- Дедушка, - сказали сыщики, - мы у тебя вряд ли что-нибудь купим.
- Жаль, жаль, - сказал старичок и вдруг задрожал, зашатался, закашлялся, запыхтел, заикал и, поперхнувшись и чуть на подавившись, рухнул на стул.
- Господи! – закричал один из сыщиков. – Чего доброго, старичок еще отдаст тут богу душу!
- Нет, нет, - простонал старик, задыхаясь и продолжая извиваться и корчиться, - но я прямо не могу больше выдержать!
И тут все заметили, что он просто-напросто ужасно хохочет и не может остановиться. Слезы текли у него из глаз, голос прерывался, лицо побагровело, и наконец он простонал:
- Ой, ребята, ребята, мочи моей нет!
- Дедушка, - сказали сыщики, что вам надо?
Тут старичок встал, проковылял к столу, выбрал на блюде лучшую грушу, очистил ее и в одно мгновение съел. И только потом он сорвал с себя фальшивую бороду, фальшивый нос, фальшивые седые волосы и синие очки, и на свет появился гладко выбритый, смеющийся Сидни Холл.
- Ребята, - сказал Сидни Холл, - не обижайтесь на меня, но ведь я сорок дней не мог ни разу громко засмеяться!
- Когда же вы поймали Волшебника? – в один голос спросили все сыщики.
- Только вчера, - сказал знаменитый Сидни Холл, - но с самого начала я мог бы лопнуть со смеху при мысли о том, как я его ловко околпачу.
- А как же, - налегали сыщики, - как же вы его сцапали?
- Это длинная история, - сказал Сидни Холл. – Я вам ее расскажу, ребята, но сперва я должен съесть еще вот эту грушу.
Когда он ее съел, он начал свой рассказ приблизительно так:
- Итак, внимание дорогие коллеги. Прежде всего – самое главное. Вот что я вам скажу: приличный детектив, он же сыщик, не должен быть ослом.
При этом он обвел взглядом круг собравшихся, словно мог между ними найти осла.
- А дальше? – спросили сыщики.
- Дальше? – сказал Сидни Холл. – Во-вторых, он должен быть себе на уме. И в-третьих, - продолжал он, очищая третью грушу, - он должен быть семи пядей во лбу. Вы знаете, на что ловят мышей?
- На сало, - ответили детективы.
- А знаете вы, на что ловят рыбу?
- На мух и червей.
- А знаете вы, на что ловят волшебников?
- Этого мы не знаем, - признались сыщики.
- Волшебника, - поучительно сказал Сидни Холл, - ловят точно также, как и всякого другого человека: на его собственные слабости. Прежде всего надо обязательно выведать, какие это слабости. А знаете ли вы, ребята, какая слабость у нашего волшебника?
- Нет, и этого мы не знаем.
- Любопытство, - объявил Сидни Холл. – Волшебник может сделать все, буквально все на свете, но он любопытен, ужасно любопытен… А теперь я должен съесть вот эту грушу.
Съев ее, он продолжал:
- Вы все думали, что гоняетесь за Волшебником. А на самом деле это Волшебник гонялся за вами, преследовал вас по пятам и не спускал с вас глаз, потому что он был страшно любопытен и хотел знать все, что вы против него задумали. Вот потому-то он от вас и не отставал. И на его любопытстве я построил свой план.
- Какой же план? – нетерпеливо закричали сыщики.
- Очень простой. Путешествие вокруг света, ребята, это была, в сущность, просто увеселительная прогулка. Мне уже давно хотелось как-нибудь совершить кругосветное путешествие. А возможности у меня такой не было. Но, приехав сюда, я сразу смекнул, что Волшебник последует за мной куда угодно, лишь бы поглядеть, что я такое придумал, чтобы его поймать. Отлично, говорю я себе, потащу-ка я его за собой вокруг света! И сам погляжу на белый свет, и его из виду не упущу. Вернее – он меня из виду не упустит. А чтобы разжечь его любопытство, я заключил пари, что сделаю все это в сорок дней. Но теперь я сперва съем эту чудесную грушу.
Сидни Холл съел ее и продолжал:
- Нет ничего на свете лучше груш! Итак, я сунул в карман револьвер и деньги, переоделся шведским купцом и отправился в путь.
Сначала в Геную. Это, ребята, как вы знаете, в Италии, а по дороге ты видишь все Альпы. Ну и высокие эти Альпы! Неслыханно высокие! Если с вершины оторвется камень, он падает так долго, что, пока он вниз упадет, на нем мох вырастет. Из Генуи я решил ехать пароходом в Александрию, в Египет.
Генуя поразительно красивый порт; такой красивый, что уже издали все корабли сами туда бегут. За сотню миль от Генуи в топках пароходов гасят огонь, винты перестают вертеться, паруса убирают, потому что суда до того радуются при виде Генуи, что бегут туда сами собой.
Мой пароход отходил точно в четыре часа дня. В три часа пятьдесят минут я спешу в порт и вдруг по дороге вижу маленькую девочку, которая плачет горькими слезами.
