Она закрыла лицо руками и заплакала. Усевшись на диван, продолжала плачущим голосом:
— Ох, доля моя горькая, одни муки да страдания! Прямо хоть головой об стенку, и всему конец!
Матей Матов знал, что все это одни слова, и не обратил на них внимания. Почему она не хочет принимать вещи такими, каковы они есть, почему не помогает ему, начиная с малого, выплыть, встать на ноги? Он опять пришел к выводу, что все это о: на унаследовала от «рода», от шопской[8] твердолобой глупости основателя династии — Коце Маждраганова, скотовода и спекулянта землей в смутные времена, турецкого холуя, выросшего в грязном хлеву, чванливого торгаша, готового продать собственную мать!
Перед ним неожиданно промелькнули забытые подробности. Он, как водолаз, вытаскивал их со дна прошлого, чтобы убедить, — кого? — может быть, самого себя, что правда на его, а не на ее стороне.
Кроме этих семян маждрагановского рода, рассеянных по различным высоким местам и службам, имелись другие, зарытые в пепле неизвестности, где-то во Владае, Драгалевцах, Бояне, — сыновья и дочери, внуки и правнуки от первой жены Коце. Они женились, плодились и умирали во славу и честь маждрагановского рода.
Злые языки уверяли, будто Коце Маждраганов поселил когда-то свою первую жену в Софии, в роскошном доме, но после того, как на одном из приемов во дворце она трижды споткнулась на коврах и вместо князя поцеловала руку обер-кельнеру, выслал ее обратно в Бояну, сказав в напутствие: «Ты недостойна есть мой хлеб».
Так или иначе, но у нее к тому времени было уже три сына и две дочери, и Коце помог им обзавестись семьями, выделил по куску земли и забыл о них. Сам он женился вторично на софиянке, но все дети от нее умирали, выжил один только Лазар… Старушка до сих пор еще живет у одной из внучек в Габрове.
Однако время от времени представители той, другой, подспудной ветви рода поднимали голову и предъявляли свои права. Тогда они судились за наследство с софийскими отпрысками Коце. Процессы тянулись годами, постоянно откладывались то из-за неявки свидетелей, то по истечении сроков давности, то из-за невручения повесток, и всегда выходило так, что наследники из Бояны проигрывали одно дело за другим.
Впрочем, иногда между сторонами наступало перемирие. Наследники из сел приезжали с просьбами о ходатайствах и сидели во дворе, ожидая, пока Коста Маждраганов выйдет к ним. Он выслушивал их внимательно, кивал головой и обещал сделать все возможное. Особенно любезным бывал он перед выборами: тогда этот властный человек смирялся.
4
«Род, хорош род, — со злорадством размышлял Матей Матов. — Благо времена были такие, что все сходило с рук, а то с такими родственничками и на виселицу попасть недолго».
Прошло не более часа, как Матей Матов слег в постель, но ему казалось, что время ползет очень медленно или даже совсем остановилось, словно испорченные часы. Бег времени не прекращался только в направлении прошлого, — именно туда мысли Матея Матова неслись с головокружительной быстротой. Как скоро пролетели годы! В вечной борьбе с родными и чужими, словно солдат, сражающийся с кровожадным и неумолимым врагом. Но война терпима до поры до времени, — ведь человеку необходим мир, чтобы устроить свою жизнь, двигаться вперед. Неотступно он искал правду, ради нее жертвовал всем, но вот лежит он, Матей Матов, на смертном одре, не оцененный даже самыми близкими людьми…
О себе, о своей жизни он всегда думал с умилением и восторгом. Нет, он не может похвалиться такой родословной — и слава богу. Отец его был простым сельским портным, да и сам он с семи лет слепил глаза над шитьем. Именно спасаясь от судьбы деревенского портного, пустился он пешком из Кюстендила в Казанлык. И везде был первым из первых, добивался стипендий… Подошло производство в офицеры, позднее женитьба и так далее, вплоть до нынешнего дня… Что он видел в жизни? Пожил ли по-человечески?
