Мать Гу Чан-шэна и думать не стала о завтраке. Пригладив на макушке жидкие волосы, она, как всегда, заняла свой пост на улице. Дочь ее то и дело выбегала за ней, звала домой, но она не трогалась с места и спрашивала каждого прохожего:
— Слыхал, что у нас случилось? Знаешь, кого арестовали?
Болтливая старуха давно всем надоела, и обычно ей отвечали кое-как, лишь бы отделаться от нее. Но сегодня, на радостях, люди забыли о ее вздорном нраве и останавливались послушать, и тогда она не теряла времени даром:
— Эх, вот мы и дождались ясного солнышка! Будь коммунисты и во сто раз мудрее, не сбрось они этого злодея, не светить бы солнцу. Однажды зимой в свободное время отец моего сына продавал лепешки с орехами, а Цянь Вэнь-гуй набросился на нас: мы, мол, наживаемся, а его не уважаем, и под Новый год отобрал у мужа корзину с лепешками. Что тут было делать? Снесли мы ему десять цзиней орехов, цзинь белого сахару. А он, негодяй, швырнул все подарки наземь, обвинил всех в нарушении закона да еще хотел отослать моего мужа в волость на расправу. Снова кланялись мы да откупались деньгами. Еле-еле спаслись. А потом он задумал нашего сына, Гу Чан-шэна, послать на каторгу, на рудник Техун. Кому не известно, что это за гора? Оттуда не возвращаются. Пришлось продать свинью. Эх! Вот бы нам теперь за свинью рассчитаться! Ведь тянула она цзиней на семьдесят-восемьдесят.
Го Фу-гуй, Ван Синь-тянь, Цин-хуай — сын Хоу Чжун-цюаня — и другие молодые парни потолкались в кооперативе, а потом, следом за Чжан Юй-минем и Ли Чаном, отправились в дом старого Ханя. Им тоже не терпелось узнать подробности ареста.
Ополченцы (и откуда их столько набралось?) непрерывным потоком бежали куда-то, как видно, по крайне важному делу. Но когда их расспрашивали, они с озабоченным видом отмалчивались.
Хотя было еще рано и солнце осветило лишь верхний край стены, помещик Хоу в накинутом на плечи халате, как всегда, вышел из дому и тихонько уселся на свое обычное место, чтобы погреться на солнце. Никто на него не обращал внимания, а он напряженно прислушивался к разговорам, силясь все запомнить, чтобы потом на досуге обдумать все слышанное. Сегодня, словно нарочно, то и дело пробегая мимо старика, Цин-хуай с крайне довольным видом орал во весь голос:
— Всех их надо убрать, всех до единого!
Хоу Чжун-цюань, вчера еще запиравший сына, услышав за стеной шепот прибежавшей к ним ранним утром жены пастуха, торопливо вышел во двор. Он всегда презирал эту женщину, считал ее болтливой и любопытной. Но теперь, разобрав, о чем она шепчется с женой, дослушал до конца да так и остался стоять под окном, перебирая развешанные для сушки фитили, словно прирос к месту, боясь поверить своим ушам. Как только жена пастуха ушла, его старуха тоже побежала куда-то, такая веселая, точно собралась на новогоднее шествие. Сына и дочери уже не было дома. Старик, наконец, собрался с силами и вышел за ворота: дома ему не сиделось. Его племянник Ли Чжи-сян, проходивший мимо, бросил ему лишь несколько слов:
— Как видно, дядя, твои книги про императоров уже устарели, времена переменились.
— Неужели это правда? — только и спросил старик.
— Правда! Негодяй арестован, его будет судить вся деревня.
— А к чему же его присудят?
— Надо полагать, к смерти.
Старик промолчал. Его охватил трепет, точно он носился в утлой ладье по бурным волнам. Но где-то в глубине души шевелилась и радость. Как будто вот тут, рядом, очутилось то заветное, о чем он не смел мечтать и во сне, и теперь он еще боялся протянуть руку, чтобы не спугнуть, чтобы оно не превратилось снова в мечту. Он все еще сдерживался, скрывал свои чувства. И снова, и снова спрашивал самого себя:
— Как могло это случиться? Неужели сбылось невозможное?
В конце концов он нашел ответ на мучившие его вопросы: зло за зло, от возмездия не уйдешь, негодяй получил по заслугам. Его потянуло к людям, но он шел по улице с равнодушным видом, притворяясь, что его ничуть не занимают последние события. Неторопливо шагая, он добрался до главной улицы и направился к театральной площадке, где обычно собирался народ. Увидев там большую толпу, он повернулся к ней спиной и принялся было высекать огонь, как вдруг заметил Хоу Дянь-куя, который сидел у стены, точно нищий. Укоризненный взгляд, которым старый ханжа окинул его, точно ударил Хоу Чжун-цюаня. Он опустил голову, руки у него повисли, как плети, и, согнув спину, старик быстрым шагом возвратился домой.
В школе в этот день занятий не было. Ученики толпились у ворот, глазея по сторонам. Взрослые забегали в школу и тут же выбегали обратно, по-видимому, не найдя тех, кого искали. Оба учителя суетились и тоже сновали взад и вперед. Наконец, крестьяне, собравшиеся у ворот, остановили Жэнь Го-чжуна и засыпали его вопросами.
