— Так это, значит, делалось не в самом банке?
— Нет, это было в усадьбе, в Сегельфосской усадьбе на заседании правления!
— Вот оно что! — консул облегчённо вздохнул. — Теперь понятно, почему он вписывал в чековую книжку сам, в своей конторе.
Иёнсен: — Всё совершенно правильно и верно. Я отлично помню эти оба раза, — это произошло, когда улов был особенно велик и он заработал кучу денег. Мы оба были в правлении, — ну да, он был председателем, а я только членом; но так как я служил в банке и был учителем, то он немного держался за меня, питал ко мне доверие. «Возьми эти деньги и внеси их вместо меня, чтобы мне не думать об этом». Когда я хотел дать ему расписку, он сказал, что не нужно, но я оба раза дал ему расписку на клочке бумаги, потому что суммы были порядочные. А обычно, если суммы были маленькие, я не писал расписки. Люди давали мне деньги возле церкви или в иных местах, это бывали проценты или взносы на погашение займа в банке, и тогда я помечал карандашом, — устная расписка. Так делали мы в прежние времена, и я никогда не слыхал никаких жалоб; наоборот, люди из окрестных деревень благодарили меня за это.
Консул: — Но я не понимаю, почему же мой отец сам не ходил в банк с деньгами? Ведь он жил здесь, и ему нужно было сделать только несколько шагов.
— Да, — отвечал, несколько смутясь, Иёнсен, — простите меня за то, что я скажу, но отец ваш был порою такой странный, он был иногда, пожалуй, слишком важный, сказал бы я. Вероятно, ему хотелось показать всему правлению, какими средствами и деньгами он ворочает, вместо того чтобы незаметно отнести их в банк. Простите меня, но не я один был такого мнения.
— Это очень хорошее объяснение, — сказал Гордон Тидеман, — и я сердечно благодарен вам за ваше внимание. Не знаю, понадобится ли, но на всякий случай я позволю себе рассчитывать на вас в качестве свидетеля.
Иёнсен ответил:
— Когда угодно! Я не подведу!
Консул отправил к нотариусу посыльного со следующим письмом:
«И вчера и сегодня я надеялся увидеть господина директора банка у себя в конторе. Мои дальнейшие шаги будут зависеть от вашего объяснения и извинения. С почтением...»
В течение часа директор банка никак не проявил себя. Затем он позвонил по телефону: не получен разве контокоррент? Не достаточно ли того объяснения, что старые ошибки были сделаны ещё его предшественником? Что ещё нужно объяснить? Его можно застать в банке до двух часов.
«Вот как, его можно застать!» — Больше консул не сказал ни слова. Он повесил трубку.
Мало было вероятия для того, чтобы любезный Петерсен не пришёл, и консул решил подготовиться к встрече именно с таким расчётом. Он не намеревался предложить ему стул, отнюдь нет, он сам слезет со своего высокого табурета и будет стоять. А что, если человек этот все-таки возьмёт да и сядет сам? Он способен на это, способен извиняться, сидя на стуле.
В конторе, ещё со времени его отца, стояло три некрашеных стула, он может приказать вынести их и принудить человека стоять. Но контора и без того была достаточно пуста и бедно обставлена: тут были только конторка, несгораемый шкаф, пресс; консулу не хотелось умалять достоинство своей конторы и британского консульства. Но немного погодя его осенила блестящая мысль, он нашёл отличный выход: он велит одному из приказчиков выкрасить стулья и сделает их непригодными для сидения. В то же время это несколько украсит контору.
Он тотчас отдал соответствующее распоряжение. Какая краска? Зелёная, тёмно-зелёная в соответствии со всем остальным в комнате. Времени было достаточно: до двух часов оставалось ещё четыре часа.
В два часа он поехал домой обедать.
Когда он в четыре вернулся обратно, нотариус поджидал его, и ходил взад и вперёд перед домом. Они вошли в контору, — нотариус, вежливо пропущенный вперёд. Он потянул носом и спросил:
— Вы красили?
— Да, стулья, — коротко ответил консул.
Ссора началась очень скоро.
— Итак, вы не расположены к извиненьям? — спросил консул.
— Если вы ребёнок, — хихикая произнёс нотариус, — то я почтительно прошу вас извинить старинные описки.
— Но не ваше собственное поведение в этом деле?
— Но ведь оно же было продиктовано тем, что ему предшествовало.
— Так, например, вашей ревизией?
Нотариус пожал плечами:
— Я был введён в заблуждение.
— Вы также не хотите извиниться за ваши новые ошибки в контокорренте.
