К счастью, вышло так, что Боксер и без этого стимула начал лаять с великим усердием. Но лай его возвещал о появлении нового посетителя, и потому Калеб, отложив изучение живых собак до более удобного времени, взвалил на плечо круглую коробку и поспешно распрощался со всеми. Он мог бы избавить себя от этого труда, так как на пороге столкнулся с хозяином.
— О! Так вы здесь, вот как? Подождите немного. Я подвезу вас домой. Джон Пирибингл, мое почтение! И нижайшее почтение вашей прелестной жене! День ото дня хорошеет! Все лучше становится, если только можно быть лучше! И все моложе, — задумчиво добавил посетитель, понизив голос, — как это ни странно!
— Что это вы вздумали говорить комплименты, мистер Теклтон? — сказала Крошка далеко не любезно. — Впрочем, не удивляюсь — ведь я слыхала о вашей помолвке.
— Так, значит, вы о ней знаете?
— Едва поверила, — ответила Крошка.
— Нелегко вам было поверить, да?
— Очень.
Фабрикант игрушек Теклтон, — его зачастую называли «Грубб и Теклтон», ибо так называлась его фирма, хотя Грубб давно продал свой пай в предприятии и оставил в нем только свою фамилию, а по мнению некоторых, и ту черту своего характера, которая ей соответствует, — фабрикант игрушек Теклтон имел призвание, которого не разгадали ни его родители, ни опекуны. Сделайся он при их помощи ростовщиком или въедливым юристом, или судебным исполнителем, или оценщиком описанного за долги имущества, он перебесился бы еще в юности и, вполне удовлетворив свою склонность творить людям неприятности, возможно, превратился бы к концу жизни в любезного человека, — хотя бы ради некоторого разнообразия и новизны. Но, угнетенный и раздраженный своим мирным занятием — изготовлением игрушек, он сделался чем-то вроде людоеда и, хотя дети были источником его благополучия, стал их непримиримым врагом. Он презирал игрушки; он ни за что на свете сам не купил бы ни одной; он злобно наслаждался, придавая выражение жестокости физиономиям картонных фермеров, ведущих свиней на рынок, глашатаев, объявляющих о пропаже совести у юристов, заводных старушек, штопающих чулки или разрезающих паштеты, и вообще лицам всех своих изделий. Он приходил в восторг от страшных масок, от противных лохматых красноглазых чертей, выскакивающих из коробочек, от бумажных змеев с рожами вампиров, от демонических акробатов, не желающих лежать спокойно и вечно проделывающих огромные прыжки, до смерти пугая детей. Только эти игрушки приносили ему некоторое облегчение и служили для него отдушиной. На такие штуки он был великий мастер. Все, что напоминало кошмар, доставляло ему наслаждение. Дошло до того, что он однажды просадил уйму денег (хотя очень дорожил этими «игрушками»), фабрикуя, себе в убыток, жуткие диапозитивы для волшебного фонаря, на которых нечистая сила была изображена в виде сверхъестественных крабов с человеческими лицами. Немало денег потратил он, стараясь придать особую выразительность фигурам игрушечных великанов, и хоть сам не был живописцем, сумел все-таки при помощи куска мела показать своим художникам, как изобразить на мордах этих чудовищ зловещую усмешку, способную нарушить душевное спокойствие любого юного джентльмена в возрасте от шести до одиннадцати лет на весь период рождественских или летних каникул.
Каким он был в своем деле — торговле игрушками, — таким (подобно большинству людей) был и во всем прочем. Поэтому вы легко можете догадаться, что под широким зеленым плащом, доходившим ему до икр, скрывался застегнутый на все пуговицы исключительно приятный субъект и что ни один человек, носивший такие же сапоги с тупыми носками и темно-красными отворотами, не обладал столь изысканным умом и не был столь обаятельным собеседником.
Тем не менее фабрикант игрушек Теклтон собирался жениться. Несмотря на все это, он собирался жениться. И даже — на молодой девушке, на красивой молодой девушке.
Не очень-то он был похож на жениха, когда, весь скрючившись, стоял в кухне возчика с гримасой на сухом лице, надвинув шляпу на нос и глубоко засунув руки в карманы, до самого их дна, а его язвительная, злобная душа выглядывала из крошечного уголка его крошечного глаза, вещая всем недоброе, словно целая сотня воронов, слитая воедино. Но женихом он решил стать.
— Через три дня. В четверг. В последний день первого месяца в году. В этот день будет моя свадьба, — проговорил Теклтон.
Не помню, сказал ли я, что один глаз у него был всегда широко открыт, а другой почти закрыт и что этот полузакрытый глаз как раз и выражал его подлинную сущность? Как будто не сказал.
— В этот день будет моя свадьба! — повторил Теклтон, побрякивая деньгами.
