Цабинский в отчаянии рвал на себе волосы, но вся актерская братия надрывалась со смеху и веселилась.
Пришлось дать занавес, не закончив спектакля. С посиневшим от злости лицом, Топольский появился на сцене и объявил:
— Уважаемая публика! По причине внезапной и серьезной болезни панны Майковской «Доктор Робин» не может быть закончен. Сейчас начнется следующая пьеса.
Казалось, поражение соперницы должно было бы доставить Янке удовольствие, но Янка еще не была актрисой настолько, чтобы остаться безучастной к страданиям другого и она пошла навестить Майковскую, но там сидел доктор, а директор отчаянно ругался с Росинской. Янка была явно лишней, она повернулась и вышла.
Росинская, Вольская и Мировская без обиняков заявили Цабинскому, что, если Майковская останется в труппе, их завтра же здесь не будет.
Цабинский от них сбежал, но тут же столкнулся с Кшикевичем и Станиславским, те тоже пообещали, что не останутся вместе с Майковской ни одного дня, добавив, что им стыдно состоять в труппе, где публично устраиваются подобные скандалы.
Директор был в отчаянии, ничего подобного он не ожидал; он выкручивался, как мог, давал квитанции в кассу каждому, кто хотел, а увидев Янку, подозвал ее и, чтобы немного загладить вину, сказал:
— Если хотите что-нибудь из кассы, возьмите квитанцию, а то мне пора уходить.
Янка попросила пять рублей; тот, даже не поморщившись, дал квитанцию и побежал к Пепе, но и тут ему не повезло: по дороге на него налетел дебютант со своим кузеном, и за кулисами поднялся такой шум, что публика уже начала беспокоиться.
Когда спектакль закончился, в зале стояла мертвая тишина: ни одного хлопка…
Взяв в кассе деньги, Янка встретила Недельскую. Та шла, с трудом переставляя ноги.
Янка остановилась, чтобы поздороваться, но старуха, грозно посмотрев на нее, прошипела:
— Что тебе надо? ты… ты…
Она сильно закашлялась и, погрозив Янке тростью, потащилась дальше.
Ничего не понимая, Янка погудела вокруг в надежде увидеть где-нибудь Владека, но он так и не появился. Они не встречались с самого утра.
Владек начал избегать Янку. Он пришел к выводу, что лучше иметь дело с обыкновенными женщинами: по крайней мере не надо стесняться, притворяться и постоянно быть начеку. К тому же после скандала Янка по-прежнему осталась хористкой, и мать из-за нее грозила лишить его наследства.
Янка долго смотрела вслед старухе, вероятно, искавшей сына, затем побрела домой.
Янка была больна. Ей казалось, она лежит на дне колодца и из тех глубин, куда ее столкнули, видит то бледно-голубое небо, то совсем черную ночь, мерцание звезд сменялось мраком, — это чьи-то пролетающие крылья заслонили собой свет. В сознании Янки все перепуталось; она чувствовала только, что эти волнообразные колебания, отголоски жизни, хаос, крики, слезы и отчаяние струятся по гладкому колодезному срубу и скапливаются в ее душе, причиняя неизъяснимую боль.
Янке казалось, будто она удаляется все дальше не только от жизни, но и от мечтаний: стоило ей о чем-нибудь подумать, что-то представить, воспроизвести в мыслях образ или понятие, как все тут же рассеивалось и уплывало через какие-то огромные щели, оставляя лишь пустоту и боль одиночества.
Дни тянулись медленно, словно их нанизывали на бесконечные цепи веков; так бывает у тех, кто утратил все, даже надежду.
Янка уведомила дирекцию о болезни, но никто ее не навестил; только Цабинская передала через Вицека, что Ядя скучает по урокам, и ничего больше.
Там играют, учатся музыке, что-то создают, живут! А она лежит, и ее разбитая душа погружена в беспредельную апатию, и стоит ей на минуту очнуться и убедиться в том, что она еще существует, как она тут же снова впадает в забытье, но никак не может забыться совсем — умереть.
Янка, собственно, не страдала физически, у нее ничего не болело — и все же она гибла от внутреннего истощения.
Казалось, весь запас энергии она израсходовала за три месяца театральной жизни, жить дальше уже нечем, и нет сил перенести душевный голод.
В эти долгие дни, в нескончаемые, мучительно безмолвные ночи Янка неторопливо размышляла о жизни и людях, но мрачное и одностороннее восприятие окружающего наполняло ее гнетущей тоской.
— Нет на свете счастья, — шептала она; безжалостная судьба сняла с глаз пелену. Янка прозрела, но было почему-то очень жаль тех прежних дней, когда она ходила в темноте и на ощупь.
