– Ме-э… ме-э… – сердито передразнил его с кафедры кистер. —Чего ты мемекаешь – ты же не овца. Учиться надо лучше, а не мемекать! Ленив ты, как капустный червь. Тоотсу как раз под пару, хоть свяжи вас вместе да пусти по реке.
Для Арно это было уже слишком. Он все мог бы вынести, но такое издевательство в присутствии Тээле – нет, это было уже слишком! Он бессильно опустился на скамью, словно его по голове ударили. Учился Арно совсем не плохо, но кистер был сегодня не в духе —вот ему и нужно было сорвать на ком-нибудь злость. Урок окончился, начался следующий, потом и он кончился – так и шли уроки один за другим, пока не настало время собираться домой. Арно все эти часы просидел за партой, ни с кем не обменявшись ни единым словом. Да и к чему! Ему казалось, что теперь все погибло. Что он теперь значит для Тээле, он, глупый мальчишка, которого выругали перед всем классом? После уроков, когда остальные ребята весело побежали домой, Арно один остался в классе. Он решил подождать, пока и Тээле уйдет, чтобы потом идти домой одному. Но дело обернулось по-другому. Вскоре в класс тихонько проскользнула Тээле и, на цыпочках подойдя к Арно, спросила:
– Ты разве не идешь?
Арно оторопел. Об этом он даже и мечтать не смел.
– Да, иду, – растерянно пробормотал он, вскочил, схватил под мышку узелок с книжками и вместе с Тээле вышел из школы.
Проходя через двор, они увидели, как Тоотс пытается насильно навязать Визаку тот самый обруч, который Арно утром принес в школу. Тоотс уже сбавил цену до крайнего предела – до одной копейки, но, несмотря на это, Визак все еще колебался, делая плаксивую мину. В конце концов Тоотс добавил от себя ещё один „алмаз“ – так он называл свои камешки, – и сделка состоялась.
– Что ты такое сказал кистеру вместо „Метузала“, что он стал ругаться? – спросила по дороге Тээле.
– Кистер? – переспросил Арно. – Кистер этот просто Коротышка, его так все и называют – Юри-Коротышка.
– Почему?
– Не знаю. Должно быть, потому, что он короткий, как обрубок.
– А что ты ему сказал? Мет… мет…
– Металл.
– Что такое металл?
– Откуда мне знать. Тоотс говорит, будто это черное дерево, из которого индейцы выжигают себе луки.
– Ой, Тоотс этот – прямо страшный человек. Только и знает своих индейцев.
– Конечно, страшный. Да еще такую чушь болтает… – Арно решил, что настал подходящий момент, когда можно укрепить свои позиции. – Да, такую чушь болтает, что прямо уши вянут.
– А что он сказал?
– Что он сказал… да сказал, будто хочет на тебе жениться.
Тээле вся залилась румянцем. Вначале она не могла вымолвить ни слова, но потом, оправившись от смущения, стала, к великой радости Арно, вовсю поносить Тоотса.
– Ишь чего этот бес болтает! Вот возьму да расскажу кистеру, тогда увидит, как ему достанется.
– Да нет, жаловаться на него не стоит, примирительно сказал Арно. Он боялся, что если Тээле пойдет жаловаться, Тоотс впутает в это дело и его. – Нет, жаловаться не стоит, это нехорошо. Мы ему и сами всыплем.
– Да кто с таким дикарем справится? – с сомнением в голосе спросила Тээле.
– Справимся. Если еще Тыниссон мне поможет – справимся наверняка.
– Ну, тогда конечно. А если Тоотс пойдет жаловаться и учитель спросит, за что вы его побили, – что ты тогда скажешь?
– Тогда…
– Да, то-то и оно…
– С какого конца ни возьмись за это дело, все равно выходит одно и то же. Арно стало ясно, что Тоотс и в огне не сгорит, и воде не утонет. Некоторое время они продолжали шагать молча, потом Арно начал снова:
– Скучно было утром идти одной? Скучно. Почему ты меня не подождал?
– Я… я думал, что ты больше не захочешь со мной ходить.
– Ну, почему же.
– Ты хочешь, чтобы я завтра утром ждал тебя?
– Хочу.
– А если бы вместо меня был Тоотс, ты ходила бы с ним вместе?
– Нет. С этим индейцем я бы и шагу вместе не сделала.
Этого было достаточно. Арно чуть не вскрикнул от радости. Он проводил Тээле до ворот ее двора и только отсюда повернул вдоль межи и пошел к себе. Хозяйка хутора Рая, которая как раз в это время была во дворе и видела его рыцарский поступок, сказала своим домашним:
– Какой славный паренек этот саареский Арно – провожает нашу Тээле до самых ворот.
