Подивитесь. Я честный человек.
Такой же честный, как сьер Клубен.
Я должен полагать, что вы знаете о случившемся, а впрочем, пожалуй, и не лишнее будет, если я вам об этом сообщу.
Вот в чем дело:
Я возвратил вам ваши капиталы.
Я у вас занял, немножко неправильно, пятьдесят тысяч франков. Перед отплытием моим из С<ен>-Мало, я отдал для вас вашему доверенному человеку, сьеру Клубену, три банковых билета, в тысячу фунтов стерлингов каждый, что составляет семьдесят пять тысяч франков. Вы, конечно, найдете эту уплату достаточною.
Сьер Клубен заботился о ваших выгодах и получил ваши деньги энергически. Он показался мне очень усердным; потому-то я вас об этом и уведомляю. Другой ваш доверенный человек
Рантен».«P. S. У сьера Клубена был пистолет, и потому у меня нет расписки».
С некоторых пор общественное мнение в Гернсее было занято пересудами о Клубене, этом честном человеке, пользовавшемся в течение стольких лет столь единодушным уважением. В нем начинали сомневаться.
В С<ен>-Мало было наряжено судебное дознание о том, куда девался береговой стражник № 619. Проницательность законных властей попала на ложный путь, что с нею часто случается. Она приняла за исходную точку предположение, что стражник, соблазненный Зуэллой, отправился на «Тамалите» в Чили. Но по дороге следственные судьи напали на другие следы. Темное дело усложнилось. Клубен вошел в состав загадки. Представилось совпадение, быть может и соотношение, между отплытием «Тампалиты» и гибелью «Дюранды». В корчме у Динанских ворот, где Клубен не ожидал быть узнанным, его узнали; корчмарь проговорился: Клубен купил бутылку водки. Для кого? Проговорился и оружейник из С<ен->Венсенской улицы. Клубен купил револьвер. Про кого? Трактирщик из Жановской гостиницы также проговорился: Клубен отлучался несколько раз неизвестно куда. Капитан Жертрэ-Габуро проговорился: Клубен захотел отплыть, хотя и был предостережен и знал, что идет в туман. Экипаж «Дюранды» проговорился. В самом деле груз был упущен и нагрузка была сделана дурно — небрежность весьма понятная, если капитан хотел погубить судно. Проговорился и гернсейский пассажир: Клубен думал, что судно разбилось на мели Гануа. Жители Тортваля проговорились: Клубен приходил туда за несколько дней до гибели «Дюранды» и направлялся, гуляючи, к Пленмону, соседнему с Гануа. У него был саквояж. Он прибыл с этим саквояжем и отправился без него. Мальчишки, искатели гнезд, также не молчали; их рассказ имел, по-видимому, связь с исчезновением Клубена, на том лишь условии, чтобы заменить мертвецов контрабандистами. Наконец, и заколдованный дом явился обличителем; люди, вознамерившиеся узнать истину, проникли в него и нашли там — что же? — именно саквояж Клубена. Тортвальские власти конфисковали саквояж и вскрыли его. В нем оказались съестные припасы, подзорная труба, хронометр, мужское платье и белье, намеченное начальными буквами имени Клубена. Все это в пересудах жителей С<ен->Мало и Гернсея сочеталось взаимно и наконец составило кое-что весьма похожее на историю подлога. Сближали неясные черты; вспоминали о странном пренебрежении к советам, о готовности идти в туман, о подозрительной небрежности в нагрузке; о бутылке водки, пьяном рулевом, о замене рулевого капитаном, о повороте руля, по крайней мере, весьма неловком. Геройская решимость остаться на разбитом судне принимала вид злодейского замысла. К тому же Клубен ошибся в подводном камне. Допустив возможность обмана, поняли выбор банки Гануа, удобство добраться до берега вплавь и жить в заколдованном доме в ожидании случая к бегству. Саквояж и эти припасы дополняли доказательство. Какую связь имело это приключение с другим — исчезновением стражника — этого никто не понимал. Угадывали соотношение между тем и другим.
Все сочеталось, все вязалось между собою, но основания не было.
Никто не станет губить судно из-за одного удовольствия. Никто не станет подвергаться всем опасностям тумана, подводных скал, путешествия вплавь, убежища и бегства без выгоды. Какая могла быть выгода у Клубена?
Рантен упал с неба со свечкой в руке.
Его письмо было разъяснением этой загадки. Клубен утопил судно для того, чтобы спастись вплавь одному и потом запропасть где-нибудь и жить, присвоив себе семьдесят пять тысяч Летьерри.