“Лапочка, - говорю я ей, - почему ты плачешь?”
“Да-а-а-а, - хнычет девчонка, - я потерялась”.
“Если ты потерялась, пойди поищи себя” - говорю я
“Да ведь я маму потеряла, - всхлипывает Лапочка, - и я не знаю, где она”.
“Это другое дело”, - говорю я. Буру девчушку за руку и отправляюсь искать ее мамочку.
Целый час носился я по Генуе, пока мы эту мамочку нашли. Ну и что же? Было уже четыре часа пятьдесят минут. Мой пароход давно должен был отчалить.
“Из-за этой Лапочки, - думаю я, - ты потерял целый день” . Грустный, иду я в порт, и глядь – не верю своим глазам: мой пароход еще в порту. Я живехонько туда.
“Ну, ну, швед, - говорит капитан, - вы, однако, не торопитесь! Мы давно бы уже ушли в плавание, да, на ваше счастье, у нас якорь так неудачно зацепился за грунт, что мы целый час его вытащить не могли”.
Ну, я, конечно, обрадовался… А теперь я могу опять съесть грушу.
Когда с грушей было покончено, Сидни Холл сказал:
- Батюшки, какая вкусная!.. Стало быть, вышли мы в Средиземное море. Средиземное море такое синее, что нельзя понять, где начинается небо и где кончается море. Поэтому там везде – на кораблях и на берегу – стоят плакаты- указатели, и на них написано, где верх, а где низ, а то можно было бы и спутать.
Кстати, как рассказал нам капитан, однажды один пароход действительно заблудился и поплыл не по морю, а по небу; а так как небу нет конца, он до сих пор не возвратился. Никто не знает, где он теперь.
И вот по этому морю мы приплыли в Александрию. Александрия – это большой, Великий город, потому что его основал Александр Великий.
Оттуда я отправил телеграмму, чтобы убедить Волшебника, что я его выслеживаю. На самом деле я о нем ни капельки не заботился, я знал, что сам он всюду меня преследует.
Ну, раз уж я оказался в Александрии, я заодно поплыл по священным водам Нила в Каир. Каир – огромный город. Он бы сам в себе никогда не разобрался, и все дома и улицы в нем могли заблудиться, не будь там понаставлено высоченных мечетей и минаретов. Они видны из такой дали, что самые окраинные домишки могут понять, где находятся.
Под Каиром я искупался в Ниле, потому что там страшно жарко. На мне были только плавки и револьвер. Остальные вещи лежали на берегу. И тут на берег вылез огромный крокодил и сожрал мою одежду со всем, что там было, включая часы и деньги. Я, значит, бросаюсь на крокодила и пускаю в него шесть пуль из револьвера, но все пули отлетели от его панциря, словно он был из стали, а крокодил громко расхохотался надо мной… А теперь я съем еще одну грушу.
Разделавшись с грушей, Сидни Холл продолжал свой рассказ:
- Как известно, крокодил умеет рыдать и плакать, как малый ребенок. Так-то он и заманивает людей в воду. Они думают – ребенок тонет, спешат ему на помощь, а крокодил хватает их и пожирает. Но этот крокодил был так стар и умен, что он научился не только плакать, как ребенок, но и ругаться, как матрос, петь, как оперная певица, и вообще говорить, как человек. Говорят даже, что он принял мусульманскую веру.
На душе у меня было как-то грустно. Что же я теперь буду делать без одежды и без денег? И вдруг рядом со мной оказался какой-то араб и говорит чудовищу:
“Эй, крокодил, ты что же – проглотил одежду вместе с часами?”
“Само собой”, - отвечает крокодил.
“Ну и дурак, - говорит араб, - часы-то были не заведены. А зачем тебе часы, которые не идут?”
Крокодил немного подумал, а потом говорит мне:
“Эй, ты, я сейчас немного открою пасть, ты полезай ко мне в брюхо и достань оттуда часы, заведи их и положи опять на место”.
А я ему:
“Ну что ж, это можно, да как бы ты мне руку не откусил. Знаешь что? Я тебе поставлю эту палку между челюстями, чтобы ты не мог закрыть свою мерзкую пасть”.
“Пасть у меня вовсе не мерзкая, - говорит крокодил, - но если ты иначе не можешь, тогда ладно. Втыкай свою палку между моих почтенных челюстей, но поживее!”
Я, понятно, так и сделал и достал из его брюха не только свои часы, но и костюм, ботинки и шляпу, а потом говорю:
“Палку, старина, я тебе оставляю на память”.
Крокодил хотел выругаться, но не мог, потому что пасть у него была разинута и там торчала палка. Он хотел меня сожрать, но тоже не мог; хотел попросить прощения, но и этого не мог. Я тем временем спокойно оделся и сказал ему:
“И да будет тебе известно, у тебя мерзкая, отвратительная, дурацкая пасть”. И плюнул в нее. Тут он от ярости заплакал крокодиловыми слезами.
