Жорж Санд - Мельник из Анжибо

— Сколько же лет вам по-настоящему, дядюшка?

— Не знаю, мой мальчик; запись о крещении давно потерялась, как и многое другое. Но, пожалуй, мне уже за восемьдесят. Я лет на десять старше папаши Бриколена, хотя он выглядит куда более дряхлым, чем я.

— Правда, вы недурно сохранились, а он… Но ведь с ним произошло такое, что не с каждым случается.

— Да, — произнес нищий, сокрушенно вздохнув, — на него свалилось большое несчастье.

— Это ведь было еще на вашей памяти? Вы сами родом из наших краев?

— Да, я родился в Рюффеке, неподалеку от Бофора, где и приключился этот ужасный случай.

— И вы были в ту пору там?

— А как же, там и был, помилуй меня, пресвятая матерь божья! И вспомнить не могу обо всем этом без дрожи. Ну и страшные же были времена!

— Разве вам когда-нибудь бывает страшно? Вы же привыкли в любое время бродить один по дорогам.

— О, ныне, сынок, чего бояться такому бедняку, как я, у которого ничего нет, кроме лохмотьев, чтобы прикрыть наготу. Но в те времена у меня было кое-что, а из-за разбойников я все потерял.

— Как, «поджариватели» побывали и у вас?

— Нет, обошлось. У меня не было ничего особенно соблазнительного для них. Был только домик, который я сдавал внаем окрестным батракам, а когда разбойники навели страх на всю округу, не стало желающих селиться у меня; не смог я и продать домишко, и не на что было подправить его. А он разваливался прямо на глазах. Пришлось залезть в долги, а выплатить их я не смог. И тогда мой клочок земли, мой дом и славный конопляник — все пошло с молотка. Ничего не оставалось, как пойти по миру; и покинул родные места и с той поры брожу по дорогам, как сиротинушка.

— Но вы обычно не покидаете наш департамент?

— Конечно, нет. Здесь меня знают, здесь моя клиентура и вся моя семья.

— Я думал, у вас нет родни.

— А все мои племянники? Они что, не родня?

— Да, да, я забыл: я сам, например, вот этот мой приятель и все те, кто охотно подает вам грош на табачок. Но скажите-ка, дядюшка, что за люди были эти самые «поджариватели», о которых мы говорили?

— Спроси меня что-нибудь полегче, сыночек. Одному богу это известно.

— Говорят, что среди них были люди богатые и будто бы даже знатные.

— Говорят, что некоторые из них еще живы, живут себе да поживают, как сыр в масле катаются; у них хорошие земли, хорошие дома, они важные лица в округе, а бедняку не подадут и полгрошика. Ах, будь они такими людьми, как я, давно бы их всех перевешали!

— Верно, верно, папаша Кадош!

— Мне еще повезло, что меня не обвинили; ведь в то время всех подозревали, а судейские преследовали только бедняков. За решетку сажали людей, у которых совесть была как белый снег чиста, а когда настигали истинных преступников, то от властей предержащих поступали распоряжения выпустить их на волю.

— Но почему же?

— Да потому, что они были богаты, вот и весь сказ! Видел ли ты когда-нибудь, племянничек, чтобы богатому худое дело не сошло с рук?

— И это правда, дядюшка. Ну, вот мы и подошли к Бланшемону. Куда вам отнести ваш мешок с хлебом?

— Отдай его мне, племянничек. Я пойду заночую в хлеву у кюре: он святой человек, никогда не прогонит меня прочь. Он как ты, Большой Луи; ты ведь тоже никогда не воротишь от меня носа. За это ты будешь вознагражден: будешь моим наследником; я тебе не раз обещал, что будешь. Кроме букета, который я оставлю Одноглазенькой, ты получишь все — мой дом, мою одежду, суму и свинью.

— Ну и отлично! — ответил мельник. — Я вижу, дело идет к тому, что я стану сказочно богат и все девушки округи захотят выйти за меня.

— Меня восхищает ваша сердечность, Большой Луи, — сказал Лемор, когда нищий исчез за живыми изгородями крестьянских участков, сквозь которые он шел напрямик, не обходя оград и не ища тропинок. — Вы разговариваете с этим нищим так, словно он вам в самом деле родной дядя.

— А почему бы мне и не разговаривать с ним так, раз ему нравится изображать из себя общего дядю и обещать наследство всем и каждому? Ну и наследство, нечего сказать! Землянка, в которой он спит вместе со своей свиньей, точь-в-точь как святой Антоний, да отрепья, на которые смотреть тошно. Ежели мне хватит этого, чтобы Бриколен взял меня в зятья, мое дело в шляпе!

— Все обличье этого человека внушает отвращение, и, тем не менее, вы взвалили себе на плечи его суму, чтобы освободить его от тяжести. Луи, у вас истинно христианская душа!

— Нашли чему удивляться! Да неужели же я откажу в такой ничтожной услуге бедняге, которому приходится в восемьдесят лет выклянчивать кусок хлеба! В конце концов он ведь честный человек. Все участливы к нему именно потому, что знают его за человека порядочного, хотя он немного ханжа и немного греховодник.