— Да ведь в этот день годовщина нашей свадьбы! — воскликнул возчик.
— Ха-ха! — расхохотался Теклтон. — Странно! Вы точь-в-точь такая же пара, как мы. Точь-в-точь!
Невозможно описать, как возмутилась Крошка, услышав эти самоуверенные слова! Что же он еще скажет? Пожалуй, он способен вообразить, что у него родится точь-в-точь такой же малыш. Да он с ума сошел!
— Слушайте! На одно слово! — пробормотал Теклтон, слегка толкнув локтем возчика и отводя его в сторону. — Вы придете на свадьбу? Ведь мы с вами, знаете ли, в одинаковом положении.
— То есть как это — в одинаковом положении? — осведомился возчик.
— Оба мы годимся в отцы своим женам, — объяснил Теклтон, снова толкнув его локтем. — Приходите провести с нами вечерок перед свадьбой.
— Зачем? — спросил Джон, удивленный столь настойчивым радушием.
— Зачем? — повторил тот. — Странно вы относитесь к приглашениям. Да просто так, ради удовольствия — посидеть в приятной компании, знаете ли, и все такое.
— Я думал, вы не охотник до приятной компании, — сказал Джон со свойственной ему прямотой.
— Тьфу! Я вижу, с вами ничего не поделаешь, придется говорить начистоту, — заметил Теклтон. — Так вот, сказать правду, у вас с женой, когда вы вместе, такой… как выражаются кумушки за чаепитием, такой уютный вид. Мы-то с вами знаем, что под этим кроется, но…
— Нет, я не знаю, что под этим кроется, — перебил его Джон. — О чем вы толкуете?
— Ладно! Пускай мы не знаем, что под этим кроется, — ответил Теклтон. — Допустим, что не знаем, — какое это имеет значение? Я хотел сказать, что если у вас такой уютный вид, значит общество ваше произведет благоприятное впечатление на будущую миссис Теклтон. И хоть я и не думаю, что ваша супруга очень сочувствует моему браку, все же она невольно мне посодействует, потому что от нее веет семейным счастьем и уютом, а это всегда влияет даже на самых равнодушных. Так, значит, придете?
— Сказать по правде, мы уговорились провести годовщину нашей свадьбы дома, — сказал Джон. — Мы обещали это друг другу еще полгода назад. Мы думаем, что у себя дома…
— Э-э! Что такое дом? — вскричал Теклтон. — Четыре стены и потолок! (Отчего вы не прихлопнете своего сверчка? Я бы его убил. Я их всегда убиваю. Терпеть не могу их треска!) В моем доме тоже четыре стены и потолок. Приходите!
— Неужто вы убиваете своих сверчков? — спросил Джон.
— Я давлю их, сэр, — ответил тот, с силой топнув каблуком. — Так, значит, придете? Это, знаете ли, столько же в ваших интересах, сколько в моих, — женщины убедят друг друга, что они спокойны и довольны и ничего лучшего им не надо. Знаю я их! Что бы ни сказала одна женщина, другая обязательно начнет ей вторить. Они так любят соперничать, сэр, что, если ваша жена скажет моей жене: «Я самая счастливая женщина на свете, а муж мой самый лучший муж на свете, и я его обожаю», моя жена скажет то же самое вашей да еще подбавит от себя и наполовину поверит в это.
— Неужто вы хотите сказать, что она не… — спросил возчик.
— Что? — вскричал Теклтон с отрывистым резким смехом. — Что «не»?
Возчик хотел было сказать: «Не обожает вас». Но, взглянув на полузакрытый глаз, подмигивающий ему над поднятым воротником плаща (еще немного, и уголок воротника выколол бы этот глаз), понял, что Теклтон — совершенно неподходящий предмет для обожания, и потому, заменив эту фразу другой, проговорил:
— Что она не верит в это?
— Ах вы проказник! Вы шутите! — сказал Теклтон.
Но возчик, хоть он с трудом понимал истинный смысл всех речей Теклтона, с таким серьезным видом уставился на собеседника, что тому пришлось объясниться несколько подробнее.
— Мне пришла блажь, — начал Теклтон и, раскрыв левую руку, постучал правой по указательному пальцу, как бы давая этим понять, что «вот это, мол, я, Теклтон, имейте в виду», — мне пришла блажь, сэр, жениться на молодой девушке, на хорошенькой девушке, — тут он стукнул по мизинцу, подразумевая под ним невесту; не легонько, но резко стукнул, как бы утверждая свою власть. — Я имею возможность потворствовать этой блажи, и я ей потворствую. Такая уж у меня причуда. Но… взгляните сюда!
Он показал пальцем на Крошку, которая в раздумье сидела у очага, подперев рукой украшенный ямочкой подбородок и глядя на яркое пламя. Возчик взглянул на нее, потом на Теклтона, потом на нее, потом снова на Теклтона.