Звонарь паунвереской церкви был довольно странный человек. Вечно он что-нибудь продавал; если нечего было продавать, разыгрывал что-нибудь в лотерее; а когда и для лотереи ничего мод рукой не оказывалось, он уходил в кабак, напивался и лез в драку. Один глаз ему во время драки уже выбили; другой, правда, оыл еще цел, но кое-кто говорил: „Долго ли он у Либле удержится, скоро вылетит и этот. Либле дай хоть сотню глаз, все равно через год ни одного не останется“.
Сам Либле на такие насмешки отвечал коротко:
– Вы лучше помалкивайте, я ваших глаз себе взаймы не прошу. Смотрите, чтоб у самих рожи целы остались.
В воскресенье, через несколько дней после того как Арно проводил Тээле до ворот ее двора, этот самый Либле устроил у себя великолепнейшую лотерею. В числе разыгрываемых вещей был даже пистолет.
Как известно, все заправские торгаши уже в воздухе ловят вести о том, где что продается и покупается; так было и с Тоотсом. Он тоже явился на лотерею. Купил он всего каких-нибудь два билетика, да и за те уплатил орехами, но именно он и выиграл пистолет. Впоследствии, уже после лотереи, рассказывали, что Тоотс вел себя там совсем как взрослый мужчина; он изрядно выпил, с важным видом закурил сигару, танцевал и орал: „Ю-ххей!“ Но все это не столь важно. Вернемся в школу.
В понедельник утром слух о том, что Тоотс выиграл пистолет, распространился среди ребят, точно степной пожар. Когда Тоотс явился в школу, ему была устроена торжественная встреча. Он стал героем дня. Куда бы он ни шел, за ним тянулась огромная толпа мальчишек – всем не терпелось увидеть его замечательное оружие. Сам Тоотс тоже проникся сознанием важности своей персоны: он держался подобающим образом и беспрестанно повторял:
– Да, ребята! Скоро вы меня больше не увидите. Стану я еще здесь торчать! Что мне стоит – поеду и буду краснокожих щелкать!
И вполне естественно – да разве могло быть иначе! – такие речи еще больше поднимали его авторитет. Чтобы увековечить за собой славу героя, Тоотс пообещал после уроков дать из своего „громобоя“ первый выстрел. Кому охота, может остаться посмотреть, кто не хочет – ступай с миром домой. Тоотс никого не принуждал оставаться. Он даже оказался настолько осторожен, что предупредил ребят, которые были потрусливее: выстрел из его „громобоя“ облушителен, как пушечный залп, и отдается на двадцать верст в окружности. У кого уши послабее, те могут оглохнуть, а если у кого они совсем слабые, у тех загонятся. И вот все с нетерпением стали дожидаться окончания уроков. Когда момент этот наконец наступил, никто и не подумал уйти домой: в классе не оказалось ни одного труса.
Тоотс уселся на скамью посередине двора, вытащил из-за пазухи свой „громобой“ и положил его около себя, А сам заорал:
– Смотрите мне, черти, чтобы не трогать! – Потом достал пороховницу (то был кусок газетной бумаги и в ней немного пороха) и положил тут же рядом.
Ребята следили за каждым его движением, затаив дыхание, Редко кто решался кашлянуть. А Тоотс продолжал священнодействовать. Он раскрыл свой большой складной нож, который называл обычно „томагавком“, и взял его в зубы. Когда ребята спросили, зачем он это делает» он объяснил:
– Дурачье, и что вы только понимаете! В ту минуту, когда я заряжаю пистолет, на меня может сзади наскочить тысяча краснокожих. Томагавк всегда должен быть наготове.
Тыниссон, который в это время как раз собирался приступить к еде и уже поднес было ко рту ломоть хлеба, вдруг спросил:
– А кто же ты сам будешь – бледнолицый или краснокожий? То ты бледнолицый, то краснокожий.
Но Тоотс, не удостоив его ответом, бросил лишь в его сторону презрительный взгляд. Вместо Тоотса ответил трусишка Визак:
– Он – Кентукский Лев!
Это вызвало смех. Но смеялись недолго: ни место, ни время к тому не располагали.
– Что ты мелешь, пучеглазый! – прикрикнул на Визака Тоотс. Иди лучше разыщи своего отца. Визак расплакался, остальные засмеялись.
Но вот наступил самый страшный момент: Тоотс, все существо которого выражало сейчас презрение к смерти, взял в руки пистолет и стал ссыпать в дуло порох. Ребята потрусливее попятились, а те, кто остался подле Тоотса, вызвали своим бесстрашием общий восторг.
Когда порох был засыпан в дуло, туда вогнали пыж из бумаги. Потом насыпали дробь и снова заткнули дуло бумагой. Оставалось только вложить пистон и выпалить. Все стояли, словно пригвожденные к месту, и пялили глаза на Тоотса, стараясь не пропустить ни одного его движения. Но в самый напряженный момент из толпы вдруг вышел Тыниссон, застегнул пальто и собрался уходить домой.