— Нет счастья, — повторяла Янка с горечью, и пессимизм женщины, пессимизм сильной натуры целиком завладел ее душой.
Теперь Янка везде видела только зло и подлость.
Как в волшебном фонаре, проходили перед глазами знакомые люди, и она всех без разбора с презрением сбрасывала куда-то на дно, и Владек не составлял исключения: за все время, пока она болела, он лишь один раз удосужился заглянуть к ней. Янка не стала слушать его оправданий и велела немедленно уйти. Теперь она знала его достаточно и впервые поняла, что по-настоящему никогда его не любила.
Ей становилось стыдно и больно при мысли, что она могла пасть так низко, и ради кого!
Таким ничтожным и заурядным казался он ей сейчас. Она не могла себе простить их отношений и мучилась от сознания, что изменить уже ничего не может.
«Как случилось, что он встал на моем пути? — спрашивала Янка, чувствуя себя глубоко униженной. — Я не люблю его!» При этой мысли дрожь брезгливости и отвращения пронизывала все ее существо. Сейчас она не испытывала к нему ничего, кроме ненависти.
И театр много потерял в ее глазах за эти часы размышлений. Янка смотрела на него сквозь призму своих разочарований, памятуя о вечных ссорах и закулисных интригах, о никчемности его служителей.
«Не таким я представляла его прежде!» — вспомнила Янка.
Все стало мелким и серым; всюду открылись низость, хвастовство, ложь. Люди отняли все самое дорогое. Отпало желание царить на сцене.
«Что это? — спрашивала себя Янка. — Что же это такое?»
Перед глазами вставала пестрая, разношерстная толпа зрителей, которым все равно, стоит искусство чего-то или нет. Они приходили развлечься, посмеяться и ценили лишь шутовство и циркачество.
«Что же это? Комедиантство для заработка и увеселения публики».
Сцена напоминала ей арену для клоунов и дрессированных обезьян. Янка чувствовала себя глубоко уязвленной.
«Я хотела быть забавой для толпы… А где же искусство? — мучительно искала Янка ответа. — Что же такое искусство? Идеал? То, чему сотни людей посвящают жизнь? Что это такое, и где оно?» снова задавала себе Янка тревожный вопрос, все отчетливее сознавая, что если это лишь забава, то она не может быть целью.
Литература, поэзия, музыка, живопись все виды искусства перебирала она в мыслях и не могла отделить их потребительской стороны от художественной. Все играют, поют, творят лишь для того, чтобы огромная грязная толпа могла развлекаться.
Ей посвящают жизнь, отдают кровь, мечты, ради нее страдают и борются, для нее живут и умирают.
И она представила эту огромную толпу Гжесикевичей, Котлицких, Меценатов в образе властелина, непревзойденного по глупости и низменным устремлениям, который с полунасмешливой и милостивой улыбкой смотрит на людишек, а те играют, читают, творят перед ним, с трепетом ждут похвалы и признания.
Янка представила себе, как огромная человеческая масса мерно колышется без всяких устремлений, но вот появляются люди совсем иные, они прорезают эту флегматичную толпу во всех направлениях, они говорят, вдохновенно поют, указывают ввысь, пытаясь обратить взоры окружающих на звезды, они хотят внести какой-то порядок в хаос движения, прокладывают пути, проникновенно увещевают, заклинают, но толпа либо смеется, либо поддакивает, продолжая топтаться на месте, и наконец выталкивает непрошеных гостей либо топчет их ногами.
«Что это? Зачем? — задавала она себе тревожный вопрос. — Если мы не нужны им, надо их оставить, бросить и жить только для себя и с собою», — рассуждала Янка, но в мыслях снова все путалось, и трудно было понять, как можно жить без людей и стоит ли тогда жить. Голова от подобных раздумий словно раскалывалась на части.
Совинская, которая с материнской заботливостью присматривала за Янкой, прервала ее бред.
— Поезжайте домой, — искренне посоветовала она.
— Не поеду.
— Зачем же так изводить себя? Отдохнете немного, наберетесь сил и снова вернетесь в театр.
— Нет, — ответила Янка тихо.
— Заходила вчера ко мне Недельская.
— Вы с ней знакомы?
— Вовсе нет, дельце у нее тут было. Подлая баба! — прибавила она.
— Может, только слишком скупа, а в общем, женщина порядочная.
— Порядочная! Вы еще узнаете ее порядочность.
— Почему? — спросила Янка без особого интереса. Какое ей теперь было дело до всего этого!
