— Да, Юрий Максимович, ее выдают замуж за мещовского воеводу…
— Как!.. За этого сквернавца Токмачева?..
— Да, боярин.
— Так ты у него хочешь отбить невесту?.. Ну, это иная речь!.. Изволь, любезный — помогаю… Тебе надо поспеть туда чем свет… А далеко ли этот скит отсюда?
— Верст около тридцати.
— Так мешкать нечего!.. Эй, Демка! ступай скажи, чтоб сейчас запрягли тройкой мою дорожную кибитку. В корень Беркута на пристяжку Сокола да Ласточку — проворней!.. Это, любезный, башкирки — взглянуть не на что, а такие кони, что и цены нет!.. Им шестьдесят верст не кормя — нипочем!.. Ты ступай туда полегоньку, перед светом будешь; а оттуда, как дело спроворишь, катай по всем по трем!., лишь бы на козлах-то сидел молодец, а то уж только держись!
— Я возьму с собой Ферапонта.
— Ну, этот малый дюжий — сладит!.. А я без тебя все приготовлю. Ведь мы девишника справлять не станем: из кибитки да и к венцу, а там за веселье… Ну, что?.. Так ли, Дмитрий Афанасьевич?..
— По гроб не забуду твоих благодеяний, Юрий Максимович!.. По милости твоей я буду самым счастливым человеком в свете.
— Самым счастливым!.. Давай Господи! Только вперед, любезный, не загадывай. Как проживешь с женой лет десять, так скажи тогда. Ведь и я был также женат, и мне на первых порах казалось, что я живу с Авдотьей Саввишной словно в раю земном; а там как пошло хуже да хуже… Э! Да что говорить об этом! Дай Бог ей царство небесное — все мы люди, все человеки!.. Пойдем-ка, Дмитрий Афанасьевич, да, пока запрягут лошадей, перехватим чего-нибудь… Ведь твой будущий тесть угощать тебя не станет, так не худо запастись.
Через полчаса лихая тройка въехала на боярский двор и, повинуясь могучей руке удалого Ферапонта, остановилась, как вкопанная, перед крыльцом. Левшин сел в кибитку, заехал на село, чтоб взять с собой Дарью, и лишь только Ферапонт, желая пощеголять своим удальством перед нареченной невестою, поослабил вожжи, коренная рванулась вперед, пристяжные подхватили и, как из лука стрела, с визгом помчались вдоль озера.
Эки черти! — шепнул Ферапонт, сдерживая одной рукой всю тройку. — Кажись одры, а так и рвут!.. Ну, батюшка! — продолжал он, оборотясь к своему барину. — С ними дремать-то нечего: звери, а не лошади!
IX
Утренняя заря едва стала заниматься и ни одна звездочка не потухла еще на темно-синих небесах, когда Левшин и его спутники, миновав Федосеевский скит, то есть деревушку, в которой жили перекрещеванцы, стали приближаться к цели своего путешествия. Доехав до березовых рощ, окружающих со всех сторон скит Андрея Поморянина, они остановилась.
— Ну, что, голубка — спросил Ферапонт вполголоса Дарью, — куда нам теперь?
— А вот ступай направо-то по дороге.
— Да не лучше ли здесь подождать? Ведь по заре-то как раз услышат конский топот.
— Небось, не услышат, теперь все спят.
— А сторож?
— Чай, также спит… Ведь эту неделю сторожем-то Архипка, его очередь.
— Архипка!.. Вот этот рыжий парепь, что ты па святках видела?..
— Ну, да!.. Соня такой!.. Бывало, нет чтобы обойти ночью разика два кругом скита — храпит себе, да и только!.. Третьего дня хозяин уж щунял, щунял его за это…
— Вот то-то и есть!.. Ну, коли его нелегкая понесет сегодня?
— Да нет!.. Ведь он такая дрянь, что и сказать нельзя!.. И Дуняшка-то его такая же, только бы дрыхнуть!.. За что хлебом кормят!
— Ну, что, батюшка! — продолжал Ферапонт, обращаясь к своему барину, — что нам, подъехать к самому огороду или нет?
— А вот мы с Дарьей пойдем пешком, — молвил Левшин, выпрыгнув из кибитки, — а ты ступай потихоньку за нами.
Когда Левшин прошел шагов двести по дорожке, изрытой глубокими колеями, Дарья сказала ему шепотом:
— Вон, батюшка, за толстой-то березой должна быть калитка. Побудь-ка здесь, а я пойду посмотрю, дожидается ли пас Софья Андреевна. Коли она тут, моя голубка, так я вместе с ней и приду… Да смотри, батюшка, стой смирно… Хоть я и не чаю, чтоб этот увалень, Архипка, стал ходить дозором, да ведь кто знает: тут-то его черт и дернет!
