III
Но роман этот не сводился только к радостям взаимного обладания. Любовь их укреплялась и углублялась в нескончаемых беседах на набережной Сены, за столиком бистро в Сен-Жермен, на скамейке Люксембургского сада. «Этот сад — твой дворец», — говорил Бруно. Мариана поведала ему все свои радости и печали, пересказала всю свою жизнь — и детские мечты в монастырском коллеже, и первый бал, и то, как она, разборчивая невеста, наследница миллионного состояния, отвергала женихов. Рассказала и про встречу с Алберто, про безмерную любовь, замужество, кругосветное свадебное путешествие, медовый месяц, продолжавшийся четыре года, а потом — охлаждение, безразличие, мечты о ребенке, отдельные спальни, Алберто, лихорадочно зарабатывавший деньги, разрывавшийся между Сантосом и Сзн-Пауло. Бруно узнал про то, как она в конце концов отчаялась и решила уйти от мужа, тем более что детей у них не было, и о том, как перед окончательным шагом приехала в Париж. Здесь она нашла Антонио и свое счастье.
Счастье? Была ли она и вправду счастлива или только на миг потеряла голову в этом сладчайшем и порочном вихре? Не все ли равно? Развод предрешен — теперь она уже не старалась понять, каково ей живется без Алберто. Она предала его. Все кончено.
Бруно слушал ее с тем нежным участием, которое неизменно — даже в ранней юности — возникало у него, когда он говорил с женщиной, он подхватывал Мариану на руки, заговаривал о чем-нибудь другом, целовал ее огромные прозрачные глаза, чтобы отвлечь возлюбленную от печальных дум.
— Ни у одной женщины на свете, моя королева, нет таких прекрасных глаз и таких бедер.
Он говорил о картинах и канцонах, читал ей сочиненное экспромтом стихотворение, но Мариана любой разговор переводила на Алберто, отныне потерянного навсегда.
Однажды вечером, когда они взобрались наконец по крутой лестнице на шестой этаж, Бруно спросил:
— Чем ты так встревожена? Что с тобой?
Мариана достала из сумочки телеграмму;
— Прочти.
Алберто извещал, что в конце следующей недели прибудет во Францию: он не может больше выносить разлуку и дожидаться окончания им самим установленного срока. Дела фирмы переданы братьям, теперь все его время принадлежит Мариане. «Жить без тебя не могу», — прочел Бруно на бланке телеграфной компании «Вестерн».
— Это будет неприятно, да что я говорю — «неприятно»! — это будет ужасно, но я должна ему сказать, что дальнейшая наша совместная жизнь невозможна, что я ему изменила…
Бруно обнял Мариану и стал раздевать ее, убеждая:
— Ты не сделаешь этого, Мария Медичи, ты ничего не скажешь мужу, потому что любишь его, вот единственная истина, в которую я верю. Зачем же ты хочешь причинить ему страдания?
— С чего ты взял, что я люблю Алберто? Любила, так не обманывала бы…
— Ты говоришь о нем все время, он сопровождает нас как тень, и не будь я таким добродушным парнем, наверняка обиделся бы. Ты не любишь меня — ты просто нуждалась во мне: я дал тебе то, чего тебе не хватало, я открыл тебе наслаждение. Тебя плохо любили до встречи со мной — в этом виноват и твой муж, и ты сама… Разве я не знаю, в какую броню надменности и приличий была ты закована? Я разбил этот панцирь лишь потому, что ты в тот вечер выпила слишком много шампанского… Я взял тебя силой. Я разорвал на тебе платье и обнажил не только тело твое, но и душу. Разве не так?
— Так… — ответила Мариана. Знал или угадал этот юный мудрец?
— Вот видишь. Ты должна вернуться к мужу, ты должна сделать так, чтобы ваше супружеское ложе стало доказательством твоей любви. Отдай Алберто все, что ты получила от меня, все, что я взял у тебя и тебе же вернул. Но пусть это произойдет в день его приезда! А до тех пор ты моя, и больше ничья. Я никогда не забуду тебя, Мария Медичи да Коста. В мой смертный час я вспомню о тебе. А сейчас не будем терять время! Всего несколько дней отпущено нам для нашего прощанья!
— Да, Антонио, ты прав, я люблю Алберто… Но вернуться к нему не могу все равно…
Бруно слегка струсил. Неужели она хочет остаться с ним и превратить веселое, легкое и пикантное приключение в постоянную связь, которая хуже брака?
— Помнишь, я говорил тебе… я не могу связать себя надолго ни с кем, я не рожден для постоянства… Я ведь так — временный…
— Не бойся. Я вернусь в Бразилию.
— Хочу о другом тебе сказать: ты создана для того, чтобы быть верной женой, чтобы любить своего мужа. Не верю, что, переходя из рук в руки, ты найдешь счастье.
