— Я сам достаточно сведущ.
— Я надеюсь. Но вот вы заявляете вдруг о никогда неслыханном доселе долге моего отца, то есть о чём-то, чего ваша ревизия не обнаруживала до сих пор.
— Да, потому что на этот раз я считал с большей вдумчивостью, в чём не откажет мне никакой суд. А ревизией занимался не я один, и может быть, я несколько слепо доверял своему помощнику.
Гордон Тидеман только плечами пожал.
— И всё-таки вы только что ссылались на ревизию? Вы сами не замечаете, что запутались вконец, господин нотариус.
— Я? Никогда, ничего подобного...
— А я боюсь, что да, — сказал консул.
Непродолжительное молчание. Нотариус думал, моргал под очками глазами и думал. Он здорово присмирел и сказал:
— Разве стоит придавать этому такое значение? Если мы сделали ошибку, то мы, конечно, её исправим.
Консул кратко:
— Да, вы её исправите. Мне кажется, здесь только что был аптекарь?
— Он вышел, вот я вижу его прогуливающимся снаружи.
Консул открыл дверь, пригласил аптекаря войти и усиленно перед ним извинился.
Аптекарь: — Ах, дорогой мой, какие пустяки! У меня-то ведь крошечное дело. Речь идёт не о таких суммах, о которых только что разговаривали господа! — И он передал свой чек для оплаты.
— Итак, господин директор банка, вы поторопитесь передать мне мой контокоррент? — спросил консул и собрался уйти.
— Поторопитесь, говорите вы? Но если созывать правление, то на это уйдёт время. Зато годовой контокоррент вы можете получить хоть завтра.
— Моё конто записано в немногих отделах на каждый год, поэтому выписать его недолго. Я должен видеть, с какого года вы начали присчитывать эту фиктивную сумму в шестьдесят тысяч.
— Это я могу сказать вам и сейчас, — отвечал директор банка. — Эти шестьдесят тысяч внесены в счёт с этого года, — конечно, с процентами за все прошлые годы.
— Благодарю вас. В таком случае пока мне нужен только годовой контокоррент. И я буду иметь его завтра?
— Да.
Консул Гордон Тидеман поклонился обоим господам и вышел.
Нотариус Петерсен слишком поздно сообразил, что аптекаря позвали, пожалуй, в качестве свидетеля.
— Да, теперь вам плохо придётся! — сказал Хольм.
— Нет, это ему плохо придётся, — отвечал нотариус.
— Я всегда слыхал про этого человека, что если он силён в чем-нибудь, то это в счёте.
— Считать-то я тоже умею.
— Вам придётся напрячь все свои силы, — сказал Хольм. Он подошёл к кассе и получил деньги. — Да, кстати, вы ведь председатель киноправления? Не одолжите ли вы нам как-нибудь на вечер ваше здание?
— Выбирайте любой вечер, кроме субботы.
— Отлично. Это будет небольшой концерт в пользу бедного семейства.
— Тридцать крон, — сказал нотариус. — Какой же вечер вы хотите? — спросил он и схватился за календарь.
Xольм: — Вы меня не так поняли. Это делается с благотворительной целью, и мы не можем платить.
— С благотворительной или нет, это безразлично. У нас только что были крупные расходы по починке пола в зале, нам надо спасать, что ещё можно спасти. Тридцать крон — это очень дёшево. Какой же вечер?
— Воскресенье, — ответил Хольм. С бледным лицом он заплатил тридцать крон и. попросил дать ему квитанцию.
— Квитанцию? Я никогда не давал квитанций на такие вещи прежде.
— Это на тот случай, если вас застрелят в течение недели, и с меня потребуют уплаты опять.
Хольм получил квитанцию и ушёл.
Он направился в «Сегельфосские известия» и поговорил с редактором Давидсеном об афишах, — красивые афиши для расклейки на домах и столбах, штук пятнадцать-двадцать; текст следующий: «Вечер развлечений, место, время. Билеты и программы продаются при входе».
Они поговорил об участниках вечера, об артистах и о заметке редактора, которую он поместит завтра в газете. Всё обсудили заранее: лаборант придёт за афишами, как только они подсохнут, чтобы расклеить их по городу, он разыщет также и гармониста; чтобы не печатать отдельных билетов можно воспользоваться обычным штампом кино. Программу Хольм составит потом, в течение недели, вместе с Вендтом из гостиницы.
— Сколько я вам должен? — спросил Хольм.
— Ничего. Это же благотворительность! — сказал Давидсен.
Хольм вытащил целую пачку денег, чтобы показать свою обеспеченность, и повторил:
— Сколько?
