Но всѣ его уловки, такъ же, какъ и самъ онъ, стали втупикъ, когда Брадлей, свернувъ на зеленую лужайку, тянувшуюся отъ опушки лѣса до самой рѣки, — мѣсто укромное, заросшее шиповникомъ и крапивой, и все заваленное стволами срубленныхъ деревьевъ, — принялся карабкаться черезъ эти стволы, то исчезая за ними, то опять появляясь, какъ могъ бы дѣлать какой-нибудь расшалившійся школьникъ, но очевидно не съ школьнической цѣлью и ужъ во всякомъ случаѣ не безъ цѣли.
«Что это ты затѣваешь?» пробормоталъ Райдергудъ, сидя въ канавѣ и раздвигая передъ собой вѣтки изгороди, чтобы лучше видѣть.
Дальнѣйшія дѣйствія Брадлея дали ему вскорѣ самый необыкновенный отвѣтъ.
«Да онъ купаться собирается никакъ, клянусь Богомъ!» воскликнулъ мысленно Райдергудъ.
Брадлей повернулъ было назадъ, потомъ опять пролѣзъ впередъ между стволами и, пробравшись къ водѣ, сталъ раздѣваться. Это имѣло подозрительный видъ, смахивая на самоубійство, задуманное съ такимъ разсчетомъ, чтобы оно могло быть объяснено несчастной случайностью. «Но ты не припряталъ бы заранѣе узла между этими бревнами и не притащилъ бы его теперь сюда, если бы замышлялъ такое дѣло», сказалъ себѣ Райдергудъ. Тѣмъ не менѣе, онъ почувствовалъ облегченіе, когда Брадлей, окунувшись въ воду и немного поплававъ, вышелъ опять на берегъ. «Мнѣ не хотѣлось бы лишиться тебя, прежде чѣмъ я тебя хорошенько повыжму, пріятель», проговорилъ онъ трогательнымъ тономъ.
Скорчившись въ другой канавѣ (онъ перемѣнилъ мѣсто засады, какъ только выслѣживаемая дичь перемѣнила свою позицію), и чуть-чуть раздвинувъ изгородь, такъ что его не могъ бы замѣтить самый зоркій глазъ, Рогъ Райдергудъ продолжалъ слѣдить за одѣвавшимся купальщикомъ. И тутъ глазамъ его предстало чудо: ставъ на ноги совершенно одѣтый, Брадлей оказался уже не лодочникомъ, а кѣмъ-то другимъ.
«Ага! Почти такъ же ты былъ одѣтъ въ тотъ вечеръ», сказалъ Райдергудъ. «Понимаю: ты хочешь припутать меня. Хитеръ! Но я, братъ, похитрѣе».
Покончивъ съ одѣваньемъ, купальщикъ сталъ на колѣни, пробылъ такъ съ минуту, что-то дѣлая руками, и потомъ опять поднялся, съ узломъ подъ мышкой. Внимательно осмотрѣвшись кругомъ, онъ подошелъ къ краю берега и бросилъ узелъ въ воду, видимо стараясь забросить его подальше, но но возможности безъ шуму. Только вполнѣ убѣдившись, что Брадлей вышелъ опять на дорогу съ намѣреніемъ продолжать путь, и дождавшись, чтобъ онъ скрылся изъ виду, Райдергудъ рѣшился вылѣзть изъ канавы.
«Ну, какъ мнѣ теперь быть?» разсуждалъ онъ самъ съ собой. «За тобой ли идти, или ужъ пустить тебя пока одного, а самому поудить рыбку?» Еще не рѣшивъ окончательно, какъ ему поступить, онъ шелъ за нимъ слѣдомъ — на всякій случай, въ видѣ предосторожности, — и, догнавъ, опять увидѣлъ его. «Если даже я теперь и потеряю тебя изъ вида, такъ я могу потомъ заставить тебя явиться ко мнѣ, и вообще отыщу тебя такъ или иначе», продолжалъ онъ свое разсужденіе на ходу. «А если я сейчасъ не выужу рыбки, такъ выудятъ другіе… Оставлю-ка я лучше тебя на этотъ разъ и пойду поужу». Съ этими словами онъ прекратилъ преслѣдованіе и вернулся назадъ.
Несчастный человѣкъ, котораго онъ на время оставилъ въ покоѣ — не надолго, впрочемъ, — шелъ въ сторону Лондона. Онъ подозрѣвалъ каждый звукъ, который слышалъ, и каждое лицо, которое попадалось ему на глаза, но онъ былъ во власти чаръ, какимъ всегда подпадаютъ пролившіе кровь, и не подозрѣвалъ настоящей опасности, грозившей его жизни. Райдергудъ сильно занималъ его мысли: онъ ни на минуту не выходилъ у него изъ головы съ самаго вечера ихъ первой встрѣчи, но Райдергудъ занималъ въ его умѣ иное мѣсто, а не мѣсто преслѣдователя. Брадлей такъ старательно придумывалъ способы подготовить ему это мѣсто и прочно усадить его на него, что въ умѣ его какъ-то не укладывалось, чтобы Райдергудь могъ замять другое мѣсто. И въ этомъ состоятъ другія чары, съ которыми всегда, и всегда безуспѣшно, борется пролившій кровь. Въ пятьдесятъ дверей можетъ войти открытіе его преступленія. Не щадя усилій, съ необыкновенной предусмотрительностью, онъ запираетъ двойнымъ замкомъ на засовы сорокъ девять дверей и не замѣчаетъ, что пятидесятая стоитъ настежь.