— Речь идет не об этом, Антонио. Выслушай меня: кроме стихов и наслаждения, ты подарил мне еще и ребенка. Я сразу предупреждаю тебя, что избавляться от него не собираюсь; я много лет мечтала о сыне. Не волнуйся, это произойдет в Бразилии. Мой сын будет напоминать мне о тебе, о моем временном Антонио.
Лицо Бруно осветилось улыбкой.
— Почему это «мой сын»? Это наш сын, он такой же мой, как и твой!
Целую минуту он о чем-то размышлял, а потом обнял Мариану и поцеловал ее в глаза и в губы. Он заговорил серьезно и раздумчиво, словно в свои двадцать лет был уже умудрен опытом, — так бывает только с поэтами, с теми, кто наделен даром провидения.
— Ведь твой муж тоже хочет ребенка? Да? Видишь, мы и вправду с ним похожи. Не думай, что я забуду о нашем сыне — я знаю, что у тебя родится сын и ты назовешь его Антонио, Ты следишь за моей мыслью? Зачем тебе растить ребенка, рожденного вне брака, одной, без мужа? Ему слишком дорого и долго придется платить за наше увлечение. Лучше всего для нашего Антонио было бы родиться от Алберто Рибейро да Косты, а я хочу своему сыну самого лучшего. Не кричи, не сердись, обдумай все не горячась — и ты поймешь, что я прав. Я хочу дать тебе не только память о наслаждении и сына — я хочу вернуть тебе твоего мужа. Втроем — ты, он и Антонио — вы будете счастливы.
Накануне приезда Алберто, в час прощания, она заплакала и поблагодарила Бруно, а тот сказал, что не забыл о своем обещании написать стихотворение: образ обнаженной Марианы, окутанной розовым пеньюаром зари, навсегда остался в его памяти.
Мальчик, зачатый на греховном ложе в мансарде отеля «Сен-Мишель», получил при крещении имя Антонио — в честь святого, покровителя брака, к которому с молитвой обратилась Мариана. Чудо произошло в ночь после приезда мужа: она впервые забыла про свою целомудренную сдержанность и отдалась Алберто с требовательной и жадной страстью. Ослепленный муж прошептал:
— Я уверен, что ты подаришь мне сына, любовь моя!..
Потом, уже в Сан-Пауло, появились на свет Алберто-Фильо и Силвия, названная в честь тетки, которая все еще жила в Париже и возвращаться не думала. У нее все было по-прежнему, только теперь она чередовала не маленького Жана с большим Андре, а белокурого, застенчивого американца по имени Боб — американцы входили в моду — с французом Жоржем: без француза, как ни крути, не обойдешься…
Местре Афранио Пертела, собирая материал для своего романа, пришел к выводу, что в высшем обществе Сан-Пауло нет семейства счастливее. Внимательный и преданный муж, верная и любящая жена. Вместе дожив до старости — через четыре года их золотая свадьба, — Мариана и Алберто доказали, что и среди суетных великосветских миллионеров встречается вечная любовь. Этим чудом они обязаны поэтам, ибо там, где речь идет о любви, поэты — не меньшие чудотворцы, чем причисленные к лику святые.
За неделю до выборов, в душный январский день 1941 года, когда знойное марево придавило город, словно бетонная глыба, единственный кандидат в Бразильскую Академию получил от Алтино Алкантары два отрадных известия, открывающие перед ним самые благоприятные перспективы.
Первое известие касалось мундира и носило чисто экономический характер. Мундир, расшитый на груди, по вороту и на обшлагах золотыми пальмовыми ветвями, стоит целое состояние, если же прибавить к этому стоимость всей дополнительной академической амуниции — треуголки с золотым галуном и белым плюмажем и шпаги с чеканным клинком, — то еще раза в полтора дороже. Алтино Алкантара был приятно удивлен, когда генерал попросил его произнести речь от имени новых коллег на церемонии вступления — он полагал, что этой чести удостоится Родриго Инасио Фильо, один из тех, кто выдвинул кандидатуру Морейры, и, по слухам, интимный друг дома. Алкантара сначала пообещал собрать деньги на великолепное облачение «бессмертного» по подписке среди граждан Сан-Пауло, но вскоре понял, что дело это долгое и хлопотное, хоть генералу, активному участнику боев 32-го года, очень пришлась по вкусу идея коллективной благодарности жителей великого штата.
Алкантара отказался от своего намерения и решил действовать с черного хода, прибегнув к посредничеству своего друга, который был близок с интервентором [34] штата Пернамбуко. Тот оказался в высшей степени любезным человеком и обещал распорядиться о выделении сверхсметных сумм на мундир для славного земляка. Патриотизм взял верх над политическими разногласиями. «Кроме того, — втолковывал интервентор начальнику полиции, — генерал Валдомиро Морейра сейчас отставлен от командования, метит в академики и никакой опасности для Нового государства не представляет. Официальный дар утихомирит его окончательно — так что эти несколько тысяч пойдут на благое дело».
