Потом я вернулся в окрестности Фонтенбло и не оставлял «Повесть о старых женщинах» в покое, пока в конце июля 1908 года не поставил последнюю точку. Осенью того же года она была опубликована, и целых шесть недель английские читатели единодушно поддерживали суждение некоего лица (мнению которого я тоже доверял), что сочинение мое честное, но скучное, а в тех местах, где оно не скучно, ощущается прискорбная склонность к фривольности. Мои издатели, хотя и отличались смелостью, все же несколько приуныли, однако с течением времени отношение к книге становилось все менее холодным. Лишь когда я закончил первую часть книги и принялся за подготовку хронологической основы повествования о событиях во Франции, мне пришло в голову, что в него можно включить осаду Парижа{4}. Это была заманчивая идея, но я ненавидел, да и сейчас терпеть не могу, надоедливую исследовательскую работу, а мои знания о Париже ограничивались XX веком. Но тут я сообразил, что мой железнодорожник и его жена во время войны жили в Париже. Я обратился к старику: «Между прочим, вы ведь пережили осаду Парижа, не правда ли?» Он взглянул на жену и неуверенно пробормотал: «Осаду Парижа? Да, пережили, верно ведь?» Осада Парижа оказалась лишь одним из эпизодов, составлявших их жизнь. Они, разумеется, помнили ее хорошо, хотя и неотчетливо, и мне удалось получить у них много сведений. Но самым полезным было испугавшее меня открытие: во время осады обыкновенные люди продолжали вести в Париже обыкновенную жизнь, и для широких кругов населения осада не была тем тревожным, исключительным, волнующим, возбуждающим событием, каким она изображается в курсе истории. Воодушевленный этим открытием, я решил включить осаду в план моей книги. Я прочел жене вслух записки Сарси{5} об осаде, просмотрел иллюстрации в популярной книге об осаде и Коммуне Жюля Кларти{6} и заглянул в изданное собрание официальных документов. Этим завершилась моя исследовательская деятельность.
Кто-то высказал мнение, что если бы я лично не присутствовал на казни, то не мог бы написать главу, в которой Софья наблюдает за подобной церемонией в Осере{7}. Я никогда не видел публичной казни, и все мои сведения о публичных казнях почерпнуты из серии статей, которые я прочел в «Пари Матэн»{8}. Мистер Фрэнк Гаррис{9}, написавший рецензию на мою книгу для «Вэнити Фэр», заявил, что я, безусловно, казни не видел (или что-то в этом духе), и присовокупил к этому утверждению собственное описание казни — краткое, но чрезвычайно выразительное, весьма характерное для автора «Монтеса Матадора» и вполне достойное этого писателя, побывавшего почти всюду и видевшего почти все. Я понял, как далек я оказался от истины, и послал мистеру Фрэнку Гаррису письмо, в котором выразил сожаление, что его описание не было опубликовано раньше, ибо тогда я несомненно использовал бы его, ну и, конечно, признался, что никогда не видел казни. Он ответил без затей: «И я тоже». Этот случай стоит сохранить в памяти, поскольку он служит укором тем многочисленным читателям, которые, когда романист вызывает у них доверие своей правдивостью, тотчас восклицают: «Ах! Это, конечно, автобиографично!»
АРНОЛЬД БЕННЕТ
Эти две девочки — Констанция и Софья Бейнс — не обращали внимания на многие привлекательные особенности родного края, они попросту не замечали их. Не замечали, например, что обитают почти точно на пятьдесят третьей параллели северной широты. Что чуть к северу от них, в складках холма, знаменитого некогда происходившими на нем религиозными оргиями, берет начало река Трент, тихий и типичный для средней Англии водный поток. Еще севернее, неподалеку от трактира, расположенного выше всех остальных в стране{10}, возникают две речки поменьше — Дейн и Дов, которые, поссорившись в раннем детстве, отвернулись друг от друга, и одна с помощью Уивера, другая с помощью Трента омывают с двух сторон Англию во всю ее ширину и впадают соответственно в Ирландское и Северное моря. Ах, что за графство, приютившее эти скромные неприметные речки! Что за бесхитростное, неприхотливое графство, довольное тем, что его границы образованы петляющими островными ручьями с милыми названиями Трент, Миз, Дов, Торн, Мис, Стаур, Тейс и даже резвый Северн! Нельзя сказать, что Северн отвечает вкусам графства! Здесь всякая неумеренность подвергается осуждению. Графство счастливо, что не вызывает излишних восторгов. Оно довольно, что гора Рикин, эта раздутая шишка, принадлежит Шропширу, а необузданные нагромождения Пика высятся по ту сторону его границы. Оно вовсе не желает походить на оладью, как Чешир. У него есть все, что есть в Англии, в том числе и Уотлинг-стрит{11} длиной в тридцать миль; нет в Англии ничего более прекрасного и ничего более уродливого, чем творения природы и создания рук человеческих, какие можно встретить в пределах этого графства. Это Англия в миниатюре, затерявшаяся в глуби Англии, не воспетая искателями диковинного; возможно, иногда его несколько обижает такое пренебрежение, но зато как гордится оно, инстинктивно воздавая должное присущим ему чертам и особенностям!
