— Ну, так и есть! Отец Павел, запри-ка ворота да пойдем в избу. Коли они остановятся да станут тебя расспрашивать…
— Небось! Уж я знаю, что им ответить.
Не прошло двух минут, как этот глухой шум превратился в громкий и внятный конский топот; можно было ясно различить, что довольно многолюдная толпа всадников скачет по лесу. Вот они поравнялись с избою Павла… «Стой!» — закричал кто-то повелительным голосом. Павел выглянул в окно: подле самой завалинки стояла телега, запряженная тройкой пегих лошадей, а крутом нее человек десять верховых.
— Послушай-ка, любезный, — сказал человек пожилых лет, который сидел в телеге, — проехала здесь повозка тройкою?
— Проехала, — отвечал Павел.
— Куда?
— Да прямо по дороге в Куклино… Ведь здесь другой езды нет.
— А давно они проехали?
Да не так, чтоб давно, а уж, чай, далеко впереди— гонят так, что и Господи!
Пошел! — закричал пожилой человек. Тройка помчалась, а вслед за ней понеслась вся толпа всадников.
— Ну, вот и след простыл, — сказал Павел.
— Да что в этом толку? — прервал Ферапонт. — Ведь другой дороги в село Толстошеино нет, кроме Куклинской?
— Нет.
— Эх, плохо дело!.. Вот, говорят, беглому одна дорога, а погонщикам много — ан выходить дорога-то у нас одна; или мы их догоним, или они с нами повстречаются, а уж нам их не миновать. Да нет ли, Павел, какого-нибудь проселка?
— И дорога есть другая, да только зимняя.
— Где?
— А вот, не доезжая до околицы поворот налево. Зимой дорога знатная, все лесом, почитай, вплоть до села Толстошеина, а летом больно плохо; два раза Брынь надо переезжать, и болотца есть.
— Да лишь бы только была какая ни есть езда, а то кони у нас добрые, вывезут.
— Ну, коли так, ступайте с Богом! Не знаю, как дальше, а верст десять проедете хорошо. Я вчера ходил по этой дороге навестить знакомого старца. Он живет в лесу один.
— Как и летом и зимой?
— Да! — Зимой он живет в землянке, а летом спасается на сосне… Такой строгий старец!..
— На сосне!.. Уж это не Пафнутий ли?
— Да, старец Пафнутий. Он сказывал мне, что третьего дня по этой дороге проехал один мужичок порожняком, так, авось, и вы проедете. Лето стоит жаркое, чай, болотца-то повысохли, а через Брынь, где хочешь ступай, везде брод… Только, смотрите, не сбейтесь с дороги. Сначала просека пойдет все прямо, а там как в первый раз переедете Брынь, так не доезжая до сосны, на которой живет Пафнутий, поворот в село Толстошеино, а прямо-то пойдет дорога в село Боброво.
— Ну, делать нечего! — сказал Ферапонт. — Коли нет сапогов, так и лапти в чести. Прощай покамест, отец Павел! Я пойду возьму телегу.
— Пойдем я помогу тебе.
— Не трудись, батюшка, я свезу один.
— Вдвоем-то лучше; да я же хочу перемолвить словечко с твоим барином.
— После, отец Павел, после!.. Успеете наговориться, а теперь сходи-ка лучше к себе на пчельник.
— А что?
— Да за медведем-то, что перебежал нам дорогу, гнались пчелы, и он весь испачкан в меду, — так не у тебя ли он это спроворил.
— А что ты думаешь! — вскричал Павел. — Ведь другого пчельника здесь нет… Ну, так и есть! — продолжал он, кинувшись опрометью из избы. — Проклятый! Чай, он все пеньки у меня перевалял!
Ферапонт очень обрадовался, что успел отделаться от этого Павла, которого он не желал сводить со своим барином.
— Фу-ты, батюшки! — молвил он, выходя на двор, — насилу отвязался. Беда, кабы он пристал к барину: ведь тот, пожалуй, все дело бы испортил. Ну, теперь за работу!
Ферапонт впрягся в телегу и, как добрый конь, довез ее в две минуты до того места, где лежала на боку их повозка. Он нашел всех в большой тревоге.
— Ферапонт, — сказал торопливо Левшин, — что это за люди проскакали по дороге?.. Уж не погоня ли?
— Да, батюшка.
— Что ж нам делать? Ведь дорога-то одна?
— Нет, Дмитрий Афанасьевич! — отвечал Ферапонт, спеша запрягать лошадей. — Мне добрый человек показал дорогу. Мы выедем по ней прямехонько к селу Толстошеину. Говорят, больно плоха, да Бог милостив, авось проедем как-нибудь!
Через несколько минут все было готово. Наши путешественники выбрались потихоньку из леса и, доехав до околицы Федосеевского скита, повернули налево в узкую просеку, по обеим сторонам которой тянулся бесконечный ряд огромных доревьев. Внизу, поросшая высокой травою дорога была еще покрыта густою тенью, но па высоких вершинах этих вековых сосен играли уже первые лучи восходящего солнца.
