямехонько идет на нас!» Смотрю, Васька-то уж назад поглядывает. Ну! думаю, худо дело!., выдаст он меня! Так и есть!.. Лишь только Мишка-то нас завидел да поднялся на дыбы, Васька бросил рогатину, да давай Бог ноги!
— Ах, трусишка проклятый! — прошептал боярин. — Ну, а ты что?
— Я, батюшка, взял на себя зверя, перекрестился, да хвать его рогатиной под левую лопатку.
— Так, так!.. Ну, что, медведь-то полез на рогатину?
— Сначала полез, батюшка, так и прет!
— А ты ратовище-то рогатины себе под ногу?
— Вестимо, кормилец!
— Так, так!.. Ну, что, медведь начал около тебя круги давать?
— Да, батюшка!.. Уж он кружил, кружил!., и рато-вище пытался сломить, да, слава тебе, Господи — устояло!.. А кровь-то из него так и хлещет!.. Как он дал этак кругов тридцать, да вовсе из сил-то выбился, так вдруг как заревет в истошный голос, — и пошел прямо по рогатине на меня, а я топор из-за пояса, хвать его по морде — вот он и повалился.
— Ну, Андрюха, — сказал Куродавлев, глядя с удовольствием на крестьянина, — ты, я вижу, человек бывалый!
— Как же, Юрий Максимович, на том стоим!.. Ведь и батюшку-то моего медведь сломал, и дедушка умер калекой, а меня еще покамест Господь миловал… Ну вот, кормилец, как я медведя-то убил, да и думаю: за что ж я с Васькой поделюсь?.. Ведь он меня руками выдал.
— Эх, брат! — прервал второй крестьянин. — С кем греха не бывает?.. Что будешь делать — сробел!.. А ведь все-таки уговор-то был пополам, и медведя не ты со-следил, Андрюха, а я.
— Да ты полно, Васюк, нишкни! Вот как его милость нас рассудит.
Куродавлев призадумался.
— Ну! — сказал оп, помолчав несколько времени, — послушайте, ребята: у вас не было выговорено, что тот, кто сробеет и не пойдет на медведя, тому в шкуре?
— Нет, батюшка, лгать не хочу, — об этом и речи не было.
— А коли не было речи, да он же тебя и на зверя навел, так делать-то, брат, нечего, — делись!
— Вот слышишь, Андрюха? — вскричал с радостью Василий. — Я ведь говорил тебе, что моя правда!
— Слышу-ста! — промолвил Андрей, почесывая затылок.
— Благодарствую тебе, государь Юрий Максимович! — продолжал Василий, повалясь в ноги, — что ты, батюшка, изволил так рассудить!
— А вот, посмотрим, скажешь ли ты мне спасибо, — прервал Куродавлев. — Эй, ребята! возьмите-ка этого гостя, да сведите-ка на конюшню.
— На конюшню! — повторил с ужасом Василий. — Зачем, батюшка?
— Затем, чтоб отодрать тебя нещадно батогами.
— Помилуй, кормилец, — за что?
— За что?.. Ах ты, мошенник этакий! еще спрашивает за что?.. Да коли ты сам напросился идти вдвоем на медведя, так как же ты мог выдать своего товарища?.. Да знаешь ли ты, что в пашем охотничьем быту за такое дело порют вашу братью до полусмерти?.. Нет, любезный! пошел ко мне на суд, так не прогневайся, задам я тебе зорю!.. Ведите его!
— Батюшка! — завопил Василий, которого двое слуг схватили под руки, — отец родной, помилуй!.. И от шкуры отступаюсь!
— Ага, голубчик! видно, своей-то жаль?.. Да нет! Что тебе следует — бери, а уж дерку тебе зададут!.. Кондратий, ступай с ними, да при себе — знаешь… путем!
