— Я буду рада, если ты его возьмешь, — сказала она, — только не знаю, насколько он компетентен.
— Сделаю что смогу. Но, Маргарет, ты не должна рассматривать это как прецедент.
— Нет, конечно же, нет…
— Я не в состоянии пристраивать твоих протеже каждый день. Это помешает делу.
— Обещаю — больше не буду. Просто здесь особый случай.
— Все протеже — особый случай.
Она не стала возражать. Генри поднялся и с подчеркнутой любезностью подал ей руку, помогая подняться. Какая пропасть лежала между этим Генри и тем, каким его хотела видеть Хелен! Да и сама она — вечно разрывающаяся между этими двумя людьми, то принимая мужчин такими, какие они есть, то стремясь вместе с сестрой к Истине. Любовь и Истина — их вражда, наверное, вечна. Быть может, на ней и покоится весь зримый мир, а если бы они были едины, то сама жизнь могла бы исчезнуть в разряженном воздухе пространства подобно духам, исчезнувшим, как только Просперо помирился со своим братом.[44]
— Из-за твоего протеже мы опоздали, — сказал Генри. — Фасселлы уже, должно быть, собрались уезжать.
В общем, Маргарет была на стороне мужчин, таких, какие они есть. Генри спасет Бастов, как он спас Говардс-Энд, тогда как Хелен и ее друзья рассуждают об этической стороне спасения. У него были грубые и простые методы, но ведь и мир создан грубо и просто, а красивые горы, реки и закаты, возможно, суть всего лишь внешние украшения, с помощью которых не слишком искусный мастер скрывает швы. Онитон, как и она сама, был несовершенен. Яблони чахлые, замок в развалинах. Он тоже пострадал в пограничной войне между англосаксами и кельтами, между тем, что есть, и тем, что должно было бы быть. Запад вновь отступал, вновь звезды в нужном порядке высыпали на восточном небе. Без сомнения, нам нет на земле покоя, но есть счастье и, спускаясь с холма под руку с любимым человеком, Маргарет чувствовала, что сейчас оно выпало и на ее долю.
К своей досаде, она заметила, что миссис Баст все еще в саду. Мистер Баст и Хелен оставили ее доедать угощение, а сами пошли в гостиницу снять номер. Женщина эта показалась Маргарет отвратительной. Пожимая ей руку, она чувствовала, как ее охватывает ужасный стыд. Она не забыла, какая причина заставила Джеки явиться на Уикем-плейс, и вновь на нее потянуло зловонием пропасти — еще более отталкивающим оттого, что было оно непроизвольным. И ведь в самой Джеки не ощущалось ничего зловещего. Она тихо-мирно сидела с куском торта в одной руке и пустым бокалом из-под шампанского в другой.
— Она слишком устала, — прошептала Маргарет.
— Она слишком кое-что другое, — сказал Генри. — Так не пойдет. Я не допущу, чтобы она сидела у меня в саду в таком состоянии.
— Неужели она… — Маргарет побоялась сказать «пьяная». Теперь, готовясь стать его женой, она выбирала слова. Генри отнюдь не приветствовал рискованные темы.
Он подошел к женщине. Та подняла голову, и ее лицо засияло в сумерках словно гриб-дождевик.
— Мадам, вам будет гораздо удобнее в гостинице, — резко сказал он.
— Так ведь это ж Ген… — проговорила Джеки.
— Ne crois pas que le mari lui resemble, — извиняющимся тоном сказала Маргарет. — Il est tout â fait different.[45]
— Генри! — повторила Джеки, на этот раз совершенно отчетливо.
Мистер Уилкокс вышел из себя.
— Не могу поздравить тебя с твоими протеже, — сказал он.
— Генри, не уходи. Ты ведь любишь меня, дорогуша, верно?
— Господи, что за женщина! — вздохнула Маргарет, подбирая юбки.
Джеки указала на Генри куском торта.
— Ты хороший парень, правда хороший. — Она зевнула. — Знаешь, я тебя люблю.
— Генри, ради Бога, прости.
— За что, скажи на милость? — спросил он и так напряженно взглянул на Маргарет, что она испугалась, не стало ли ему вдруг дурно. Казалось, он шокирован гораздо больше, чем того требовали обстоятельства.
— За то, что втянула тебя в это.
— Пожалуйста, не извиняйся.
Джеки не умолкала.
— Почему она зовет тебя «Генри»? — с невинным видом спросила Маргарет. — Она была с тобой раньше знакома?
— Знакома с Генри? — сказала Джеки. — Кто ж не знаком с Генри! Он удовлетворяет тебя, как когда-то меня, дорогая. Ох уж эти парни! Погоди… Но мы все равно их любим.
— Теперь ты довольна? — спросил Генри.
Маргарет стало страшно.
— Не понимаю, что здесь происходит, — сказала она. — Пойдем в дом.
Но он решил, что она притворяется. Решил, что ему нарочно подстроили ловушку. И увидел, как рушится вся его жизнь.
