Выйдя изъ омнибуса на углу Сентъ-Мэри-Акса и довѣрившись своимъ ногамъ и костылю въ предѣлахъ этой мѣстности, кукольная швея направилась къ конторѣ Побсей и Компанія. Все было здѣсь свѣтло и тихо снаружи, темно и тихо внутри. Притаившись въ сѣняхъ за стекляной дверью, миссъ Ренъ могла видѣть старика еврея съ этого наблюдательнаго поста: онъ сидѣлъ въ очкахъ за конторкой и что-то писалъ.
— А, господинъ волкъ дома, какъ я, вижу! — крикнула дѣвочка, просунувъ голову въ дверь.
Старикъ снялъ очки и тихонько положилъ ихъ возлѣ себя.
— А, Дженни, это вы! Я думалъ, вы меня и знать не хотите.
— Я и не хотѣла больше знать вѣроломнаго лѣсного волка, — отвѣчала она; — но, крестная, сдается мнѣ, что вы вернулись изъ лѣсу. Я еще несовсѣмъ въ этомъ увѣрена, потому что вы, должно быть, оборотень: вы иногда превращаетесь въ волка. Я хочу вамъ задать два-три вопроса, чтобы ужъ знать навѣрно, кто вы — моя крестная или волкъ. Можно?
— Можно, Дженни, можно.
Но, говоря это, Райя взглянулъ на дверь, какъ будто боялся, что въ ней можетъ неожиданно показаться его хозяинъ.
— Если вы лисицы боитесь, то можете успокоиться, — сказала миссъ Дженни, — вы не увидите ее сейчасъ: она теперь долго не выглянетъ на свѣтъ Божій.
— Я васъ не понимаю, дитя мое. Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, крестная, — проговорила миссъ Дженни, подсаживаясь къ нему, — что лисицѣ задали хорошую встрепку, и если у нея не ноетъ и не болитъ и шкура и каждая косточка, то значитъ у лисицъ онѣ никогда не болятъ.
И миссъ Дженни разсказала о томъ, что произошло въ Альбани, благоразумно умолчавъ про перецъ.
— А теперь, крестная, продолжала она, — мнѣ хочется спросить васъ, главное, о томъ, что случилось у васъ съ того для, какъ я оставила здѣсь волка. Потому, видите ли, мелькаетъ у меня одна мысль, — такъ, маленькая мыслишка, не больше орѣха: она катается въ моей глупой головѣ и не даетъ мнѣ покою. Во-первыхъ и прежде всего, скажите: Побсей и Компанія — это вы? Или вы только Побсей? Или только Компанія? Отвѣчайте по чести и совѣсти.
Старикъ покачалъ головой.
— Ни то, ни другое, ни третье.
— Во-вторыхъ: не Фледжби ли — Побсей и Компанія?
Старикъ отвѣчалъ неохотнымъ кивкомъ.
— Моя мыслишка растетъ: она уже почти съ апельсинъ! — воскликнула миссъ Ренъ. — Но, прежде чѣмъ она еще вырастетъ, я такъ счастлива, что могу вамъ сказать: «О крестная! слава Богу, что вы воротились!»
И, обхвативъ руками шею старика, дѣвочка горячо поцѣловала его.
— Смиренно прошу у васъ прощенья, крестная. Мнѣ слѣдовало больше вѣрить вамъ. Но что могла я думать, когда вы молчали и не оправдывались, скажите сами? Говорю это не въ оправданіе себѣ, но въ самомъ дѣлѣ,- что могла я думать, когда вы молчали на все, что онъ говорилъ? — это имѣло нехорошій видъ, развѣ не правда?
