— Но только ни в коем случае нельзя его убивать.
— Значит, передать его вам в уезд?
Чжан Пинь призадумался. Он знал психологию крестьян. Они долго не решались на борьбу, а решившись, могли забить врага насмерть. Обращаться в суд крестьяне не любили. Они находили, что суд слишком часто смягчает приговоры, вынесенные крестьянами, и отправляет в ссылку тех, кто заслуживает расстрела. Восьмая армия казалась им слишком великодушной. Кругозор крестьян еще был слишком узок. Они требовали немедленной мести и кары. Они нередко пускали и ход кулаки и, не задумавшись, собственноручно расправлялись со злодеями. Деревенские власти в таких случаях сваливали все на крестьян: их много, где тут с ними справиться в такой горячке? Разве найдешь виновных? Чжан Пинь по опыту знал, что и деревенские активисты, как и все крестьяне, сначала долго колеблются, но если уж начнут расправляться с помещиками, удержу им нет.
— Передавать его нам в уезд, пожалуй, тоже не стоит, — решил, наконец, Чжан Пинь. — Там столько помещиков, которых нужно судить, что дело Цянь Вэнь-гуя может затянуться. Решать его судьбу нужно на месте, в деревне.
— А как? Ты же сам понимаешь: от этого решения зависит вся дальнейшая борьба в деревне.
— И ты тоже так думаешь? — спросил Чжан Пинь.
— У многих активистов на душе то же, что и у всех крестьян.
— Это неправильно. Надо раз навсегда внушить им, что возврата к старому нет и не будет. Мы не должны допускать расправы, а передать в суд весь материал о преступлениях Цянь Вэнь-гуя. Ведь в чем смысл нашей борьбы? Показать, что политическая роль помещика кончена: он должен склонить голову перед народом. Физически же истреблять его не обязательно. Убивать без суда не следует. Ты должен их уговорить.
— Постараюсь, — со вздохом согласился Чжан Юй-минь.
— А там посмотрим. Я доложу в уезде, и мы обсудим вопрос с товарищами. Если народ потребует смерти Цянь Вэнь-гуя, если он своими преступлениями ее заслужил, мы пришлем за ним. А я сам не могу решать. Слышишь, ударили в гонг? Прощай. Уничтожьте помещика, но оставьте его пока в живых.
Чжан Юй-минь повернул обратно, прислушиваясь к ударам гонга. Старый У шел по главной улице, за ним следовала толпа. Гонг гудел как-то особенно громко, а старик подпевал хриплым голосом:
— Спеши в собрание, народ! Живым схватили бога зла! Веселье, — что на Новый год! Злодею будет приговор, а мы воспрянем к жизни.
ГЛАВА XLVIII
Деревня идет на суд
Точно волны прибоя людские толпы заливали двор Сюй Юу. Те, кто пришел раньше, заняли места поудобнее, а опоздавшие нажимали на них и проталкивались вперед. Толпа бурлила, колыхаясь из стороны в сторону. Не было возможности разыскать в ней кого-либо, никто не знал, здесь ли уже активисты. Отчаявшись сдержать напор людей, навести хоть какой-то порядок, ополченцы побежали за Чжан Чжэн-го.
— Откуда набралось столько членов Крестьянского союза? — удивился Чжан Чжэн-го. — Ведь раньше на собрания приходило человек сто, не больше.
И поднявшись на крыльцо, он крикнул:
— Эй! Сегодня мы собираем только членов Крестьянского союза! Кто не состоит в союзе — расходись по домам!
Но люди все прибывали, уходить никто и не думал.
Чжан Чжэн-го подбежал к Чжан Бу-гао, чтобы посоветоваться с ним, как быть. Раньше на собрания являлось по одному представителю от каждой семьи: отец или сын, жена или мать. Кто же имеет право присутствовать сегодня?
— Ты же организатор! Где у тебя списки членов союза? — сердито спрашивал вспыльчивый Чжан Чжэн-го.
— При чем тут списки? — рассвирепел и Чжан Бу-гао. — Ведь там указан только глава семьи. На собрания люди ходили не по списку. Болен отец — его заменял сын, нет времени у сына — приходил старик. Что? Беспорядок? А по-моему, чем больше народу, тем лучше. Сегодня пришли все! Гнать их прикажешь, что ли?
— А чтоб вас! Как вы там работаете, чортовы дети! А каково мне? Как соблюдать порядок?
— А почему нельзя всей деревне присутствовать на собрании? — с недоумением спросил кто-то.
— Всей деревне? А дом-то выдержит? Развалится! — кипятился Чжан Чжэн-го.
Пока они спорили, людей набивалось все больше. В одном конце двора молодежь во главе с Ли Чаном затянула песню. Пели громко и дружно; круг поющих все расширялся, песня заглушала крики, под напором толпы спорящим пришлось податься в сторону. Людской поток сразу поглотил их. А песня взвивалась к небесам, точно крик ярости и гнева:
Эй, пахари, вставайте?
