— Я помогу, — сказала я. — Объясни, что нужно делать.
— Вот морока, я не могу попасть внутрь и сделать замеры. Можно, конечно, и без них. Вообще, Дундук сказал, что замеры не нужны, только общее впечатление. Чтобы дать нам представление об аксонометрии. Но, ей-богу, с футами и дюймами было бы проще.
Судя по вороху белой бумаги, исчерченной за короткое время (а оно могло быть только коротким), Константин отлично справлялся, однако он был не из тех, кто останавливается на полпути к совершенству.
— Скажи, что нужно делать, — предложила я, — и я сделаю.
— Спасибо, — ответил он, затачивая карандаш специальным инструментом, — но это работа для одного человека. По сути. Я потом покажу, как это делается, и ты начертишь другое здание, если захочешь.
Ещё некоторое время я осматривала и ощупывала мой дом, пока Константин не дал ясно понять, что я ему мешаю. Я вышла, переобулась и поставила чайник в ожидании маминого прихода и нашего вечернего чаепития.
Когда Константин спустился к нам (мама звала его трижды, но это было в порядке вещей), он сказал:
— Знаешь, сеструля, тут какая-то отмочка.
— Не употребляй жаргон, — сказала мама, — и не называй так свою сестру.
Он ответил, как отвечал всегда, когда она его отчитывала:
— Прости, мама.
Затем он сунул мне в руки чертёж.
— Смотри, здесь кое-чего не хватает. Видишь? — он указывал куда-то огрызком изумрудного карандаша со следами зубов.
Конечно же, я не увидела. Я ничегошеньки в этом не понимала.
— После чая, — сказала мама. Она вкладывала в такие знакомые слова не материнскую, но императорскую твёрдость.
— Ну, мамуля… — начал упрашивать Константин.
— «Мама», — сказала мама.
Константин принялся выуживать из тарелки цветную капусту.
С невозмутимостью (или, говоря обо мне, с её видимостью) мы приступили к еде. Моя альтернативная личность, хотя и пережившая отказ Константина от помощи, начала угасать.
— Так чем ты там занимаешься? — в конце концов, спросила мама. — Это напоминает Розеттский камень.
— Я снимаю аксонометрический слепок с подарка Лены.
— И?
Но Константин уже не спешил излагать свою теорию. Он сунул в рот кусок ржаного хлеба, намазанного домашним сыром, а затем тихо сказал:
— Я сделал примерный набросок, но комнаты в доме не сходятся. По крайней мере, комнаты на первом этаже. Похоже, что наверху всё в порядке. В этом-то и отмочка. Прости, мама.
Всё это он произнёс с полным ртом, и теперь набил его ещё плотней.
— Что это за чушь?
Мне показалось, что мама уставилась на него совершенно не похожим на неё взглядом.
— Это не чушь, мама. Конечно, я не измерял его — да и как его измеришь? Но не зря же я учился аксонометрии. На нижнем этаже есть участок, до которого я не могу добраться. Что-то вроде секретной комнаты.
— Покажи.
— Хорошо, мама.
Константин отложил недоеденный хлеб. Он поднялся, чуть побледнев, и через стол протянул ей чертёж.
— Нет, не это. В этом я не разбираюсь, и не думаю, что ты разбираешься.
Лишь изредка она говорила в таком тоне с моим отцом.
— Покажи мне на доме.
Я тоже встала.
— Оставайся здесь, Лена. Долей воды в чайник и вскипяти.
— Но это мой дом. Я имею право знать.
На её лице появилось более знакомое выражение.
— Да, Лена, — сказала она. — У тебя есть право. Но, пожалуйста, не сейчас. Я тебя прошу.
Я улыбнулась ей и взяла чайник.
— Идём, Константин.
Я задержалась на кухне, чтобы мама не решила, будто я подслушиваю или хотя бы проявляю чрезмерное нетерпение — я знала, что это могло её расстроить. Я никогда не стремилась выведать то, что она хотела утаить от меня, а услышав «всему своё время», не спрашивала, что это значит.
Впрочем, они ушли ненадолго: чайник ещё не успел заворчать, когда красивый мамин голос позвал меня обратно.
— Константин совершенно прав, — сказала она, когда я появилась за столом, — и я не должна была сомневаться в нём. Дом построен странным образом. Но и что с того?
Константин сидел, не прикасаясь к еде.
— Я рада, что ты хорошо учишься и знаешь такие полезные вещи, — сказала мама.
Она хотела сменить тему, и мы её сменили.
Действительно, к этому вряд ли можно было что-то добавить. И всё же я дождалась момента, чтобы остаться наедине с Константином — момента, который из-за непривычного отсутствия отца представился лишь с наступлением темноты.