Разориться — вещь, по-видимому, очень простая. Жестокий удар; бесчеловечность судьбы; бедствие, постигшее один раз навсегда. Пожалуй. Его принимаешь. Все кончено. Человек разорился. Так и быть; он умер. Так нет же. Он жив. Он видит это с следующего же утра. На чем? На булавочных уколах. Такой-то прохожий перестал вам кланяться; на вас сыплются купеческие фактуры; вон смеется один из ваших врагов. Вы читаете свое унижение даже в равнодушных взглядах. Злые люди вас раздирают; худшие жалеют вас. А затем — сколько мелочных подробностей. И все это создала для Летьерри и Дерюшетты личность Клубена.
Весь этот напор такой скорби терзал Летьерри. Никогда, быть может, не чувствовал он так сильно свою потерю. Под этой тяжестью печали он задремал и, проснувшись, увидел нечто необычайное.
Перед его окном возвышалось очертание. Очертание неслыханное. Труба парохода.
Месс Летьерри сразу поднялся на койке. Койка закачалась, как бы во время шторма. Летьерри взглянул. В окне было видение. Порт, залитый лунным светом, рисовался сквозь оконные стекла, и на этом блестящем фоне выделялся прямой, круглый, черный, величавый облик.
То была дымовая труба машины.
Летьерри ринулся из койки, подбежал к окну, поднял раму, высунулся из окна и узнал ее.
Перед ним была труба «Дюранды».
Она стояла на старом месте.
Своими четырьмя цепями она была прикреплена к борту лодки, в которой под трубой виднелась масса, имевшая сложное очертание.
Летьерри, отступив, повернулся спиной к окну и опустился на койку.
Обернулся опять и увидел то же видение.
Через минуту с быстротой молнии он выбежал на набережную с фонарем в руке.
К старому кольцу, куда прицеплялась «Дюранда», была привязана лодка, в которой не было никого.
Эта лодка имела своеобразную форму, и ее приметы рассказал бы всякий гернсеец. То был бот Жилльята.
Летьерри вскочил в него и осмотрел машину.
Фонарь и луна дружно светили ему.
Он освидетельствовал весь механизм.
Он увидел оба ящика, стоявшие в стороне; оглядел ось колес.
Он пошел в каюту. Она была пуста.
Он возвратился к машине и дотронулся до нее; наклонил голову в котел; встал на колени, чтобы посмотреть внутрь; поставил в печь свой фонарь, которого блеск осветил весь механизм и почти произвел оптический обман, словно машина была затоплена, и вдруг захохотал и вскрикнул: «Помогите!» — и, бросясь к портовому колоколу, который был на набережной, схватил цепь и стал неистово его раскачивать.
В самом деле, Жилльят после благополучного плавания прибыл в С<ен->Сампсон с наступлением ночи.
Маленькая гавань спала. Жилльят, пройдя по узкому входу в гавань, осмотрел порт и набережную. Света не было нигде, ни в Браве, ни в другом месте. Прохожих также не было, кроме, быть может, какого-то мужчины, входившего в церковный дом или вышедшего оттуда. Но и то еще нельзя было разглядеть в точности, человек ли это, так как ночь стушевывает все, что она рисует, а луна придает всему неопределенный вид. Кроме темноты, мешало расстояние. Тогдашний церковный дом находился с другой стороны порта, там, где теперь устроен крытый спуск.
Жилльят втихомолку подошел к Браве и прикрепил бот к кольцу «Дюранды» под окном месса Летьерри.
Затем он перескочил через борт и очутился на берегу. Жилльят, оставив за собою бот у пристани, прошел через переулок, потом через другой, даже и не взглянув на боковую тропинку, которая вела к Бю-де-ла-Рю, и через несколько минут остановился в том углублении стены, где росли дикий проскурняк, остролист, плющ и крапива. Там-то, за терновым кустом и сидя на камне, он много раз в летние дни по целым часам и в течение целых месяцев через стену, столь низкую, что можно было бы попробовать перескочить через нее, смотрел в сад Браве, сквозь ветви деревьев, заглядывал в два окна одной комнаты в доме. Он нашел на прежнем месте свой камень, свой терновый куст, угол, все столь же темный, и, как зверь, возвратившийся в свою нору, скорее крадучись, чем идучи, забился туда. Усевшись, он остался неподвижным. Он взглянул и опять увидел сад, дорожки, кусты, цветники, дом, оба окошка комнаты, где жила Дерюшетта, которую он так любил и за которую только что перенес столько опасностей и мучений.
Ему казалось, что он видит призрак рая. Он боялся, чтобы все это не улетело.
Очень близко, насупротив его, в саду, у окраины дорожки, стояла деревянная скамейка, выкрашенная в зеленую краску.