Жэнь Го-чжун с перепугу хотел еще утром бежать из деревни, но увидев, что школу охраняет отряд ополченцев, не посмел покинуть здание. «Чего мне бояться? — думал он, все еще пытаясь обмануть самого себя. — Я ведь не помещик и не предатель, не агент Чан Кай-ши. К тому же еще и нездешний. Чем может быть виноват учитель? Не бойся, — внушал он себе, — если арестовали этого проклятого Цянь Вэнь-гуя, так по заслугам. А какое это может иметь к тебе отношение?» Но на душе у него было тревожно. «Почему Чжан Пинь вчера сказал, что зайдет в школу потолковать со мной? Что ему от меня нужно?» У него оставался лишь один выход — уйти из деревни. Но старый У все время торчал возле него, точно знал, что творится на душе у Жэнь Го-чжуна. Куда бы Жэнь ни пошел, перед ним всюду мелькал красный нос старика.
Вскоре на улице показался и Чжан Пинь — как обычно, в легкой рубашке без ворота, без шапки, в подвязанных веревочками туфлях на босу ногу. За поясом у него торчал револьвер, завернутый в кусок синего шелка. Его обступила вся деревня, все говорили разом. Он не знал, кого и слушать.
— Не уходи, старый Чжан, пока у нас все не кончится.
— А что нам делать с Цянь Вэнь-гуем?
— Когда начнем с ним борьбу?
— Эх, давно бы его арестовать!
— Да! Не арестовали бы, никто не посмел бы и рта раскрыть!
— Вот уж мудрый наш председатель Мао!
Видя общую радость, Чжан Пинь не мог сдержать веселой улыбки. Он разговаривал со всеми одновременно и непрерывно потирал длинную шею.
— Ну вот, видите? За кем сила? Что народ захочет, то и сделает. Основная наша задача теперь — сплотиться крепче. Наша сила в единстве. Злодей и кровопийца арестован. Рассчитайтесь за все обиды, за все преступления. Главного злодея теперь свалили, бояться больше нечего, высказывайте все, что думаете! Выносите приговор, как того требует революционная воля народа. А мы, из уезда, вас поддержим! Крепко стойте на своем, не бойтесь!
Чжан Пинь пошел к школе, где тоже собрался народ. У ворот стоял часовой. Следом за Чжан Пинем в школу вошел и Чжан Юй-минь. Все недоумевали. Что там происходит? Высказывали всевозможные предположения. Старый У то и дело шмыгал туда и обратно. Немного погодя появились Чжан Пинь с Чжан Юй-минем, а за ними плелся учитель Жэнь с узелком за спиной, бормоча что-то невнятное.
— Пройди с учителем вперед, — сказал Чжан Пинь ополченцу, — не торопись, я вас догоню. — Стараясь сохранить независимый вид, Жэнь, спотыкаясь, пошел за ополченцем.
В толпе зашептались.
— Давно уж я говорил, что он человек подозрительный, — сказал кто-то. — Все что-то вынюхивал да прятался за спинами богачей. И о чем только ему было хлопотать?
— Что? Арестовали учителя? Ведут в уезд?
— А как вы думаете, что он за человек? — с улыбкой спросил Чжан Пинь подошедших к нему крестьян.
— Видать, что весь черный — туши напился, — ответили все хором.
— Он молод, мы еще подумаем, что с ним делать. Попробуем его перевоспитать. Сейчас я беру его с собой в уезд, на курсы учителей. Прочистим ему мозги, чтобы не портил ваших детей, а потом вернем вам обратно, — закончил Чжан Пинь, собираясь уходить.
— Вот это верно! Надо хорошенько поучить его!
— Ты уходишь, товарищ Чжан? А как же нам быть теперь? — обступили Чжан Пиня крестьяне.
— Я вернусь через два дня, — на прощание пообещал Чжан Пинь. — У меня ведь еще и другие дела. А здесь у вас остается бригада. По всем вопросам обращайтесь к ней или к Чжан Юй-миню.
У ворот деревни он сказал провожавшему его Чжан Юй-миню:
— Ну, теперь возвращайся. Помни, что самое главное в твоей работе — считаться с мнением масс! Тогда все будет спориться. Вот видишь, что делалось сегодня с утра. Все осмелели, теперь уж нечего бояться, что народ не раскачается. Но только… — Он помедлил, они взглянули друг на друга, и Чжан Пинь, наконец, проговорил:
— Но только ни в коем случае нельзя его убивать.
— Значит, передать его вам в уезд?
Чжан Пинь призадумался. Он знал психологию крестьян. Они долго не решались на борьбу, а решившись, могли забить врага насмерть. Обращаться в суд крестьяне не любили. Они находили, что суд слишком часто смягчает приговоры, вынесенные крестьянами, и отправляет в ссылку тех, кто заслуживает расстрела. Восьмая армия казалась им слишком великодушной. Кругозор крестьян еще был слишком узок. Они требовали немедленной мести и кары. Они нередко пускали и ход кулаки и, не задумавшись, собственноручно расправлялись со злодеями. Деревенские власти в таких случаях сваливали все на крестьян: их много, где тут с ними справиться в такой горячке? Разве найдешь виновных? Чжан Пинь по опыту знал, что и деревенские активисты, как и все крестьяне, сначала долго колеблются, но если уж начнут расправляться с помещиками, удержу им нет.
