— Это вы-то платили? — засмеялся Ледбиттер. — Вот умора. Мне-то вы можете не рассказывать, откуда у вас деньги.
— Прошу тебя, не приставай к человеку, — взмолилась Констанция. — Ты разве не видишь, в каком он состоянии. В конце концов, он сам признался нам, что послал письмо, — его ведь никто за язык не тянул. Он вполне мог бы оставить тебя в убеждении, что это сделала я; представляешь, какая у меня была бы веселенькая жизнь, — да и тебе было бы не намного веселее. Теперь же нам обоим хорошо — мне во всяком случае. Чего же еще надо?
— Удивительные вы люди, — размышлял тем временем вслух Ледбиттер. — Думаете только о других! Битый час я сижу и слушаю вашу болтовню, но что вас волнует? Сначала Хьюи хнычет — рухнула его женитьба, потом хнычете вы — он во всем обвиняет вас — такие оба несчастные, такие страдальцы! Но стоит мне сказать, что письмо посылали не вы, как опять все становится на свои места — тишь да гладь да Божья благодать. «Главное, что я тут ни при чем», — тут Ледбиттер очень похоже передразнил Констанцию. — Вам и в голову не пришло хоть словом обмолвиться о ком-то, кроме вас. Все это время я хочу услышать одно имя, но черта с два! И все-таки я услышу его от вас... — В голосе Ледбиттера послышалась угроза.
— О ком это он, Хьюи? — прошептала Констанция. — Про кого он хочет от нас услышать?
— Ну хватит, мне надоело ждать, — снова заговорил Ледбиттер. — Не такое уж это частое имя, и вам оно прекрасно известно. Но если у вас отшибло память, я придумал кое-что, чтобы прочистить вам мозги.
— Наверное, он имеет в виду Эрнестину, — прошептала вконец растерянная и перепуганная Констанция.
Ледбиттер помолчал и сказал:
— Вы так полагаете? Но при чем же здесь она? Кто она для вас? Пустое место. Стоит ли обращать внимание на эту глупую куклу, послушную марионетку? Вам нужны были ее деньги, чтобы жить-поживать в свое удовольствие. Кому дело до того, что она сейчас испытывает, потеряв жениха, — не важно, что он был редкой дрянью и скатертью ему дорога! Вам наплевать на ее чувства. Вам наплевать, жива она или умерла. Она, кстати, не умерла? — неожиданно спросил он.
— Нет, нет, — поспешно отозвался Хьюи. — Леди Франклин жива и здорова. С чего это вы вдруг?
— Стало быть, жива и здорова? Но как она себя чувствует? Вы об этом и словом не обмолвились. Вы болтали о себе и своих переживаниях, но как она? Что было с ней, когда вы от нее уходили? Может ей стало дурно? Или она заплакала, села, встала, легла? Что было с ней — если вы, конечно, обратили внимание на такой пустяк?
— Она заплакала, — сказал Хьюи.
— Заплакала? Она нуждалась в помощи? Вы пытались ей помочь? Что вы сделали?
— Я оставил ее одну, — сказал Хьюи. — Что мне было делать? Она не хотела со мной разговаривать.
— Итак, она заплакала, а вы ушли? Сбежали, даже не спросив, не надо ли ей помочь? Удалились в гордом молчании? Или сказали: «Виноват, но мне пора к моей драгоценной Констанции»?
Хьюи промолчал, но зато заговорила, всхлипывая, Констанция:
— Он совершенно прав, Хьюи. Почему мы не подумали об Эрнестине? Даже не знаю, как мы про нее забыли... Она... Я надеюсь, она не очень переживет?
— Какое там переживает — она в восторге, — сказал Ледбиттер. — Она прямиком побежала в гости — поет, танцует, веселится напропалую. Как и мы с вами. Мы ведь тоже в восторге — у нас все в полном порядке. Но я знаю одного человека, которому сейчас не до веселья. Вы, правда, в жизни не догадаетесь, кто это.
Он сидел, сгорбившись за рулем, и говорил, глядя в пространство перед собой.
— Не надо напоминать, кому сейчас плохо, мистер Ледбиттер, — попросила Констанция. — Мне это очень тяжело слушать, уверяю вас.
— Не волнуйтесь, — сказал Ледбиттер. — Этот человек не заслуживает таких эмоций, с ним можно не церемониться. Но если она когда-нибудь обо всем узнает... нет, не то... в общем, вы расскажете ей, что письмо послал я?
— Конечно, нет, — поспешила успокоить его Констанция. — Зачем? Тем более что мы вряд ли с ней увидимся.
— Это я с ней больше не увижусь, — заговорил Хьюи, к которому только теперь вернулся дар речи. — Но ты-то тут при чем, Констанция? Что тебе мешает продолжать с ней общаться? Она же не знает, что именно из-за тебя рухнул... А кроме того, я думаю, ты просто обязана рассказать про письмо.
— Зачем? — удивилась Констанция.
