Все хранили молчание, только старики тихонько охали.
— Месть! — закричал Лю Мань, подняв сжатые кулаки.
— Месть! — громом пронеслось по толпе, и вверх поднялся лес кулаков.
— Цянь Вэнь-гуй — первый негодяй, — начал Ли Чан, — ради наживы он губил людей.
— Негодяй! Злодей! — подхватили все.
— Злодей! — единодушно кричали женщины, даже без поощрения Дун Гуй-хуа, своей председательницы.
— И у меня счет к Цянь Вэнь-гую! — прыгнул на трибуну Ван Синь-тянь. За последние дни он сильно изменился, сразу став как-то взрослее, увереннее. От прежней взбалмошности не осталось и следа. Борьба с помещиками стала для него делом жизни. Он действовал энергично и решительно, веря в близкую и конечную победу, и бурно негодовал, когда кто-нибудь сомневался, медлил да охал.
Ван Синь-тянь тоже вспомнил о том времени, когда Лю Цянь был старостой, а Цянь Вэнь-гуй задумал подлое дело: связать его, Вана, и отправить в японскую организацию молодежи. Стоя на трибуне, он крикнул в толпу своему отцу:
— А дом? Надо ли требовать от Цянь Вэнь-гуя, чтобы он вернул наш дом?
— Пусть вернет дом! — ответил отец.
— Цянь Вэнь-гуй подлец! — снова зашумели кругом. — Что хотел, то и делал! Отнимал дома, отнимал зерно!
На трибуну вытолкнули еще одного оратора, Чжан Чжэня. Старик не мог произнести ни слова и только печально смотрел на всех. Его сына сослали на каторжные работы на гору Техун. После освобождения многие вернулись домой, но его сына нет до сих пор. Старый отец постоял, огляделся вокруг и заплакал.
— Говори же, не бойся! — поощряли его.
Он раскрыл было рот, но ничего не сказал и снова заплакал. Все притихли. Слышны были только рыдания старика.
Так один за другим выходили они на трибуну, изливали свое горе, бросали обвинения Цянь Вэнь-гую. Конец каждой речи подхватывали громкими возгласами. Гнев все накипал. У иных ораторов от ярости перехватывало дыхание, и они лишь с трудом продолжали свою речь.
Ни Вэнь Цай, ни остальные товарищи из бригады еще никогда не видели ничего подобного. Все они были потрясены лавиной крестьянского горя. Их охватило еще большее воодушевление. Старый Дун от радости не мог усидеть на месте и то и дело повторял:
— Вот это так! Теперь-то крестьяне поднялись!
Ху Ли-гун изумленно и восторженно оглядывал собрание и все твердил товарищам:
— Нет, вы только посмотрите, что делается! Разве прежде мыслимо было что-нибудь подобное?
— Да, да, — отвечал ему Ли Бао-тан. — Вот теперь-то мы расправили плечи, подняли головы. Теперь мы ничего не боимся. Ладно, пусть поговорят, пусть выскажут все. А станем с помещиком Ли Цзы-цзюнем рассчитываться, тогда и я скажу свое слово. И я предъявлю свой счет. Еще с деда его начну.
Руководители чувствовали, что напряжение дошло до предела и упустить такой момент нельзя. Неважно, если собрание затянется, сегодня крестьяне не устанут. Посоветовавшись, решили сейчас же привести сюда Цянь Вэнь-гуя.
Когда председатель сообщил об этом решении собранию, в ответ раздались единодушные крики одобрения. И Ли-Бао-тан отдал приказ доставить сюда Цянь Вэнь-гуя. Чжан Чжэн-го сам отправился за ним, захватив с собой нескольких ополченцев. Никто больше не выступал. Крестьяне тихо перешептывались между собой. Подстрекаемые любопытством ребятишки со всех ног бросились с площадки в переулок, чтобы встретить арестованного.
Председатель объявил перерыв на три минуты. Кое-кто отошел в сторону оправиться. Старики кашляли, отплевывались. Плакали грудные дети, матери укачивали их.
Но скоро все вернулись на свои места, чтобы не пропустить появления Цянь Вэнь-гуя. Только женщины уселись подальше от трибуны, старухи принялись растирать свои маленькие ножки. Дун Гуй-хуа и Чжоу Юэ-ин, жена пастуха, подходили много раз к женщинам, уговаривая расположиться поближе к трибуне.
Принесли холодной воды. Все бросились утолять жажду.
В президиуме спешно совещались. На столе появился высокий колпак из белой бумаги с надписью: «Долой феодализм!» Все бросились к трибуне, чтобы получше его рассмотреть.
На трибуне торжественно выстроились ополченцы с винтовками в руках. Крестьяне с любовью смотрели на них: ведь это были свои, братья.
Все с нетерпением ждали появления врага.
ГЛАВА L
Крушение помещичьей власти
Из-за угла донесся топот детских ног. В президиуме переглянулись. Крестьяне смотрели в ту сторону, молча, вытянув шеи. Ополченцы встали навытяжку. На середину трибуны вышли Чжан Юй-минь, Ли Бао-тан и Го Фу-гуй.
— Долой помещиков! — выкрикнул Ли Чан.