Вас помещик давил и душил.
Выше знамя борьбы поднимайте.
Час расчета уже наступил!
Люди все шли и шли, двор уже был набит до отказа. Опоздавшие продолжали напирать с улицы, но стоявшие в воротах оттесняли их. Отдышавшись, они снова начинали кричать:
— Впустите нас! Ведь мы члены Крестьянского союза!
Чжао Цюань-гун искал Чжао Дэ-лу, Чжао Дэ-лу — Чжан Юй-миня, а Чжан Юй-минь — членов бригады. Едва успевали заметить где-нибудь нужного человека, как он снова терялся в толпе. А ведь бригада предполагала провести еще совещание перед собранием.
И снова Чжан Юй-минь искал Чжао Дэ-лу, Чжао Дэ-лу — Чжао Цюань-гуна, а Чжао Цюань-гун еще кого-то. Договаривались прийти одновременно, а теперь не могли найти друг друга.
Песня замерла, шум немного утих. Активисты, наконец, нашлись и прошли в маленькую боковую комнату, где оставалась только беззубая глухая старуха, едва державшаяся на ногах. Прильнув к окну, она смотрела во двор и беспрестанно смеялась беззубым ртом. Увидев входящих товарищей, она застыла от изумления, но вдруг, как бы что-то сообразив, сползла с кана, подняла руки и, тряся дряхлой головой, широко открыла рот, но так ничего и не сказала и, шатаясь на слабых ногах, снова стала беззвучно смеяться до слез. Ху Ли-гун подбежал к ней и обхватил за плечи. Она упала к нему на грудь и заплакала навзрыд, а Ху Ли-гун гладил ее по голове, словно маленькую. Успокоившись, она подняла голову, оглядела всех, вытерла слезы и, держась за стенку, поплелась к кану и снова приникла к окну.
Активисты сбились тесной кучкой в заднем углу.
— Ну и беспорядок, ну и беспорядок! — повторял Вэнь Цай.
— А ведь все члены Крестьянского союза! Не разберем, кто от какой семьи. Прямо не знаю, что делать, — сказал Чжан Чжэн-го.
— Если вся деревня хочет присутствовать на собрании, рассчитываться с Цянь Вэнь-гуем, пусть все и приходят. Почему не устроить общего собрания? — предложил старый Дун.
— Эх! — сказал Чжао Дэ-лу. — Об этом надо было думать вчера вечером. А теперь придется все менять на ходу.
— Ну, и что же? Переменим, — решительно заявил Ян Лян. — Вчера нам казалось, что нужно созвать только членов союза, а сегодня без зова пришел весь народ. Перейдем на театральную площадку. Только и всего.
— Правильно, перейдем. Ха-ха! Не арестуй мы Цянь Вэнь-гуя, народ не повалил бы так к нам!
— Пусть старый У еще раз ударит в гонг, чтобы уже собрались все, — поддержал Чжан Юй-минь.
— Не торопись, товарищ Чжан, нам нужно еще кое-что с тобой обсудить, — остановил Ян Лян Чжан Юй-миня, собиравшегося покинуть комнату.
Все остальные вышли. Над двором стоял нестройный гул. Старый У быстро поднялся на крыльцо и с силой ударил в гонг. Голоса умолкли, весь двор затих. Старый У закричал:
— Собрание переносится на театральную площадку, здесь двор слишком мал…
Не дослушав до конца, все бросились к воротам. Все смешалось. В узких воротах образовался затор. Послышались крики женщин и детей. Стоявшие на улице, даже не разобрав, в чем дело, тоже бросились бежать точно на пожар. Слышался лишь топот многих ног да время от времени пронзительные крики.
В несколько минут народ перебрался на театральную площадку. Там было просторно, места занимались без боя. Некоторые даже отошли к стенам, уселись на камнях, на бревнах, оживленно делясь впечатлениями.
Хоу Дянь-куй тоже очутился на площадке, украдкой пробравшись на свое обычное место. Но все старались держаться подальше от старого ханжи.
А красноносый У обходил деревню, бил в гонг и громко, во весь голос, распевал:
Все на собрание идите,
Дети, женщины, стар и мал!
Каждому пахарю поле дадите.
День нашей мести настал!
ГЛАВА XLIX
Счет преступлений Цянь Вэнь-гуя
Пройдя по главной улице, старый У стал сворачивать в один переулок за другим. А люди уже выходили ка перекрестки и спешили за всеми на площадь. В толпе попадались и хорошо одетые люди, осторожно и с оглядкой пробиравшиеся вслед за другими: торговцы, в городских соломенных шляпах, перебрасывались шутками; по-двое, по-трое шли, жеманно озираясь, напудренные женщины в нарядных платьях, с блестящими напомаженными волосами. Старики и старухи, давно уже не выходившие из дому, тоже вешали замок на двери и плелись за всеми. Шли матери, окруженные старшими детьми, держа маленьких на руках.