— Какие ошибки?
— Двенадцать тысяч долга помимо процентов, которые вы приписываете моему отцу.
— Эта сумма имеется по книгам банка! Нет, я не могу извиняться за то, что ваш отец имел долги.
— Предыдущий директор может присягнуть, что мой отец никогда не был должен банку.
— Иёнсен? Бедняга! — сказал нотариус. — Я больше верю самому себе, чем ему.
— Но здесь ведь всё зависит от того, что другие думают о вас и об ней
— Кто другие? Вы?
— Да. А возможно, и суд.
— Опять суд? — сказал нотариус. — Я не желаю больше слышать всю эту ерунду.
— Но человек вроде вас не может не считаться с присягой бывшего директора Иёнсена.
— А вы знаете, — спросил нотариус, — почему этот самый Иёнсен потерял своё место?
— А разве не вы столкнули его с этого места?
— Совершенно верно. После того, как мы все нашли его совершенно непригодным.
— А вы сами, — не кажется ли вам, что вы тоже непригодны?
— Да, кое к чему и непригоден. Например, я не могу, как ребёнок, требовать извинения за ошибки, которые тотчас исправляют. Но зато я отлично могу и с юридической и с моральной точки зрения находить ошибки в счетах вашего отца. Так, в его чековой книжке вы сами найдёте две записи, сделанные им, на которые нет расписок банка.
— Одна запись в семь с половиной тысяч, а другая в четыре с половиной?
— Да.
— Эти записи будут подтверждены расписками и присягой директора банка Иёнсена.
— Расписками? Покажите мне их! — говорит нотариус и протягивает руку. Они не были приложены к расчётной книжке.
Консул: — Даже если б в данную минуту эти расписки и были в моих руках, я бы не рискнул передать их вам.
— Вам придётся это сделать, вы убедитесь в этом сами! Что за ведение книг! Частное лицо, первый попавшийся торговец, и позволяет себе вести расчёты с банком! Может быть, он страдал манией величия?
— Этого я не думаю.
— А я кое-что слышал об этом. Я его не знал, да и вы, вероятно, его не знали. Многое приходится слышать... Может быть, он даже не был вашим отцом.
Джентльмен не должен хватать за горло нотариуса, но джентльмен может себе позволить побледнеть, как полотно, открыть дверь и держать её открытой, пока нотариус не выйдет.
Джентльмен может вообще держать себя совершенно безупречно, на то он и джентльмен.
Но в данном случае?
Джентльмен может ударить или застрелить, задушить своими собственными руками и всё же остаться джентльменом.
Но в данном случае?
Консул и пальцем не шевельнул. Он был для этого слишком половинчатой натурой, продуктом смешения двух рас, и притом смешения первичного, которое не что иное, как две равных половины. Но консул сделал нечто, что в данном случае спасло его самого, родителей и положение; он стоял как ни в чем не бывало и смотрел своему противнику прямо в лицо.
Его задумчивый вид говорил при этом, что он старается понять, что хотел сказать его противник. То, что он сказал, было крайне банально: ведь, пожалуй, каждому можно сказать, что он не знает, кто его отец. На что именно намекал этот болтун нотариус? И с какой целью? Под конец, верно, консул не мог больше думать об этом, он опустил глаза и стал равнодушно перебирать какие-то бумажки на конторке.
Нотариус Петерсен растерялся. Он увидал вдруг доселе ему незнакомое самообладание, совершенно непонятную рассудительность, вовсе не похожую на удар боксом или ругательство. Что ему оставалось делать? Он стал говорить, стал вилять, чтобы совсем не пропасть. Чёрт знает в какую глупую историю влип он из-за ошибок другого! Ему пришлось рыться в пыльных старых книгах, это было его обязанностью; он служащий банка и должен соблюдать интересы своего учреждения. А что он имеет за это?
Он зашагал взад и вперёд по конторе, — что уже само по себе было невежливо с его стороны, — остановился, поглядел на карту, висевшую на стене, подошёл к стульям, все их перетрогал один за другим, словно желая испробовать, нельзя ли сесть хотя бы на один из них. Потом вытер пальцы о штаны.
— Я жалею, что не захватил с собой стула, — огорчённо заметил он.
Консул, казалось, с головой ушёл в работу и ничего не ответил на это.
Нотариус раздражённо спросил:
— Неужели вы хоть одну минуту воображали себе, что я действовал в своих интересах?
— Это я ещё не обдумал, — ответил консул.
— Что я лично буду иметь от этого выгоду?