Но нет, он не из тех, что бросают дело на полпути. Он должен доказать всем, что был прав, и все должны прийти к нему просить прощения, поклониться, как праведнику, — и жена, и ее родня, и те, кто оспаривал его победу у Демиркая, и те, кто оспаривал у него полковое знамя, все, все… Тогда все будет в порядке, закон и правда восторжествуют…
Об одном только забыл в этот момент Матей Матов — что лежит он в постели и что болезнь его не столь невинна, как казалось поначалу. Левая нога словно одеревенела, да и левой рукой он почти не мог двинуть… Но, черт возьми, ведь все говорили, что он «сохранился», что ему нельзя дать больше сорока, в то время как на самом деле ему пошел пятьдесят шестой… «Матей, ты молодеешь, прямо цветешь», — замечала тетя Дора, подкупая его этим. «Для вас не существует старости, господин полковник, не для вас, видимо, тросточка!» — говаривали ему офицеры в клубе, куда он ходил бриться, ибо там было дешевле. «Матей, ты любого сорокалетнего положишь на обе лопатки, ей-богу», — уверял его свояк, габровский фабрикант Тютюнков. Они знали его слабое место — задевали чувствительную струнку, и это приводило его в размягченное состояние. И в самом деле, высокая, костлявая фигура его была стройной, а лицо, сухое и бледное, издали казалось моложавым. Вблизи, однако, можно было разглядеть на нем миллион морщин и морщинок, параллельных, перекрещивающихся, неуловимых, как паутина, придававших ему состарившийся, архивный вид. Только зубы у него были крепкие, как тесло, да желудок работал безупречно.
5
Он все глубже погружался в воспоминания и потому, когда открылась дверь и вошла жена, он посмотрел на нее с удивлением, — такой далекой представилась она ему, совсем незнакомой. И в следующий миг образ ее прояснился и показался ему столь кротким и миловидным, словно с момента последнего скандала, повергшего его в такое состояние, прошло не несколько часов, а целая вечность.
— У-у-ушли гости? — попытался он спросить.
Поняв вопрос, она быстро ответила:
— Кое-кто ушел. Остались Коста, Дора…
— Л-л-лорд, — простонал он. Так называл он своего шурина не только за глаза, но и в глаза. Сейчас он произнес это без злобы, но все же с желанием уколоть ее напоминанием о «знатном» происхождении.
Она покраснела, но ничего не ответила: переборола себя и промолчала. Это ему понравилось. Она стала внимательной, покорной. Правда, поздновато немного, подумал он, не допуская мысли, что его жизнь в опасности и что она знает об этом.
— Слушай, Матей, брось эти глупости и скажи, как ты себя чувствуешь? Доктор должен прийти с минуты на минуту. Не нужно ли тебе чего-нибудь?
И, склонившись, она смотрела на мужа с таким тревожным вниманием, словно ничего и не было, словно они всю жизнь прожили душа в душу.
— Во-во-ды, — еле выговорил он, почувствовав, что губы его пересохли.
Она быстро вышла и вернулась с чашкой воды. С трудом открыл он рот, с трудом проглотил воду. Что за странная болезнь? — промелькнуло у него в голове. И до каких пор она будет его мучить?
Жена накрыла его одеялом, — ей показалось, что руки у него холодны как лед. Она ощупывала его лоб, руки, и это не было ему неприятно. Он чувствовал себя маленьким ребенком, к которому все особо внимательны.
— Боже мой, когда же придет этот доктор?..
6
…Время от времени наведывался к нему в Софию племянник. Паренек был способный, учился хорошо. Окончив гимназию, он собирался поступить на медицинский факультет. Решил учиться без посторонней помощи, работая летом на стройках, а зимой — в каком-нибудь ресторане. Матею Матову по сердцу пришлись целеустремленность, настойчивость парня, он как бы видел в нем себя в пору своей далекой юности.
Но не суждено было юноше учиться. Домочадцы повели против него настоящую войну, опасаясь, что он поселится у них и станет обузой для семьи.
Такие отрывочные мысли упорно лезли Матею в голову, мутили разум. Случаи, подобные этому, были не единичны, — нет, не по-человечески они относились к нему и его родне. Парень был вынужден в конце концов уехать в какое-то глухое село в Осоговской околии, устроившись учителем. Сначала он писал дяде, что скопит денег на будущий год, снимет комнату и будет учиться медицине. Но вскоре письма перестали приходить, — вероятно, он с толовой ушел в работу или примирился со своей судьбой.
Иногда Матею Матову становилось жаль родственников жены — это разложившееся «карамазовское» семейство, как говаривал старый Лазар.
Они не останавливались ни перед чем. Такие упрямые люди! Вот и со студентом Владо Тоневым — что они с ним сделали? Верно, это был буйный парень, вождь студентов, воевавших против «кровавого профессора»[9], но раз уж они приютили его у себя в даме, зачем было выдавать потом? Парень не сдался, вступил в перестрелку, спрятавшись на чердаке, перебрался затем на соседнюю крышу и скрылся. Не надо было ему связываться с этими людьми, которые всю жизнь пеклись только о себе и своем благополучии. А Гица, младшая из сестер, — она, конечно, очень красивая, но уж чересчур пустая.
