Это были отрадные воспоминания мальчика о раннем детстве, но они слишком быстро тускнели, и он всегда оплакивал то беззаботное время.
Когда Караскова с детьми расположилась около креста, она положила Иозефека на траву и укрыла его юбкой, которая была спрятана в свертке. Кроме этой юбки, в нем было еще немного рваного белья и маленький деревянный конь. Войтех прятал его, как память об отце, и не хотел давать Иозефеку, пока тот не научится играть.
— Что же мы будем делать, дети? — грустно спросила, Караскова, поглядев на бледного ребенка, над личиком которого Войтех держал как зонтик широкий лист лопуха.— Куда мы денемся? Как я могу надеяться на помощь чужих людей, когда стала в тягость тем, кто знает меня и для которых я работала, пока хватало сил?
— Замолчите, мамочка, замолчите, пойдем в деревню,— помните, старая Дорота нам посоветовала пойти в деревню. Там нам не откажут в милостыне и позволят ночевать на сене. Погодите, я попрошу какого-нибудь крестьянина, чтобы он оставил нас у себя, а я буду ему за это даром пасти гусей, увидите, они согласятся, и вам будет легче.
— Ах, сынок, я верю, что нам будет легче в деревне, если бы мне немного помог господь, я бы шила крестьянам, хотя теперь уже поздно. Как я доберусь туда, если не могу держаться на ногах, они отяжелели, отекли.
— Пойдем потихонечку, мамочка, я понесу Иозефека сам, а вы можете опереться на меня.
— Ах, дитя мое,— вздохнула мать и, взяв мальчика зз руку, расплакалась.
От жалости к матери Войтех тоже залился слезами, Иозефек проснулся, его личико сморщилось, как будто и он собирался плакать.
— Что с тобой, жучок? Хочешь есть и пить? У тебя в ротике пересохло? Боже, а мне нечего тебе дать! — причитала мать и, взяв холодные ручки ребенка в свои, стала дышать на них.
— Мамочка, я побегу в замок, может выпрошу там что-нибудь и куплю Иозефеку молока, подождите здесь! — вскочил Войтех и тут же собрался бежать.
— Нет, Войтех, не ходи в замок, помнишь, как тебя недавно выгнали оттуда. Не ходи, тебя могут там побить.
— Меня выгнал лакей, он водил там собачку, которая на меня залаяла. Старая Дорота сказала, что если я пойду в замок, то чтобы шел на кухню, тамошний повар добрый и подает нищим. Или, может быть, я пойду к ключнице, она дает каждому нищему по крейцеру. Не бойтесь, мамочка, я постараюсь, чтобы лакей меня не увидел.
— Это тебе не поможет. Чтобы попасть в замок, куда бы ты ни направился — на кухню или куда-нибудь еще, ты все равно должен пройти мимо привратника; если даже ты не увидишь никого, не забывай, что там привязаны большие собаки, они лают на каждого прохожего — и тогда выходит привратник.
— Я пойду садом — забор там низенький, перепрыгнуть легко, и я как-нибудь доберусь кустами до кухни.
— Ох, мальчик, никогда не ищи таких путей, иди всегда прямо. Везде есть люди, сторожа могут увидеть, они схватят тебя и спросят, куда идешь ты, как бы не осрамиться. Берегись этого, дитя.
— Ну, я не пойду так, мамочка, пойду прямо, дай только бог, чтобы никого не встретить, а до кухни я доберусь,— сказал мальчик и, решительно повернувшись, направился в замок. Мать осталась одна с ребенком.
Солнце сильно жгло, но малышу было холодно, несмотря на то, что под ним была перинка и он был закутан в юбку; даже дыхание матери не согревало ему ручки. Глаза его были обращены к синему небу и не смотрели на мать, ротик судорожно подергивался, личико исказилось, он тяжело дышал. Мать смотрела на него со страхом, ведь он всегда улыбался ей, гладил по лицу и любил обвивать ручкой ее шею, а сейчас впервые даже не взглянул на нее. Иозефек был от рождения хилым и слабым ребенком. Ему было уже около года, но он еще не говорил и не умел сидеть. Тельце его исхудало, и когда мать целовала его ручки и ножки, она всегда плакала и думала: «Для тебя было бы лучше, если бы бог взял тебя»,— но в следующее мгновение она горячо прижимала его к сердцу и готова была отдать за его здоровье и жизнь всю кровь до последней капли. Когда Караскова увидела, что ребенок так сильно изменился, ее охватило тяжелое предчувствие, и, ломая руки, она с громким плачем опустилась на колени у подножия креста.
— Отец небесный! Смилуйся, у людей нет к нам жалости, позови нас к себе; святой Иозеф, помолись перед отцом небесным за невинного страдальца ребенка и за свою Катержину. Смилуйся, я в полном отчаянье! — причитала она надрывающим сердце голосом.
