Младший гость вздохнул.
— Многое идёт из Германии, но кое-что только проходит через Германию, не будучи немецким. А если б через их страну шли благодать и мир для людей?
— Мир? Благодать? — удивился Пястун. — И то и другое священно, так может ли это проходить через руки людей, которые живут убийством и грабежом?
Они умолкли. В эту минуту вошла жена Пяста, Репица, вся в белом, повязанная, по старинному обычаю, платком, который закрывал ей лоб и рот; она несла кушанья. Следом за ней шли дворовые девки с лепёшками, мёдом и чарками.
Поклонясь гостям, они поставили принесённое на стол, но сами отошли в сторону, ибо здесь, как и везде, женщинам не полагалось сидеть вместе с мужчинами.
Старец пригласил обоих гостей к столу; они встали, обернувшись к востоку, обнажили головы и, сложив ладони, что-то зашептали, время от времени делая какие-то знаки над приготовленной на столе едой.
Пястун, сочтя это чарами, испугался.
— Уж не чародеи ли вы? Какие это вы делаете знаки и зачем?
— Не бойтесь, — успокоил его, усаживаясь, младший гость. — Мы отгоняем чары, но не творим их. У нас в Моравии существует обычай: приступая к любому делу, обращаться к богу, призывая его благословение.
— К какому богу? — спросил Пяст. — Мы слышали, что чехи и моравы приняли новую веру, которую немцы принесли с запада.
— Мы не знаем иного бога, кроме единого владыки мира и всего сущего… — медленно проговорил чужеземец. — Он отец всех людей и народов, и все мы его дети.
Пяст слушал с изумлением.
— В такого бога и мы некогда веровали, — сказал он, — единого и всевышнего, мы веруем в него и поныне, хотя знаем множество других духов…
Гости переглянулись, но промолчали и стали отламывать себе хлеб, так как оба проголодались.
— Об этой новой вере, — продолжал Пяст, — мы уже много слышали… И у нас немало людей, которые ради неё отреклись от своих богов. Так и вы принадлежите к этим новым людям?
— Да, мы дети единого бога, — прервал второй, — и не отрицаем этого.
Пястун слегка отодвинулся и глубоко задумался.
— Мечом и кровью обращают к нему немцы за Лабой, — сказал он холодно, — а иметь одного бога с ними мы не хотим.
Приезжие снова обменялись взглядом и о чём-то пошептались. Пястун радушно их потчевал. Видно было, что любопытство и тревога побуждали его к расспросам, и он снова заговаривал, допытываясь о новой вере.
Эта вера не была совсем неизвестна в Лехии, куда проникала со всех сторон, но тут она смешалась с прежними верованиями и стала лишь новым видом идолопоклонства, прокладывающим путь христианству. Крест уже многие носили тайком на груди как амулет… или клали язычникам в могилу. Были тут и люди, принявшие крещение, но затем вернувшиеся к язычеству, которое их окружало. Однако большинство придерживалось веры своих отцов, старинных преданий, обычаев и связанного с ними общественного строя. Славянское идолопоклонство не имело тех определённых, устоявшихся и отчётливых форм, какими отличались другие языческие верования. Признавая единого бога, славяне боялись меньших духов; вся природа представлялась им неким живым разумным существом, слитым со всем в ней живущим в одно целое, связанное общей жизнью…
Текли живые, обитаемые духами воды, разговаривали птицы, опекали и защищали людей животные, мстителями и посланцами служили вихри и бури, вся земля и небо сливались в великое Пан… которое было в боге и являло собой бога. Эта гармония всех сил, этот непреложный закон превратностей судьбы, предопределения и уделов вполне удовлетворял, питал умы и казался совершенным. Отсюда возникло и понятие братства не только между людьми, но и между животными, и лишь враг, необходимость войны внесли элемент сомнения и тревоги.
Мир, замкнутый в себе, не нуждался более ни в чём, для того чтобы спокойно вращаться в своей орбите; первое вторжение чуждых элементов поколебало это, казалось бы, столь крепко спаянное целое, быть может, в зародыше заимствованное у индусов, но развившееся в духе славянских народов. В те древние времена гусли были их единственным оружием, и, когда пришлось взяться за меч, все неизбежно должно было измениться.
После трапезы гости встали, сложив руки, тихо помолились и снова уселись.
Пястун спросил, может ли он понять те слова, которые они произносили.
Младший гость, улыбаясь, медленно повторил благодарственную молитву всевышнему за пропитание в сей день и за все благодеяния, коими господь наделил их.
Пястун понял слова и призадумался.
— Стало быть один бог для всех? — спросил он.
— Один, — ответил гость, — и теперь это признает уже большинство народов, в том числе и мы и наши братья по языку.
— Так они станут нашими врагами? — продолжал расспросы хозяин.
— Нет, они считают братьями всех людей и все народы, ибо согласно их вере нельзя ни на кого нападать, ни убивать и нельзя никого называть врагами, а должно всех любить, даже врагов своих.
— Врагов любить?.. — вскричал Пястун, всплеснув руками, — да как же это возможно? Врагов? Значит, и немца?