— Это имѣло настолько нехорошій видъ, Дженни, что я вамъ прямо скажу, что я тогда чувствовалъ, — серьезно отвѣчалъ старикъ. — Я ненавидѣлъ себя въ эти минуты. Я былъ ненавистенъ себѣ за то, что былъ ненавистенъ должнику и вамъ. Скажу вамъ даже больше, — и то, что я скажу, гораздо хуже, потому что касается не меня одного, а захватываетъ гораздо болѣе широкую область: сидя вечеромъ того дня одинъ въ своемъ саду на крышѣ, я говорилъ себѣ, что я позорю и вѣру свою древнюю, и племя. Я говорилъ себѣ — въ первый разъ ясно говорилъ себѣ, что добровольно сгибая мою шею подъ ярмо, я сгибаю подъ ярмо и шею всѣхъ моихъ соплеменниковъ помимо ихъ воли. Ибо къ евреямъ въ христіанскихъ странахъ относятся вѣдь не такъ, какъ къ другимъ. Люди говорятъ: «Это дурной грекъ, но есть и хорошіе греки. Это дурной турокъ, но есть и хорошіе турки». Не то съ евреями. Нетрудно найти дурныхъ между нами — у какого народа не найдется дурныхъ? — но худшихъ изъ насъ берутъ за образецъ и говорятъ: «Вотъ каковы евреи». Если бы, дѣлая то, что я дѣлалъ въ этомъ мѣстѣ, отчасти изъ благодарности за прошлое, отчасти изъ нужды въ деньгахъ, я былъ христіанинъ, я могъ бы дѣлать это, не унижая никого кромѣ себя. Но, дѣлая это, какъ еврей, я унижаю евреевъ всѣхъ состояній и всѣхъ странъ. Это жестоко и несправедливо, но это такъ. Желалъ бы я, чтобы всѣ мы, евреи, помнили это. Я, впрочемъ, не въ правѣ такъ говорить, потому что самъ такъ поздно спохватился.
Маленькая швея сидѣла, держа его за руку и задумчиво глядя ему въ лицо.
— Такъ разсуждалъ я, говорю, сидя тогда въ своемъ саду на крышѣ. Вновь и вновь представляя себѣ тяжелую сцену того дня, я видѣлъ передъ собой того бѣднаго джентльмена, такъ легко повѣрившаго этой сказкѣ только потому, что я еврей. Я понялъ, что и вы, дитя мое, повѣрили ей потому, что я еврей, и что сочинителю сказки она пришла въ голову потому же. Вотъ что я думалъ, мысленно видя васъ троихъ передъ собой и видя всю эту сцену ясно, какъ въ театрѣ. И тутъ я понялъ, что обязанъ бросить свое ремесло… Но я обѣщалъ вамъ, моя дорогая, отвѣчать на ваши вопросы, — прибавилъ онъ, перебивая себя, — а самъ не даю вамъ спрашивать.
— Напротивъ, крестная: моя мысль выросла съ тыкву, а вы вѣдь знаете, какая тыква бываетъ… Итакъ, вы уже объявили ему, что уходите? Такъ что ли? — спросила миссъ Дженни, пытливо глядя на него.
— Я написалъ своему хозяину. Да, я объявилъ ему.
— Что же отвѣтилъ вамъ этотъ слѣпышъ, этотъ кривляка-визгунъ? — спросила миссъ Ренъ, съ невыразимымъ наслажденіемъ вспоминая про перецъ.
— Онъ потребовалъ, чтобъ я отслужилъ еще нѣсколько мѣсяцевъ, то есть законный срокъ со дня предувѣдомленія. Срокъ истекаетъ завтра. По истеченіи его, но не прежде, я хотѣлъ оправдаться передъ моею Сандрильоной.
