Но что есть – то есть, и с нашей стороны, во всяком случае, было бы не особенно корректно заявляться к ним среди ночи, чтобы напомнить, какие они, в сущности, счастливые. Поэтому – и да будет покой! И если пишущий эти строки еще раз посмеет затронуть в этой главе Кийров, как молодых, так и старых, пусть ему вплоть до его смертного часа так и не удастся поселиться в одноэтажном доме. После смерти он может там и обосноваться – до этого нам уже нет дела.
Вместо того, чтобы тревожить в ночное время порядочных жителей Паунвере, пойдемте-ка лучше да проведаем других своих паунвереских друзей и послушаем, о чем они разговаривают. Но прежде пусть читатель наденет себе на руки толстые рукавицы, на ноги – валенки с высокими голенищами и подпояшется кушаком. Потом пусть под этот кушак как-нибудь исхитрится запихать добротный тулуп, под тулуп – пиджак из домотканого сукна, а по мне так под пиджак можно еще и какой-нибудь свитер. Проделав все это, пусть читатель возьмет в руки крепкую палку (на некоторых местных хуторах встречаются собаки точь-в-точь такие же злые, как городские соседки из старых дев) и пусть подождет меня где-нибудь… ну, скажем, возле паунвереской школы – я скоро приду. Тогда мы прошагаем, примерно, две версты по зимней дороге и зайдем в гости на хутор Юлесоо к супружеской паре Тоотсов.
Уже давно замечено и даже где-то записано, что ни одна супружеская жизнь не заканчивается свадьбой, а именно с нее-то и берет начало. Случается, у иных мужа и жены, думавших, что попали в теплое гнездышко, после свадебного веселья становится такое лицо, будто они – выпавшие из гнезда птенцы. Это бывает, когда настает черед так называемых будней.
Точно так же и тут: свадьба Йоозепа Тоотса, молодого хозяина хутора Юлесоо, была куда как веселой и приятной, да и о днях наведения послесвадебного порядка ничего плохого не скажешь, но гляди-ка ты – прошло еще несколько дней, и жизнь на хуторе Тоотсов совершенно разладилась. Дало о себе знать обстоятельство, последствия которого Йоозеп уже давно должен был бы предвидеть, а именно: в Юлесоо некуда поселить жену.
В задней комнате кряхтел и стонал больной старик-отец, передняя комната, как водится, была общей для всей семьи. Вдобавок ко всему, Тээле на своем новом месте жительства не знала, к чему приложить руки, – два-три раза она пыталась помочь старой хозяйке, но у молодой жены сразу же возникало такое ощущение, будто она вмешивается в чужие дела. В то же время старая хозяйка стала ей ставить препоны и отстранять от работы, мол, незачем ей, молодой, руки пачкать, небось справятся и без нее, и так далее. Тогда Тээле села за привезенное с хутора Рая пианино и попыталась немного поиграть, но старый хозяин сразу же начал в кровати кашлять и сказал просительно:
– Золотце, оставь это, меня аж до мозга костей пробирает.
Все это видит и слышит и сам Тоотс и приходит в отчаяние. Это один из тех редких случаев, когда он напрочь теряет свой юмор и полностью оказывается во власти тяжелых мыслей. Что делать? Но что сделаешь среди зимы, когда на дворе мороз?! Жилой дом хутора Юлесоо мал и убог, и таким останется, пока его не перестроят или же не выстроят на замену совершенно новый. Правда, старшее поколение в старый дом вмещалось, но молодое из него выросло.
И сразу же возникает вопрос: на какие средства, собственно, строить? Сейчас хороший санный путь, самое время возить бревна для нового дома, но у каждого бревна есть одно неприятное свойство: оно стоит денег. А последних на хуторе Юлесоо так много, что, пожалуй, можно сказать, что и нет вовсе. Пойти на хутор Рая к богатому тестю Йоозепа? Нет, на это ему, Тоотсу, не решиться. До тех пор, пока там не заговорят о деньгах сами, и он тоже будет молчать. Вот так и молчит молодой муж и глава семьи и с утра до вечера треплет лен, отчего руки его становятся шершавыми, точно карды. [2]
Однажды Тээле отправляется на хутор Рая, словно бы погостить, однако домой уже не возвращается. Тогда Тоотс запрягает лошадь и едет за женой.
– Почему, собственно, я должна вернуться? – спрашивает Тээле с невинным видом. – Что мне там делать? Разумеется, я стану иной раз навещать тебя, но здесь у меня есть своя комната.
– Гм… – произносит Тоотс. – Это, конечно, так, но все же будет очень странно, ежели мы начнем жить врозь.
– Хорошо, а если вместе нам жить негде? Там ведь нет места.
Услышав такое, Тоотс чувствует, как все его тело начинает мелко и часто дрожать. И надо же было случиться этому так скоро! А холодность, с которой Тээле произнесла эти слова!