Левшин остался один: позади него, шагах в десяти, остановился Ферапонт с лошадьми. Кругом все было так тихо, что Левшин не только чувствовал, но даже слышал каждое биение своего сердца. Кто не испытал на себе самом эту неизъяснимую тоску тревожного ожидания, эту' томительную лихорадку души, это болезненное, почти безумное состояние, в котором минута кажется нам годом, а день целой жизнью — да! кто не испытал этого на самом себе, тот не поймет никогда, что чувствовал Левшин, стоя неподвижно на одном месте около часа. То ему казалось, что Софья, эта кроткая, боязливая девица, никогда не решится на такой смелый поступок; то думал он, что она занемогла; то приходило ему в голову, что Андрей догадался и увез ее в Мещовск. «Вот уж утро, а её нет как нет! — прошептал он наконец с отчаянием. — Боже мой, Боже мой!.. И чего я жду, чего надеюсь?.. Безумный! Да разве ты не знаешь, что тебе не суждено быть счастливым?.. Ступай-ка лучше да похорони себя заживо, — авось под черной рясой замрет в тебе на веки ретивое!.. Помаялось оно, понатерпелось горя — будет с него!»
Вдруг послышалось ему что-то похожее на тихий шелест отдаленных шагов… Да! так точно!.. Кто-то медленно и робко крадется по лесу… У Левшина занялся дух. Его с головы до ног обдало холодом. Еще несколько минут — и участь его решена навеки!.. Напрасно нетерпеливый взор его силился проникнуть в глубину леса — он не видел ничего… Но вот шорох становится слышнее, вот близехонько хрупнула сухая ветка… «Нет, я не могу идти далее», — раздался в десяти шагах от него этот знакомый, очаровательный голос. Левшин вскрикнул, бросился вперед, и полумертвая Софья упала без чувств в его объятия.
— Софья! друг мой! ты ли это? — повторял Левшин, прижимая ее к груди своей.
— Она, Дмитрий Афанасьевич, она! — шепнула Да-рья. Да мешкать-то нечего — наговоритесь после.
— Боже мой! она без памяти!
Очнется, батюшка!.. Неси ее скорей в повозку! В самом деле, прежде чем Левшин донес Софью до кибитки, она пришла в себя.
Садитесь поскорей! — молвил Ферапонт. — Вот уж заря-то, почитай, совсем занялась. Время, батюшка, время!
Софья и Дарья поместились в кибитке, Левшин присел на облучок.
— Ну что, сели? — спросил Ферапонт, подбирая вожжи.
— Стой! — раздался грубый голос и рыжий широкоплечий детина, выскочив из-за куста, схватил под уздцы лошадей.
— Архипка! — вскрикнула Дарья.
— Эй, братцы, сю-да!.. воры! — заревел сторож, продолжая удерживать лошадей.
— Отцепись! — закричал Ферапонт, — а не то стопчу!
— Сюда, ребята, сюда!
— Батюшки, перебудил он всех! — шепнула Дарья.
— Ах, ты упрямая башка! — молвил Ферапонт. — Ну, так смотри же, брат, держись!.. Эй вы, соколики!
Вся тройка рванулась вперед, и сторож, отброшенный шагов на десять в сторону, упал между кустов. Вихрем понеслись удалые кони, как сплошной частокол замелькали по обеим сторонам высокие деревья, кибитка запрыгала по колеям, и минут через пять наши путешественники, оставив позади себя березовые рощи, выехали на проселочную дорогу, которая вела в скит перекреще-ванцев.
— Ну, что, батюшка, — спросил Ферапонт, сдерживая лошадей, — встал он или нет?
— Кто? — подхватила Дарья. — Архип-то рыжий?.. Вестимо встал — что ему сделается?.. Разве ты не видел, что он упал в кусты?
— Ну, так зевать-то нечего — за нами будет погоня. Эй, вы!
Левшину некогда было и словечка перемолвить со своей суженой; он смотрел заботливо по сторонам и беспрестанно остерегал Ферапонта. Изгибистая и неровная дорога была местами до того дурна, что даже и при тихой езде повозка могла весьма легко опрокинуться, а они мчались то вскачь, то шибкой рысью. Изредка только удавалось Левшину взглянуть на Софью, которая сидела, закутавшись в свою фату, и горько плакала. Дарья не утешала ее; напротив, она шептала ей время от времени:
— Плачь, матушка, плачь!.. Невесты всегда плачут… Вот как и мне Господь приведет идти под венец, так ты меня не изволь уговаривать — ревкой буду реветь!.. Нельзя, Софья Андреевна. Как можно невесте не плакать: все добрые люди осудят!
Благодаря искусству Ферапонта и заботливой осторожности его барина, все шло покамест благополучно: повозка ни разу пе опрокинулась, и вот наконец путешественники, или, вернее сказать, наши беглецы могли вздохнуть свободно. До перскрещеванского скита оставалось пе более полуверсты, а там уж начиналась широкая ¦ и гладкая дорога, вплоть до самого полусела Куклина. Вдруг лошади на всем бегу остановились, коренная попятилась назад, а пристяжные начали храпеть и кидаться в стороны… «Ахти, — шеппул Ферапонт, — никак медведь!» Он едва успел выговорить эти слова, как шагах в двадцати перед ними раздался болезненный рев, и огромный медведь, облепленный со всех сторон медовыми сотами и усыпанный бесчисленным множеством пчел, перебежал через дорогу. «Ага, вор косолапый! — промолвил Ферапонт. — Не станешь вперед таскаться по пчельникам».