Констанцию и Софью, поглощенных важными заботами юности, подобные материи не беспокоили. Со всех сторон их обступало графство. Кругом тянулись холмистые поля и вересковые пустоши Стаффордшира, пересеченные дорогами и тропинками, рельсами, ручьями и телеграфными линиями, обнесенные живой изгородью, принаряженные и облагороженные усадьбами и изящными парками, оживляемые деревушками на перекрестках и ласкаемые солнцем. По лежащим меж откосов путям, огибая повороты, мчались поезда, по песчаным дорогам с грохотом и звоном катили повозки и фургоны, по глади медлительных вод в каналах величаво и неторопливо плыли длинные узкие суда; рекам же приходилось заботиться только о себе, потому что по сей день ни одно судно не плавало по рекам Стаффордшира. Можно представить себе, как по проводам, усеянным птицами, летели сообщения о ценах, чьей-либо скоропостижной смерти или о покупке лошади. В трактирах доморощенные утописты за кружкой пива призывали весь мир к порядку, а в залах и парках должным образом поддерживалось достоинство Англии. Сельские жительницы в поте лица своего боролись с грязью, голодом и дырами на одежде. Тысячи работников трудились в полях столь безграничных и необозримых, что пропадали из виду. Кукушку с ее кукованием было много легче заметить, чем человека, ибо ее звонкие призывы разносились на целые мили вокруг. А на открытых всем ветрам охотничьих угодьях, на тропах, протоптанных мулами за много веков до того, как римляне решили строить Уотлингскую дорогу, водились тетерева. Словом, текла обычная, повседневная жизнь графства во всем ее разнообразии и значительности. Но хотя Констанция и Софья существовали в границах графства, они ему не принадлежали.
Дело в том, что они жили не только в графстве, но и в округе, а ни один житель округа, даже если он стар и ему остается лишь размышлять на разные общие темы, никогда не думает о графстве. Находись графство где-нибудь в центре Сахары, округ испытывал бы к нему столь же малый интерес. Округ игнорирует графство, и лишь иногда, свободным вечером, он, чтобы поразмять ноги, беспечно пользуется графством, как пользуется своим садом позади дома любой человек. Округ не имеет с графством ничего общего, ему вполне достаточно самого себя. Однако его независимость и истинный особый дух его бытия нельзя оценить, вообразив его расположенным вне графства. На лице графства он выглядит мелким пятнышком, как темная звезда Плеяд на зеленом пустынном небе. Хенбридж похож на лошадь со всадником, Берсли — на половину осла, Найп — на пару брюк, Лонгшо — на осьминога, а маленький Тернхилл — на жука. По-видимому, Пять Городов держатся друг за друга во имя безопасности. Однако мысль о том, что они цепляются друг за друга во имя безопасности, рассмешила бы их. Каждый из этих городов — явление исключительное и неповторимое. От севера графства до самого юга, пока не достигнете Вульвергемптона{12}, только они олицетворяют собой цивилизацию, прикладные науки, организованное производство и свой век. Они — явление исключительное и неповторимое потому, что без помощи Пяти Городов вы не сможете выпить чаю из чашки, потому, что без помощи Пяти Городов вы не сможете поесть благопристойным образом. Поэтому архитектура Пяти Городов определяется печами и дымовыми трубами; поэтому воздух в округе такой же черный, как тамошняя грязь; поэтому печи топятся и дымят круглые сутки с такой силой, что Лонгшо сравнивают с адом; поэтому округ невежествен в вопросах сельского хозяйства и знаком с пшеницей лишь в виде упаковочной соломы или четырехфунтовой буханки хлеба, но поэтому же, с другой стороны, он разбирается в таинственных свойствах огня и чистой, стерильной земли, поэтому он живет в тесноте на скользких от грязи улицах, где хозяйке, желающей соблюсти приличия, приходится менять занавески на окнах не реже одного раза в неделю, поэтому все его жители зимой и летом встают в шесть часов утра, а ложатся спать, когда закрываются трактиры; округ существует для того, чтобы вы могли выпить чаю из чашки и насладиться отбивной на тарелке. Вся посуда в Королевстве, кроме парадной, производится в Пяти Городах, вся посуда и еще многое другое. Округ, который способен развить столь мощную промышленность и полностью ее монополизировать, у которого также достает энергии производить уголь и железо да к тому еще дарить миру великих людей, имеет право, оставаясь географически лишь пятнышком на лице графства, разок в неделю обращаться с графством, как со своим садом, а в остальное время не уделять ему никакого внимания. Даже исполненная величия мысль, что каждая женщина Англии, когда бы и где бы она ни мыла посуду, моет изделие, сработанное округом, и что, когда бы и где бы в Англии ни разбили тарелку, эта утрата приносит новую работу округу — даже эта исполненная величия мысль, по-видимому, никогда не приходила девушкам в голову. Дело в том, что, обитая в округе Пяти Городов, они жили также на Площади города Берсли, а Площадь с таким же пренебрежением относилась к промышленному производству, с каким округ относился к графству. В Пяти Городах Берсли пользуется славой древнейшего города. Как бы ни развивалась промышленность, этой славы ей не затмить, что упрочивает уверенность города в своем превосходстве. И во веки веков другие города — да цветут они и ширятся — будут произносить название «Берсли» благоговейно, как имя матери. Следует добавить, что Площадь была центром розничной торговли в Берсли (презиравшей промышленность, как нечто оптовое, вульгарное и безусловно грязное), и вы поймете значение и особое положение Площади в системе мироздания. Вот так и получилось — Площадь расположена в округе, округ в графстве, а графство затерялось и дремлет в сердце Англии!