— Чтобы она не подозревала тех, кто к этому не причастен. Или, если угодно, чтобы она подозревала тех, кто к этому причастен, — мстительно добавил он.
— Я ничего говорить не буду, — сказала Констанция.
— В таком случае это сделаю я. Увидеться с ней мне не удастся, но я напишу ей о... о многом. И тогда все встанет на свои места.
— Вы хотите ей все рассказать? — спросил Ледбиттер.
— А почему бы нет? Пусть знает, кто ее враг, и остерегается его.
— Враг? — переспросил Ледбиттер. — Это я-то враг?
— Только враг мог послать ей такое письмо.
— Я ей не враг, — с презрением бросил Ледбиттер.
— Так поступают только враги. Если вы ей не враг, то зачем же написали письмо?
— Потому что... — начал было Ледбиттер. — Потому что.... Да ладно, все равно вы мне не поверите.
— Мы постараемся, — сказал Хьюи.
— Мне очень хочется, чтобы хоть кто-нибудь знал, почему я так поступил, — задумчиво проговорил Ледбиттер. — Мне бы очень хотелось рассказать об этом — но только не вам. По правде говоря, про это должен знать только один человек... Один-единственный. На остальных мне плевать — и на вас в том числе. Пусть все думают, что я не собирался причинять ей зла. И если она об этом никогда не узнает, то, значит, все было напрасно. Значит, и жить не стоит...
— Послушайте, — перебил его Хьюи. — Давайте потолкуем об этом после обеда. И вообще, куда вы нас завезли? Почему мы едем куда-то в гору? Вы представляете себе, где мы находимся?
— Не очень, — честно признался Ледбиттер. — Как-то раз она сказала: «Если вы очень хотите что-то сказать людям, не откладывайте, потом будет поздно и несказанные слова испортят вам жизнь, как это случилось со мной». Тогда это меня даже насмешило. Я подумал: ну что я могу сказать людям, кроме: «Куда ехать?» и «Приехали!». Но теперь все изменилось. Теперь мне необходимо сказать ей что-то очень важное, только язык не поворачивается. И если вы расскажете ей, что письмо послал я, и не объясните, почему я это сделал...
— Откуда же нам знать, почему вы это сделали? — проворчал Хьюи. — Вы нам ничего не говорили.
— Я сделал это, потому что... нет, не могу... Она не поймет... она обидится. Но обещайте мне одно.
— Что именно? — буркнул Хьюи.
— Обещайте, что не скажете ей, кто послал письмо.
— Ничего я не буду обещать! Отстаньте! — взорвался Хьюи. — Сначала впутали нас черт знает во что, а теперь в кусты?! Не выйдет! Да и не все ли равно, что она о вас подумает? И вообще, кто вы такой? Работник по найму!
— Ах, вот, значит, как? — вскипел Ледбиттер. — По найму? Ну да это в последний раз.
Его вдруг охватило невероятное отвращение к тому, что он так ценил всю свою жизнь. Он нажал на педаль акселератора. Машина рванулась вперед. Уже совсем стемнело: дома по правой стороне напрочь заслоняли собой остатки уходящего света. Сумерки сгущались и в сознании водителя. Он мало что видел и соображал, и, когда перед машиной замаячило дерево, и сам бы не смог объяснить, почему даже не попытался свернуть. Только в самый последний момент, когда стало ясно, что аварии не миновать, он обернулся назад и отчаянно прокричал: «Скажите леди Франклин, что я...
На пустынной, тускло освещенной улице стояла машина, неподвижная, как и дерево, в которое она врезалась. Сзади целая и невредимая, спереди она превратилась в груду причудливо искореженного металла, сильно напоминая собой современную скульптуру-аллегорию «Смертельная агония». Через некоторое время появился прохожий и, бросив на нее взгляд, застыл в отдалении, к нему присоединился другой, третий... Когда же собралась толпа, любопытство победило страх, и они подошли вплотную. Шофер лежал, упав головой на руль.
— Да он спит, — вырвалось у кого-то.
Но он не спал. Позже выяснилось, что ему в грудь вонзился острый стержень от рулевого колеса — настолько тонкий, что, когда его извлекли, рана оказалась почти незаметной.
Хьюи и Констанция попали в больницу: Хьюи скончался, Констанция осталась жить. У нее было сотрясение мозга и сильный шок, и несколько дней она провела в полубессознательном состоянии. Когда же она стала приходить в себя, первой мыслью мелькнуло: что с Хьюи?
Теперь ей придется учиться жить без него. Что-то похожее она уже пережила однажды — когда он сообщил ей, что намерен жениться на Эрнестине. Но тогда она быстро взяла себя в руки. И кроме того, одно дело, когда человек уходит из твоей жизни, и совсем другое, когда он уходит из жизни вообще. Теперь Констанция старалась думать о нем объективно, не поддаваясь мимолетным настроениям. Сильно ли она будет о нем горевать? Надо спокойно разобраться, какую роль он сыграл в ее жизни, и трезво взглянуть на его недостатки.