X
Встреча с медведем до того перепутала Дарью, что когда они въехали в эту темную и пустынную просеку, ей стали поминутно мерещиться то огромные медведи, то целые стаи косматых волков. С трепетом озираясь кругом, она творила про себя молитву и вскрикивала всякий раз от ужаса, когда в лесу раздавался шорох или хрустел валежник под ногами какого-нибудь зверя. Впрочем, эти опасения разделял с нею — разумеется, до некоторой степени — и сам Ферапонт; он замечал, что лошади время от времени путались, храпели и робко прижимали к головам свои чуткие уши. Софья, напротив, казалась гораздо спокойнее и даже веселее прежнего; по крайней мере, она уже не плакала. Пока Ферапонт беседовал с Павлом, то есть старался выманить у него телегу, Левшин успел обо всем переговорить со своей невестой. Теперь она знала, что у боярина Куродавлева все готово для их свадьбы и что через несколько часов она уже будет не беглянкой, а законной супругой Левшина. Конечно, для нее очень было прискорбно идти замуж без отцовского благословения; но она и тут утешала себя мыслию, что рано или поздно отец простит ее; а сверх того Софья решилась на этот отчаянный поступок потому только, что ей ничего другого не оставалось делать. «О, я никогда бы не вышла из отцовской воли! — думала Софья, — и если б батюшка не хотел меня выдать за этого мещов-ского воеводу, то, может быть, я умерла бы с горя, а все-таки не обвенчалась бы ни с кем без его благословения».
Когда наши путешественники проехали верст около шести по этой, хотя и ровной, но зато вовсе не торной дороге, Ферапонт, заметив, что лошади начинают уставать, перестал их понукать и дал волю идти шагом.
— Вот, — сказал он, — дорога, кажись, гладкая, а как раз лошадок уморишь. Нам хорошо, да им-то каково бежать целиком: ведь колеса по траве вовсе не катятся… Правда, гнать нам нечего: мы здесь с Андреем не встретимся.
— А что, дорога все будет этакая? — спросил Левшин.
— Да Бог весть! — отвечал Ферапонт, посматривая вдоль просеки. — Говорят, впереди есть болотца и Брынь надо переезжать. Ведь летом по этой дороге никто не ездит.
— Так проедем ли мы?
— Проедем как-нибудь. Ну, может статься, разика два-три и побьемся. Как попадешь в трясину, так не скоро выедешь. Правда, мне говорили, что вчера еще один мужичок проехал порожником по этой дороге, так, авось, и нас Господь пронесет.
— Говорили!.. Да кто тебе говорил?
— А вот этот перекрещеванец, Павел. _ Так ты у него и телегу-то купил?
— Нет, не купил: он мне так ее дал. — Вот что… Да как же это он?
__ А так же!.. В том-то и дело, Дмитрий Афанасье-'
Вич, как погладишь дурака по шерсти, так он за тебя в воду полезет. Кабы я не сказал этому полоумному, что хочу идти в его веру, так он бы меня и на двор не пустил.
— Так ты ему сказал, что хочешь перекрещиваться?
— Как же, батюшка!.. Я сказал, что и ты желаешь взять его в свои наставники.
— Что ты! В уме ли, Ферапонт?.. И как у тебя язык повернулся…
— Да что ж мне было делать, Дмитрий Афанасьевич?.. Коли на правду не возьмешь, а на силу взять нельзя, так пришлось подыматься на хитрости. Иль ты думаешь, мне весело было, когда этот сермяжник выдумал меня исповедовать.
— Исповедовать?
— Да, батюшка!.. Насилу отвязался. Вытащил какую-то книгу и рогожку мне подослал, чтоб я стал на колени; да так и пристает — лапотник этакий!.. «Кайся, чадо, кайся!» Вот ты, Дмитрий Афанасьевич, смеешься, а мне вовсе не до смеху было. Кабы воля да воля, так я бы этого Павлушку-богохульника отучил исповедовать, а тут делать-то нечего, и зло берет, да поневоле кланяешься и говоришь этому замарашке: «Батюшка, отец Павел!» Вот то-то и есть, Дмитрий Афанасьевич, недаром пословица: «неволя пляшет, неволя скачет, неволя песенки поет».
— Ступай-ка, Ферапонт, скорей, — прервал Лев-шин. — Мы так, пожалуй, целый день протащимся.
— Куда целый день!.. Лишь только бы не сидеть где-нибудь в болоте, а то коли и все шагом поедем, так будем дома прежде полуден. Ну что, сердечные, вздохнули?.. Эй вы!
Несмотря на свою усталость, лошади приняли дружно и побежали шибкой рысью.
— Э! Да что это? — промолвил Ферапонт, когда они проехали еще версты две. — Никак Брынь?.. Ну, так и есть!.. Дмитрий Афанасьевич, — продолжал он, сдерживая лошадей, — возьми-ка, батюшка, вожжи, а я пойду поищу, где нам переехать.