— Долой лиходеев! — подхватила толпа, теснясь к трибуне.
Общее напряжение дошло до крайнего предела. Воцарилась мертвая тишина.
Послышалась тихая команда, и ополченцы дружно щелкнули затворами.
И вот наконец на трибуну вывели Цянь Вэнь-гуя. На нем был серый шелковый халат на подкладке и белые штаны. Руки были связаны за спиной. Слегка наклонив голову, он устремил на толпу узкие прищуренные глаза. Некогда приводившие всех в трепет, эти змеиные глаза еще метали молнии, еще завораживали. Закрученные кончики усов как бы подчеркивали выражение хитрости и злобы на его лице.
В президиуме заволновались. Переглянулись и члены бригады. Взоры всех в конце концов обратились на Ли Чана. Тот, по-видимому, ждал сигнала от председателя. Бао-тан смотрел на толпу. Крестьяне не отрывали глаз от Цянь Вэнь-гуя, но все хранили молчание.
Сколько веков такие деспоты угнетали крестьян, сколько поколений склоняло голову перед их силой!
И теперь, когда эта сила предстала перед ними со связанными руками, крестьяне застыли в оцепенении, не зная, что предпринять. Злобный взгляд прищуренных глаз снова заворожил их, как в те времена, когда они вынуждены были покорно сносить все издевательства. Толпа молчала, терзаемая сомнениями. Но это было затишье перед бурей.
Цянь Вэнь-гуй стоял на трибуне, кусая губы, пролизывая толпу змеиным взглядом. Он еще цеплялся за последнюю надежду. Кто посмеет первым прикоснуться к нему? Казалось, он все еще стоит высоко над всеми, во всем величии своего многолетнего могущества, опутавшего крепкими корнями всю деревню. Ведь только что его осыпали бранью, но стоило ему появиться, как все затаили дыхание и слова замерли на устах. Так сходятся перед боем два противника, примеряясь друг к другу. Молчание становилось тягостным. Цянь Вэнь-гуй смотрел все уверенней. Он явно брал верх.
Но тут от толпы отделился рослый парень со сверкающими из-под густых бровей глазами.
— Убийца! — закричал он, бросившись к Цянь Вэнь-гую. — Ты тиранил нашу деревню, как хотел, грабил, резал без ножа! Сегодня мы рассчитаемся с тобой! Рассчитаемся до конца! Эй ты! Слышишь? Молчишь? Думаешь запугать? Не выйдет! Не стоять тебе на этой трибуне! На колени! На колени перед отцами деревни, — и он с силой толкнул Цянь Вэнь-гуя.
— На колени, на колени! — подхватила толпа.
Слева и справа от Цянь Вэнь-гуя выстроились ополченцы. Он съежился, покорно опустился на колени, и снова вскипела народная ярость, снова с прежней силой вспыхнула ненависть.
— Наденьте ему колпак! Наденьте ему колпак! — прокричал мальчишеский голос.
— Кто наденет ему колпак? Эй, охотники, выходите! Кто хочет надеть ему колпак? — выкрикнул Го Фу-гуй.
На трибуну вспрыгнул подросток лет тринадцати, напялил на голову Цянь Вэнь-гуя колпак и плюнул ему в лицо.
— И на тебя нашлась управа, Цянь Вэнь-гуй! — звонко крикнул он и соскочил вниз.
У всех развязались языки, все стали гневно поносить Цянь Вэнь-гуя.
Не смея больше поднять глаз, Цянь Вэнь-гуй низко опустил голову. Высокий колпак лишил его былой представительности; с перекошенным лицом и униженно согнутой спиной он сразу стал похож на жалкого шута. Теперь он был пленник народа, враг, пойманный с поличным.
Рослый парень, первый стряхнувший с себя оцепенение, повернулся лицом к собранию, и все узнали в нем Чэн Жэня, председателя Крестьянского союза.
— Отцы, — обратился он ко всем, — взгляните на него и на меня! Какая у него тонкая кожа, какое изнеженное тело! Еще не настали холода, а он уже вырядился в теплый шелковый халат. Взгляните на меня, на себя самих — разве мы не люди? Разве мы не были равны, когда матери нас родили? Мы вспоили его собственной кровью! А он все жирел да добрел и угнетал нас десятки лет! Сегодня мы заставим его все вернуть: деньгами вернет тому, кого ограбил, жизнью заплатит тем, у кого отнял жизнь. Верно я говорю?
— Верно! Кого ограбил, пусть вернет деньгами! А за жизнь пусть платит жизнью!
— Ты нам больше не страшен. Для нас, бедняков, настал день расправить плечи. Пощады тебе не будет! Я — председатель Крестьянского союза. Но в первые дни борьбы я колебался, я забыл о корне, вскормившем меня. Простите меня, отцы деревни. Презирайте меня, бейте меня — я все снесу. Теперь я все понял и рассчитаюсь с ним! С детства я голодал вместе с матерью, работал на него, как вьючное животное. Но служить ему ищейкой — нет, не выйдет! Вчера еще он подсылал ко мне свою жену. Подкупать меня вздумал. Вот, смотрите!