— Именно так, — подтвердил гость, — но защищаться при нападении можно.
Хозяин нахмурился и, подняв руку, мрачно воскликнул:
— Они никогда нам не будут братьями, никогда!..
Разговор оборвался, гости не пытались его продолжать, и лишь после долгого молчания младший стал расспрашивать о том, что происходит у них в стране. Пястун снова вернулся к тому, что все зло шло от подстрекательства немцев, с которыми связались князья.
— Жадны они до земли и до чужого добра, — сказал он, — нас они притесняют, гонят и истребляют, чтобы самим жить в раздолье и владычествовать над нами.
— Это верно, — заметил старший гость, — иные князья, вроде вашего, добиваются сближения с ними, чтобы избежать войны, ибо немцев великое множество и они хорошо вооружены… Зато другие думают о том, как объединить наши племена и все малые народы для противоборства немцам!.. Для того они и новую веру принимают, чтобы с ними быть наравне, и протягивают руки друг другу, сплачиваясь против общего врага.
Пястун стал расспрашивать, кто же эти мудрые князья, и гости рассказали ему, что делалось в Чехии и Моравии, заметив, что со временем поляне тоже должны будут вступить в этот союз…
— Однако вождь и глава нужен народу в любых обстоятельствах, — прибавил старший гость, — и они есть у всех остальных народов, говорящих на нашем языке, особенно же у тех, что вынуждены воевать. Неправильно вы сделаете, если, свергнув своего князя, не захотите знать и других.
— Мы не собираемся этого делать, — возразил Пястун, — и выберем другого, который будет нами управлять, но этот мучитель проливал людскую кровь, убивал и травил даже свою родню. Оттого и не можем мы дольше его терпеть и все хотим его свергнуть.
Затем Пяст рассказал им, как расправлялся Хвостек с кметами и как умертвил собственных дядьев, а также что он призвал немцев против своих и держал их сторону.
Чудесный вечер выманил их из горницы, все трое уселись на крыльце и возобновили прерванный разговор. Пястун просил рассказать о новой вере, которая его весьма заинтересовала. Тогда младший из гостей начал:
— Это единственная вера, имеющая столь великую силу, что может охватить весь мир, а когда это совершится, не будет ни вражды, ни рабства, ни подавления одних племён другими… и все станут жить, как братья, дети одного отца… На нашей земле она должна пустить корни и распространиться повсеместно, ибо уже много веков назад эти истины у нас господствовали, а мы никогда не были жестокими и безжалостными. Чужеземцы находили у нас прибежище, бедняки — хлеб, а немощные — милосердие, мы погребали умерших, кормили голодных и защищали угнетённых… Мы только не знали, да и не могли видеть бога единого во всем его величии.
— И этот вот бог велит любить немцев и других врагов! — воскликнул Пястун. — Непостижимо!
Гости усмехнулись.
Тогда хозяин встал, поднял с земли два прутика и, сложив их крестом, показал гостям.
— Я видел этот знак, — сказал он, — и знаю, что его чтят люди новой веры… даже носят на груди, чтобы он оберегал их от всего дурного… Скажите мне, что он означает?
— Если вы захотите меня послушать, — молвил младший и с этими словами благоговейно взял крестик, поцеловал его, затем, достав из-за ворота другой крест, металлический, показал его Пястуну, — если вы хотите послушать, я с охотой расскажу вам об этом знаке и о новой вере, ибо и я и спутник мой ради того и пустились в странствие, чтобы искать детей бога единого и обращать к нему тех, кто ещё не знает его… Крест — знак того, кто явился на свет далеко на Востоке в лоне избранного народа, знак сына божья и самого бога во плоти…
Пястун с любопытством уставился на чужеземца; он хотел было что-то спросить, но промолчал, и гость продолжал свой рассказ:
— Был в ту пору на Востоке избранный народ, единственный среди идолопоклонников признававший бога единого, сотворившего небо и землю. В народе том были пророки, которым господь возвестил, что пошлёт на землю своего сына, дабы он возродил мир новой верой, засвидетельствовав истинность её всей своей жизнью. В назначенный день и час пророчество сбылось: миру явился сам бог, рождённый девой… в бедности, в убогих яслях, где-то на перепутье. Вся жизнь его была исполнена чудес. Едва выйдя из отроческого возраста, он обращал людей и открывал им глаза, исцелял больных, воскрешал мёртвых и утешал страждущих. Ни царём, ни вождём, ни господином он быть не хотел. Жил он у своего приёмного отца, плотника, среди рыбаков и простолюдинов, однако все признавали в нём бога по истинности и святости изрекаемых им слов и по тем чудесам, которые он творил. Учение его проникало в сердца всех. Он учил, что бог один, что все люди — дети его, братья между собой, и что они должны любить друг друга и делать добро. Он предписывал жизнь скромную и бедную, прощение обид и заботу о немощных. Злые люди, не уверовавшие в богочеловека и страшившиеся его, ибо он запрещал им делать зло, возвели на него обвинение, осудили и, распяв на таком вот деревянном кресте, умертвили…