— Если уж вы хотите непременно дать мне что-нибудь, — сказал с неохотой Давидсен, — то пусть это будет две-три кроны.
— Этого не хватит на бумагу, — сказал Хольм и вынул десять крон.
Давидсен ощупал все карманы:
— Я не могу дать вам сдачи: у меня совсем нет мелочи.
Хольм, делая большие шаги, поспешил в Рутен, к Гине и Карелу.
И действительно, если Гордон Тидеман был силён в чем-нибудь, так это в счёте.
На другой же день он получил свой контокоррент и имел полное основание торжествовать: его сальдо снизилось больше, чем на половину, гораздо больше, чем на половину, — до двадцати четырех тысяч, и при этом вместе с открытым ему кассой кредитом в десять тысяч. Громадный долг его отца в шестьдесят тысяч таким образом снизился до двенадцати тысяч плюс две тысячи процентов.
Было приложено также своего рода объяснение: что бессмысленная ошибка в счёте произошла от неправильно списываемых в течение многих лет переносов в счёте господина Теодора Иёнсеном. «С почтением Сегельфосская сберегательная касса. П. К. Петерсен».
— Гм! — произнёс зловещим тоном Гордон Тидеман. — Ему придётся отказаться и от двенадцати тысяч с их процентами. Или он вздумал шутить со мной? Я покажу этому... этому...
«Голове-трубой», — хотел он, вероятно, сказать, но джентльмен даже наедине с собою, в своей собственной конторе, не назовёт человека «Голова-трубой». Он этого не должен делать.
— Я подумаю, не донести ли мне на него, — сказал он. Это было уже гораздо приличнее.
Он отправил посыльного с письмом к прежнему директору банка: «Когда-нибудь, когда вы будете в нашем конце города, я очень просил бы вас зайти поговорить со мною!»
Бывший директор пришёл тотчас же. Он был уроженцем соседней деревни, по фамилии Иёнсен, учитель на пенсии, хорошо известный в каждом уголке области, теперь уже старый, но всё ещё член правления банка. Консул попросил извинения, что побеспокоил его, и рассказал ему о своём недоразумении с банком.
Иёнсен покачал головой и заметил, что у нотариуса недоразумения выходят со всеми. На последнем собрании правления он во что бы то ни стало хотел пустить с аукциона двор Карела из Рутена.
— Карел из Рутена и в моих книгах упоминается с очень давних пор, но что из того?
— Да, нотариус никого не пожалеет. Для этого он слишком жаден.
— Но меня пусть он оставит в покое! — сказал консул. — А вас, Иёнсен, я вот о чем хотел просить: не можете ли вы сказать мне наверное, был ли мой отец после своей смерти должен хоть что-нибудь Сегельфосскому банку?
— Ничего, — абсолютно ничего, — сказал Иёнсен и даже засмеялся при такой мысли. — Нет, он был не таковский, чтобы иметь долги, он был для этого слишком богат и помогал тем, кто нуждался.
— Каким же образом нотариус Петерсен может приписывать ему долг в шестьдесят тысяч? Потом он спускает его до двенадцати тысяч. Да и вообще, как это он ухитрился сделать его должником?
Иёнсен опять покачал седой головой и сказал:
— Этого я не понимаю. Вот разве нашёл какую-нибудь ошибку в переносах из моего времени. Этого я не могу отрицать, не поглядев книги. Но во всяком случае отец ваш, когда умер, ничего не был должен банку. Вообще банку он никогда ничего не должал, наоборот, он нередко мог кое-что получить оттуда. Всё это я могу повторить под присягой.
— Благодарю вас. Это меня радует. — Консул взял с конторки небольшую книжку и сказал: — Это вот старинная чековая книжка моего отца. Здесь есть два пункта, относительно которых мне хотелось бы получить от вас разъяснение. Как это ни странно, но в двух местах запись сделана рукою моего отца, а не кассира.
Иёнсен засмеялся, как бы желая извинить покойного:
— Ну да, это, конечно, маленькая неправильность, но мы относились к этому не так формально. Это случалось, когда человек вносил в банк деньги, а книжку оставлял дома, — тогда он и записывал сумму позднее сам. Мы так хорошо все знали друг друга и никого не обманывали, мы относились друг к другу с доверием. Ну, конечно, в теперешнее время это невозможно. Покажите мне эти записи.
— Вот тут вписано семь тысяч «под расписку», а тут, немного подальше, ещё четыре с половиной «под расписку».
— Отлично, — сказал Иёнсен, всё это я могу объяснить вам.
— Можете?
— Ну да, всё это совершенно правильно. Эти деньги он передал мне, я вписал их в его счёт и карандашом отметил «под расписку».
— Так это, значит, делалось не в самом банке?