– Но что же мне в таком случае делать? – смотрит он наконец своей молодой жене в глаза. – Ты же знала, какой у нас дом. Я ничего от тебя не скрывал.
– Ох, Йоозеп, я ведь и не обвиняю тебя. И вообще не стоит воспринимать все это так трагически. Жить врозь, жить врозь! – что же в этом странного?! Один раз ты придешь ко мне в гости, другой раз я к тебе – так и станем жить, словно утренняя Заря и Закат. [3] Разве не чудесно?
– Да, – повторяет Тоотс в раздумье. – Заря и Закат…
– Ну да… Нет, ты не обвиняй меня, ведь и я тоже ни в чем тебя не обвиняю. В Юлесоо за что ни возьмешься – всюду на твою мать натыкаешься, а я не хочу сидеть, сложа руки, да, в сущности, там и нет места, где можно бы, сложа руки, посидеть. Подумай, дорогой Йоозеп, и ты сам поймешь, что так будет лучше: ты – там, я – тут.
– Даа… И как долго такое будет продолжаться?
– Ну… я не знаю.
Тоотс вновь задумывается и теребит свои усы с рыжинкой. Ну вот, он и заполучил свою Тээле, он имеет жену – и не имеет, не имеет, но имеет все же. Он никогда не обращал внимания на людские пересуды и, тем не менее, теперь ему становится страшно.
– Было бы самое правильное, – медленно и неуверенно произносит он, наконец, – построить новый жилой дом.
– Ну да, – отвечает Тээле просто, – это намерение плохим назвать нельзя.
– Но когда начнешь думать, сколько это потребует времени и…
– Да, кое-чего это, разумеется, потребует.
Тоотс замечает ироническую усмешку на лице жены, и настроение его падает еще больше. Стало быть, вот каковы они – совет и помощь, которых он ждал от Тээле! Его просто-напросто бросили наедине со всеми его заботами. А ведь не далее, как прошлым летом эта же Тээле сама предлагала ему помощь. Что за новая и странная причуда, которой его собираются опять мучить? Или жена хочет для начала просто-напросто унизить его? Хочет, чтобы Тоотс попросил у нее помощи? Ну, если это так, ему прежде, чем предпринять что-нибудь, надо все как следует обдумать. Похоже, начинается одно из первых супружеских испытаний – проба сил, поэтому именно теперь нельзя проявлять слабость – настолько-то он, Йоозеп Тоотс из Паунвере, все же соображает. А если уж отдавать брюки жене, подчиниться ее власти, надо это делать сразу… без борьбы… расплакаться у нее на груди, мол, он, Тоотс, слабый и беспомощный – и позволить собой управлять и помыкать. Во всяком случае – либо то, либо это, потому что иначе, как ужасными взаимоотношения супругов, у которых проба сил продолжается до бесконечности, не назовешь. Да, нет в супружестве ничего более страшного, чем всплески деспотизма с той или другой стороны. После короткого упоения победой наступает реакция в виде сожаления и сентиментальности, однако в то время, когда кажется, будто все опять в порядке, противная сторона, сама того не замечая, в сущности, еще туже скручивает свой хвост кольцом.
Все это Йоозеп знал, ибо был, как говорится, человеком с открытыми глазами и за свою жизнь много чего успел подметить.
– И это все, что ты можешь мне сказать, Тээле? – тихо спрашивает хозяин Юлесоо.
– Да, я не нахожу, что еще сказать тебе сверх этого.
– Ну что же, – направляется Йоозеп к выходу, – так и быть. Поживем поначалу как Заря и Закат. Небось время покажет, что из этого выйдет. Я, правда, никогда бы не поверил, что уеду отсюда домой один, но теперь приходится поверить. Ну так будь счастлива, Заря, и не забывай своего Заката…
Произнеся это, хозяин Юлесоо выходит в прихожую, не посмотрев ни направо, ни налево. Тээле глядит ему вслед, уголки губ ее вздрагивают, затем окликает:
– Йоозеп! Погоди немного!
Этот призыв Тоотс прекрасно слышит, но заставляет свое сердце стать твердым как камень, выходит во двор, отвязывает лошадь от перил и мчится в направлении хутора Юлесоо.
«Иметь дело с женщинами так же трудно, как танцевать среди куриных яиц, – твердит Тоотс про себя известную старую поговорку. – Этому надо учиться семь лет и еще один день». И – проехав немного дальше: «Если бы женщины были сотворены даже из стекла, они и тогда бы не просвечивали». И – преодолев еще часть пути к дому: «Во всяком случае, было бы куда как правильнее, ежели бы я сначала построил дом и только потом женился. А я начинаю свою жизнь, словно ребенок, который изображая человека, рисует голову и сразу под нею – ноги. Не хватает туловища, то есть, дома».