— Ой, моя мысль до того разростается, что уже не помѣщается въ головѣ! — вскрикнула миссъ Ренъ, хватаясь за виски. — Слушайте, крестная, я выложу вамъ все. Слѣпышъ — или визгунъ, это одно и то же — страшно злится на васъ за то, что вы уходите. Слѣпышъ спитъ и видитъ, чѣмъ бы вамъ отплатить. Слѣпышъ думаетъ о Лиззи. Слѣпышъ говоритъ себѣ: «Я развѣдаю, куда онъ дѣвалъ эту дѣвушку, и выдамъ его тайну, потому что она ему дорога». Можетъ быть думаетъ даже: «Отчего бы мнѣ не приволокнуться за ней?» Но въ этомъ я не присягну, а за остальное ручаюсь. И вотъ, Слѣпышъ приходить ко мнѣ, а потомъ я иду къ Слѣпышу. Вотъ какъ оно было. И теперь, когда все вышло наружу, я очень жалѣю, — прибавила дѣвочка, энергично выпрямившись и потрясая у себя передъ глазами своимъ кулачкомъ, — очень жалѣю, что я не подсыпала ему кайенскаго перцу.
Такъ какъ это сѣтованіе было только отчасти понятно мистеру Райѣ, то, обходя его, онъ заговорилъ о Фледжби и выразилъ сомнѣніе насчетъ того, не слѣдуетъ ли ему пойти помочь этой избитой собакѣ.
— Крестная, крестная! — воскликнула гнѣвно миссъ Ренъ. — Я, право, теряю съ вами терпѣніе! Можно подумать, что вы вѣрите въ милосердаго самарянина. Ну, можно ли быть такимъ непослѣдовательнымъ?
— Дженни, другъ мой, обычаи нашего народа требуютъ, чтобы мы помогали другимъ… — началъ было мягко старикъ.
— А ну васъ съ вашимъ народомъ! — перебила его миссъ Ренъ, тряхнувъ головой. — Если вашъ народъ не можетъ придумать ничего лучшаго, какъ помогать Слѣпышу, такъ очень жаль, что онъ выбрался изъ Египта. А главное — тотъ все равно не приметъ вашей помощи. Ему стыдно. Онъ хочетъ, чтобы все оставалось шито-крыто и чтобы вы ничего не узнали.
Они еще спорили на эту тему, когда въ сѣняхъ мелькнула какая-то тѣнь, стекляная дверь отворилась, и вошелъ человѣкъ съ письмомъ, на которомъ стояло просто и мило: «Райѣ». Посланный сказалъ, что ждутъ отвѣта.
Письмо, нацарапанное карандашомъ косо и криво, съ загибавшимися строчками, гласило:
«Старый хрычъ, Райя!
„Ваши счета провѣрены, и вы можете убираться. Заприте контору и уходите сейчасъ же, а ключъ пришлите мнѣ съ подателемъ сего. Убирайтесь же! Неблагодарный вы, жидовскій песъ! Вонъ!
Ф.“.
Глядя на искаженный почеркъ этого посланія, маленькая швея съ наслажденіемъ представляла себѣ, какъ вскрикивалъ отъ боли Слѣпышъ, когда писалъ его. Она смѣялась и издѣвалась надъ нимъ въ укромномъ уголкѣ (къ немалому изумленію посланнаго), пока старикъ укладывалъ свои пожитки въ черный мѣшокъ. Когда все было уложено, ставни верхнихъ оконъ заперты и въ конторѣ спущена штора, всѣ трое вышли на крыльцо. Тутъ миссъ Дженни подержала мѣшокъ, а старикъ заперъ дверь и передалъ ключъ посланному, который тотчасъ же и ушелъ.
— Ну, крестная, — проговорила миссъ Ренъ, когда они остались вдвоемъ на крыльцѣ и стояли, глядя другъ на друга: — теперь вы выброшены на улицу.
— Похоже на то, Дженни. И довольно внезапно притомъ.
— Куда же вы пойдете счастья искать? — спросила миссъ Дженни.
Старикъ улыбнулся, но посмотрѣлъ кругомъ такими глазами, какъ будто потерялъ дорогу въ жизни, и это не ускользнуло отъ маленькой швеи.
— Поистинѣ, Дженни, вопросъ вашъ въ самую точку, но спрашивать тутъ легче, чѣмъ отвѣчать, — сказалъ онъ. — Но такъ какъ я знаю по опыту доброту тѣхъ людей, которые пріютили и устроили Лиззи, то я думаю на первый случай отправиться къ нимъ.