И когда, как того и следовало ожидать, Константин не сообщил мне ничего нового, мной овладела в высшей степени беспричинная уверенность в том, что они с матерью вместе хотят утаить от меня какой-то секрет.
— Но что там было? — наседала я на него. — Что случилось, когда вы были там вдвоём?
— А ты как думаешь? — ответил Константин, желая, как мне казалось, чтобы мама вошла в комнату. — Она убедилась, что я был прав, вот и всё. Да и что с того, в конце концов?
Этот последний вопрос лишь подтвердил мои сомнения.
— Константин, — сказала я, — мне нужно что-то сделать?
— Можешь взломать его, — ответил он почти раздражённо.
Но, реши я даже последовать его совету, меня избавило бы от хлопот совершенно непредвиденное происшествие. Когда на следующий день я вернулась из школы, мой дом исчез.
Константин сидел в своём привычном углу, в этот раз поглощая греческие парадигмы. Не заговорив с ним (когда он работал, это было в порядке вещей), я направилась прямиком в главную гостевую. Широкий сосновый стол, уже не начищенный до блеска, как когда-то, был пуст. Место, где раньше располагался мой дом, отчётливо выделялось, будто и в самом деле какой-то джинн унёс стоявший здесь дворец. Но я не видела никаких следов его перемещения: ни царапин на дереве, ни отпечатков ботинок, ни отвалившихся фрагментов.
Константин был неподдельно удивлён этой новостью. Но я ему не поверила.
— Ты знал, — сказала я.
— Конечно, не знал.
Он всё же догадался, о чём я думаю.
— Я не знал, — повторил он.
В отличие от меня (при случае), он всегда говорил правду.
Собравшись с духом, я выпалила:
— Они что, сами это сделали?
Я почувствовала неизбежный страх, но в каком-то смысле и облегчение.
— О ком ты говоришь?
— О них.
Я напрашивалась на насмешку, но Константин был добр.
Он сказал:
— Мне кажется, я знаю, кто это сделал, только не выдавай меня. По-моему, это мама.
Бесполезно было расспрашивать, насколько больше меня он знает об этом деле. Вместо этого я сказала:
— Но как?
Константин пожал плечами. Это была одна из многих усвоенных им привычек.
— Мама вышла из дома утром вместе с нами и до сих пор не вернулась.
— Наверное, она заставила отца.
— Но в комнате нет никаких следов.
— Может, ему кто-то помог.
Повисла пауза. Затем Константин спросил:
— Ты жалеешь?
— Отчасти, — сказала я.
Не по годам мудрый Константин удовольствовался этим ответом.
Вернувшись домой, мама попросту сообщила, что отец потерял новую работу и из-за этого нам пришлось распродать кое-какие вещи.
— Надеюсь, ты простишь нас, — сказала она. — Мне пришлось расстаться с часами. Отец скоро вернётся к чаю.
За ней я тоже не знала привычки лгать; но только теперь начала понимать, насколько относительной и удобной может быть правда.
Стоит ли говорить, что «теперь» значит теперь. Столь ясные понятия, вместе со всем, что они позволяют приобрести — или потерять — приходят позднее, если приходят вовсе. Стоит ли говорить, в сущности, о том, что всё изложенное выше слишком сильно пропущено через мой позднейший опыт, чтобы иметь доказательную силу. Впрочем, едва ли я что-то доказываю. Было бы что. Всё, что я могу сделать, это рассказать хоть что-нибудь о прошедших событиях, какими они видятся мне сейчас.
Помню, я обиделась, когда мама сообщила мне эту новость, добавив, что на самом деле я уже не любила мой дом и что, как только позволят финансы, взамен старого подарка мне купят что-нибудь получше.
Когда отец, насвистывая и притворно бодрясь по поводу потерянной работы, вернулся к ужину, я спросила, сколько он за него выручил.
— Чуть больше, чем отдал. Всего лишь бизнес.
— Где он сейчас?
— Тебя это не касается.
— Скажи ей, — вмешался Константин. — Она хочет знать.
— Ешь свою селёдку, — рявкнул отец. — И не лезь не в своё дело.
Таким вот образом мой дом очень скоро оказался забыт, а случавшиеся время от времени кошмары вернулись к прежним темам.
Как уже было сказано, в 1921 году я два или три месяца владела игрушечным поместьем и время от времени видела во сне, как существа, которых я считала его обитателями, каким-то образом вторгаются в мой дом. Следующими тридцатью годами можно распорядиться относительно быстро; это было время, когда я мерялась силами с внешним миром.