Долго молилась и плакала Караскова, пока не услышала голос Войтеха, бежавшего из замка с радостным криком. Она поглядела на ребенка и, увидев, что он закрыл глаза и стал дышать ровнее, сказала подходившему мальчику, чтобы он не шумел.
Войтех подбежал радостный, взволнованный.
— Ма-ма, мамочка, посмотрите, что у меня есть! — запыхавшись, воскликнул он и вытащил из одного кармана большой кусок жаркого, из другого — краюху хлеба, сладкий пирожок и огрызки мяса и булочек; все это он положил на колени матери, радостно глядя на ее удивленное лицо.
— Правда, вы удивлены? Но это еще не все. Подождите! Закройте глаза и не открывайте их, пока я не скажу: «Пора».
Мать машинально сделала то, о чем просил мальчик. Он вытащил из штанов завернутую в бумажку серебряную монету в двадцать геллеров, взял руку матери, повернул вверх ладонью, положил на нее монету и сказал тихо: «Пора». Мать открыла глаза и, увидев деньги, даже испугалась.
— Ради бога, кто тебе дал это, сынок? Какой дорогой ты шел?
— Прямо мимо привратника, мамочка. Прихожу к воротам, а там сидит толстый привратник и поет. Я подумал: «Хорошо, что он поет, он не рассердится, когда я попрошу его пропустить меня на кухню, чтобы выпросить у повара остатки какой-нибудь еды».
— Милый мальчик,— сказал он,— я не смею пускать туда ни одного нищего, а повар едва ли даст тебе что-нибудь. Иди во двор, там тебе скорее подадут милостыню.
— Я был там недавно,— сказал я,— они выругают меня, если увидят.
— Эх, так ты, наверное, озорник, тебе и подавать не стоит,— сердито сказал привратник, и мне стало обидно. Я рассказал ему, кто я и что вы и Иозефек больны. Он вышел, принес мне из дома эту краюху хлеба и сказал, чтобы я приходил за хлебом каждый день, но только к воротам. Я хотел попросить у него крейцер, чтобы купить молока, но постеснялся. Когда я уже собирался уходить, к нам подошла какая-то барышня из замка. Привратник обратился к ней:
— Не найдется ли у вас, Кларинка, для этого мальчугана чего-нибудь к завтраку? — и тут же рассказал ей о папе и о том, что он хорошо знал его.
Кларинка спросила меня о вас, и когда я ей все рассказал, она заплакала и принесла мне все это и монету. Она, наверное, добрая, мамочка. Она сказала мне, чтобы я каждый день в два часа приходил к привратнику и что господин Когоут — так зовут толстого привратника — будет всегда давать мне какую-нибудь еду для всех нас. Если же его не будет на месте, то я все равно узнаю, где искать пищу. Потом она погладила меня по голове и так хорошо на меня поглядела, как вы. Видите, мамочка, еще утром, когда я шел с вами, мне словно нашептывал кто-то: «Иди в замок».
Мать ничего не ответила, положила еду на траву, опустилась на колени перед крестом и начала молиться. Мальчик стал на колени возле нее.
Поблагодарив бога, пославшего ей благодетелей, женщина начала делить пищу. Она хотела дать Войтеху самые большие и лучшие куски, но он не согласился.
— Мамочка,— сказал он,— у меня хорошие зубы, дайте мне что-нибудь потверже, что помягче — оставьте себе, а сладкий пирожок и куски булочки — Иозефеку. Как он удивится! И молоко он тоже получит — сейчас я сбегаю за молоком.
— Нет, поешь сначала, он еще спит. Пойди за молоком к Гайковой — это близко. Она честная женщина и нальет тебе полную кружку. Много раз предлагала она мне молока для каши, но я стеснялась ходить за ним, у нее достаточно своих забот. Подкрепись, мальчик, потом пойдешь. Боже, какие вкусные вещи! — И мать с сыном принялись за еду.
Кто-то из состоятельных горожан, проходя мимо и видя, что сидящие у креста едят мясо, подумал: «Вот тебе и нищие! Это называется — они умирают с голоду; видно, им живется неплохо. И что лучше всего — им не нужно ни о чем заботиться».
Мать и сын съели все с аппетитом.
— Хорошо господам. Боже! И такую пищу получает, говорят, каждый день барынина собачка, даже лучше.
— Ну, сынок, кто имеет много, тот охотно транжирит.
— А почему господа не дают нищим?
— Сытый голодного не разумеет; если бы они знали, как плохо живется народу, они бы, вероятно, давали охотнее, но они этого не знают, милый. Когда ты снова увидишь ту добрую барышню, скажи ей, что если найдется для меня какая-нибудь работа, то я, когда, бог даст, немного окрепну, с удовольствием сделаю для нее все что угодно. Господь наградит ее за все,— сказала мать, складывая в узелок оставшиеся куски. Сладкий пирожок она положила возле ребенка, а крошки отнесла на муравьиную кучу.