— В самом деле не понимаешь? — язвительно спросил он. — Зато я понимаю. Прими мои поздравления: твой план удался.
— Это план Хелен, а не мой.
— Теперь я понимаю, почему тебя так интересовали Басты. Все здорово продумано. Меня забавляет твоя осмотрительность, Маргарет. Но ты права — она была необходима. Я мужчина, и, как у всякого мужчины, у меня есть прошлое. Имею честь освободить тебя от обещания выйти за меня замуж.
Она все еще не понимала. В теории ей была известна темная сторона жизни, но она не могла осознать ее как факт. Потребовалось еще несколько слов от Джеки — слов недвусмысленных и неоспоримых.
— Так значит… — вырвалось у нее, когда она вошла в дом. Она не дала себе договорить.
— «Так значит» что? — переспросил полковник Фасселл, который был в холле и готовился к отъезду.
— Мы говорили… Мы с Генри только что ужасно поспорили, и я утверждала…
Выхватив у лакея шубу Фасселла, она предложила свою помощь. Фасселл протестовал, и они в шутку разыграли целую сцену.
— Нет, позволь уж я, — сказал Генри, который вошел в дом следом за Маргарет.
— Спасибо большое! Видите — он меня простил!
Полковник галантно ответил:
— Думаю, не так уж много ему пришлось прощать.
Фасселл сел в машину. Через некоторое время за ним последовали дамы. Горничные, обслуживающий путешественников железнодорожный агент и тяжелый багаж отбыли раньше по боковой ветке. Переговариваясь, выражая благодарность хозяину и напутствуя свысока будущую хозяйку, гости укатили.
Тогда Маргарет спросила:
— Так значит, эта женщина была твоей любовницей?
— Ты высказываешься со свойственной тебе исключительной щепетильностью, — ответил он.
— Скажи, пожалуйста, когда?
— Зачем?
— Пожалуйста, когда?
— Десять лет назад.
Маргарет ушла, не сказав ни слова, ибо это была трагедия не ее, а миссис Уилкокс.
Устроившись на ночь в шропширской гостинице, Хелен задумалась, зачем потратила восемь фунтов на то, чтобы одним стало худо, а другие разозлились. Теперь, когда волна возмущения стала спадать, она спрашивала себя, какие силы пробудили эту волну. По крайней мере никому не было причинено вреда. Маргарет разыграет все как по нотам, и хотя Хелен не одобряла методы сестры, она знала, что, в конце концов, это пойдет Бастам на пользу.
— Мистер Уилкокс поступает совершенно нелогично, — объясняла она Леонарду, который, уложив жену в постель, сидел с Хелен в пустой гостиничной столовой. — Если бы мы сказали ему, что его долг — взять вас на работу, он, вероятно, отказался бы. Все дело в том, что он не получил должного воспитания. Не хочу настраивать вас против него, но иметь с ним дело весьма тяжело.
— Не знаю, как благодарить вас, мисс Шлегель, — только и смог сказать на это Леонард.
— Я верю в личную ответственность. А вы? И вообще во все личное. Ненавижу… Наверное, мне не следует этого говорить, но Уилкоксы определенно идут по неверному пути. Хотя, возможно, в этом не их вина. Возможно, маленький кусочек сознания, который говорит «я», вообще выскочил у них из головы, и тогда обвинять их — пустая трата времени. Есть одна кошмарная теория, согласно которой сейчас рождается особая порода людей, предназначенных в будущем управлять всеми нами только потому, что у них в головах нет этого маленького кусочка, говорящего «я». Слышали о такой?
— У меня совсем нет времени читать.
— Так может, думали, что на свете есть два вида людей: те, что подобны нам, живущим по подсказке этого кусочка, находящегося в самом центре сознания, и те, другие, что на это не способны, ибо в их сознании вообще нет центра. Они не могут сказать «я». Они на самом деле вообще как будто не существуют, а потому о таких говорят «сверхчеловек». Пирпонт Морган[46] ни разу в жизни не сказал «я».
Леонард собрался с мыслями. Если его благодетельнице угодно завести интеллектуальную беседу, он должен постараться ее поддержать. Хелен была для него важнее загубленного прошлого.
— Я еще не добрался до Ницше, — сказал он. — Но всегда считал, что его сверхчеловек — это своего рода эгоист.
— О нет, вы не правы, — ответила Хелен. — Ни один сверхчеловек ни разу не сказал: «Я хочу», — потому что «я хочу» неизбежно ведет к вопросу: «Кто я?» — а следовательно, к Состраданию и Справедливости. Он говорит лишь «хочу»: «Хочу Европу», — если это Наполеон; «Хочу жен», — если это Синяя Борода; «Хочу Боттичелли», — если это Пирпонт Морган, — но никогда «я». И если бы вы могли пронзить его насквозь, то обнаружили бы внутри ужас и пустоту.