— Вот и мне он показался и тем и другим.

— Эва! Да каких добродетелей вы ожидаете от людей такого рода? Хорошо еще, если они только страдают пороками, а не совершают преступлений. А разве при всем при том в его рассуждениях нет здравого смысла?

— Под конец я был даже удивлен. Но почему он воображает себя всеобщим дядюшкой? Это что у него, причуда такая?

— Да нет, просто он себе такую роль придумал. Многие из тех, кто занимается его ремеслом, изображают какое-нибудь чудачество, чтобы привлекать к себе внимание, тешить и забавлять людей, которые иначе не подадут милостыни ни из милосердия, ни хотя бы приличия ради. К несчастью, такой уж у нас обычай, что бедняки выполняют роль шутов у дверей богатых… Ну вот мы и у фермы Бланшемон, приятель. Стойте, не входите. Поверьте мне, не надо этого делать. Вы сумеете владеть собой, в вас я уверен, но она, коли будет застигнута так врасплох, может вскрикнуть, сказать что-нибудь лишнее… Дайте мне по крайней мере предупредить ее.

— Но в селении еще все бодрствуют, не будет ли замечено появление незнакомого человека, если я останусь здесь ожидать вас?

— Вполне возможно. И поэтому соблаговолите отправиться в заказник; в такой час там никого не встретишь. Посидите там где-нибудь тихонько на пенечке. На обратном пути я свистну так, словно зову собаку — не в обиду вам будь сказано, — и вы выйдете ко мне.

Лемор покорился, надеясь, что изобретательный мельник найдет способ привести туда Марсель. Он медленно пошел по тропинке под сенью деревьев заказника, то и дело останавливаясь, задерживая дыхание, прислушиваясь и возвращаясь назад, чтобы сделать более вероятной счастливую встречу.

Прошло немного времени, как издали послышался шелест травы, словно кто-то шел сюда неслышными шагами, а шуршание листвы окончательно убедило Лемора в том, что он не ошибся. Желая, однако, удостовериться воочию в правильности своего предположения, он углубился побольше в чащу и увидел смутные очертания человеческой фигуры — очевидно, женщины небольшого роста. Мы легко принимаем желаемое за действительное, и Лемор, в полной уверенности, что это пришла Марсель, направленная сюда мельником, перестал прятаться за деревья и пошел навстречу фантому. Но, сделав несколько шагов, он остановился, так как услышал незнакомый голос, приглушенно взывавший: «Поль! Поль! Ты здесь, Поль?»

Видя, что он обознался, и полагая, что случайно подменил собою кого-то другого, кому в этом месте назначено было свидание, Анри хотел тихонько удалиться. Но под его ногами хрустнула сухая ветка, и безумная заметила его. Подвластная своей любовной мечте, она устремилась за ним со скоростью пущенной из лука стрелы, крича жалобным голосом: «Поль! Поль! Я здесь! Поль! Это я! Не уходи! Поль! Поль! Всегда-то ты уходишь…»

Сначала неожиданное приключение не слишком взволновало Лемора. Он думал, что в темноте ему будет легко ускользнуть от этой женщины, в которой он не заподозрил умалишенную, плохо ее разглядев. Он был уверен, что в беге она с ним состязаться не сможет. Но вскоре он увидел, что ошибается: лишь ценою напряжения всех сил ему удавалось чуть-чуть опережать ее. Лемору пришлось пробежать через весь заказник, и вскоре он оказался в той отдаленной аллее, по которой Бриколина имела обыкновение ходить взад и вперед долгие часы, отчего трава была здесь местами совершенно вытоптана. Наш беглец, которого до сих пор несколько задерживали кочки и выступающие из земли корни деревьев, припустился по аллее что было мочи, дабы поскорее выбраться на открытое место. Но безумная, когда ее воспламеняла какая-то мысль, становилась легка, словно сухой лист, несомый бурей. Она так быстро настигала Лемора, что он, будучи ошеломлен и изумлен, но помня о том, что его не должны видеть вблизи, так как впоследствии он может быть узнан, свернул с аллеи снова в чащу, надеясь затеряться в темноте. Но безумная знала наперечет все деревья, все кусты и едва ли не все ветки в заказнике. В течение двенадцати лет она жила здесь, и не было такого уголка, куда не привыкло бы самопроизвольно проникать ее тело, хотя помраченный ум делал ее неспособной ни на какое осмысленное наблюдение. Кроме того, находясь в возбужденно-бредовом состоянии, она была нечувствительна к физической боли. Если бы лесные колючки выдрали у нее кусок мяса, ей и то было бы нипочем; и это, так сказать, каталептическое состояние давало ей неоспоримое преимущество над тем, кого она преследовала. Вдобавок она была так тщедушна, ее исхудалое тельце занимало так мало места, что она, словно ящерица, проскальзывала среди густых зарослей, сквозь которые Лемор пробирался с трудом, часто, однако, отступая в бессилии и подаваясь вбок.