Душевное состояніе Брадлея было ужаснѣе, мучительнѣе угрызеній. У него не было угрызеній, но даже преступникъ, который можетъ отстранить отъ себя этого мстителя, не можетъ избавиться отъ другой медленной пытки — нескончаемой передѣлки наново своего преступленія, все съ новыми и новыми поправками. Во всѣхъ показаніяхъ, которыя даются убійцами въ свое оправданіе, во всѣхъ ихъ притворныхъ признаніяхъ, черезъ каждую произносимую ими ложь можно прослѣдить карающую тѣнь этой пытки. Если я сдѣлалъ то, въ чемъ меня обвиняютъ, то развѣ допустимо, чтобы я могъ сдѣлать такой-то или такой-то промахъ? Если я сдѣлалъ то, въ чемъ меня обвиняютъ, нежели я оставилъ бы незащищеннымъ слабое мѣсто, которое теперь такъ безсовѣстно выставляетъ противъ меня этотъ недоброжелательный лжесвидѣтель? Душевное состояніе злодѣя, безпрерывно открывающаго слабыя мѣста въ своемъ преступленіи и силящагося укрѣпить ихъ тогда, когда сдѣланнаго уже нельзя измѣнить, усугубляетъ тяжесть преступленія тѣмъ, что заставляетъ совершать его тысячу разъ вмѣсто одного, но вмѣстѣ съ тѣмъ оно и караетъ преступленіе самымъ тяжкимъ изъ всѣхъ наказаній для злыхъ и нераскаянныхъ натуръ.
Брадлей шелъ впередъ, накрѣпко прикованный къ своей idée fixe, — къ идеѣ ненависти и мщенія, мучительно думая о томъ, что онъ могъ бы насытить то и другое многими, гораздо лучшими способами, чѣмъ тотъ, который онъ избралъ. Орудіе могло быть лучше; лучше выбраны могли быть мѣсто и часъ. Ударить человѣка сзади, въ темнотѣ, на краю берега глубокой рѣки, — дѣло, конечно, ловкое, но надо было тутъ же лишить его возможности защищаться, а вмѣсто того онъ успѣлъ обернуться и схватить его, Брадлей, и потому, чтобы покончить съ нимъ прежде, чѣмъ подоспѣла какая-нибудь случайная помощь, и поскорѣе отдѣлаться отъ него, пришлось столкнуть его въ воду, не удостовѣрившись хорошенько, окончательно ли выбита была изъ него жизнь. Если бъ можно было начать все сначала, надо было сдѣлать не такъ. Что, если бы подержать его голову подъ водой, а потомъ уже выпустить? Что, если бы первый ударъ былъ вѣрнѣе? Если бы застрѣлить его, напримѣръ? Или задушить? Все это было возможно, и могло быть. Невозможно для Брадлей было одно — освободиться отъ цѣпей навязчивой идеи, неумолимо преслѣдовавшей его.
Занятія въ школѣ начинались на другой день. Ученики не замѣтили большой перемѣны или даже никакой не замѣтили на лицѣ своего учителя, ибо лицо это было всегда неподвижнымъ. Но, выслушивая заданные уроки, онъ все время передѣлывалъ наново свое дѣло, и дѣлалъ его лучше. Стоя съ мѣломъ у черной доски и готовясь писать на ней, онъ задумывался о томъ, хорошо ли было выбрано мѣсто на берегу, и не была ли глубже вода, и не было бы ли дѣйствительнѣе паденіе гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ рѣки повыше или пониже. Онъ былъ почти готовь провести на доскѣ нужныя линіи, чтобы лучше уяснить себѣ свою мысль. Все съ новыми поправками передѣлывалъ онъ свое дѣло и во время классныхъ молитвъ, и въ то время, когда задавалъ ученикамъ вопросы, и въ теченіе всего дня.
Чарли Гексамъ преподавалъ теперь въ другой школѣ, подъ руководствомъ другого учителя. Наступилъ вечеръ. Брадлей прохаживался у себя въ саду, наблюдаемый изъ-за шторы скромною маленькою ииссъ Пичеръ, которая уже собиралась предложить ему свой флакончикъ съ нюхательной солью отъ головной боли, когда Мэри Анна, вѣрная своему долу, вдругъ подняла руку.
— Въ чемъ дѣло, Маріанна?
— Молодой Гексамъ, съ вашего позволенія, мэмъ, идетъ къ мистеру Гедстону.
— Хорошо, Маріанна.
Маріанна опять подняла руку.
— Можешь говорить, Маріанна.
— Мистеръ Гедстонъ сдѣлалъ мистеру Гексаму знакъ войти въ домъ, и вошелъ самъ, не дожидаясь, чтобъ мистеръ Гексамъ подошелъ. А вотъ и онъ вошелъ, мэмъ, и заперъ за собою дверь.
— Ну, и Богъ съ нимъ, Маріанна.
Телеграфъ Маріанны опять заработалъ.
— Что тамъ еще, Маріанна?
— Имъ тамъ, должно быть, очень скучно и темно, миссъ Пичеръ, потому что штора въ гостиной опущена, и они не думаютъ ее поднимать.
— У всякаго свой вкусъ, Маріанна, — сказала кроткая миссъ Пичеръ съ печальнымъ маленькимъ вздохомъ, который она подавила, прижавъ руку къ своему аккуратному скромному корсету.
Войдя въ темную комнату, Чарли остановился, увидавъ въ ея желтой тѣни своего бывшаго друга.
— Входите, входите, Гексамъ.
Чарли сдѣлалъ было нѣсколько шаговъ, чтобы взять протянутую ему руку, но снова остановился, не дойдя, и не взялъ руки. Тяжелые, налитые кровью глаза школьнаго учителя съ усиліемъ обратились на его лицо и встрѣтили его пытливый взглядъ.
— Мистеръ Гедстонъ, какъ это случилось?
— Случилось? Что?
