— Ты думаешь, по подземным темницам гуси так стадами и бегают, чтобы узникам было из кого перья драть, а, олух царя небесного? Узники всегда делают перья из чего-нибудь самого твердого и прочного, как раз такого, с чем возни не оберешься, — из обломка старого медного подсвечника или еще из чего, что им под руку подвернется, и обтачивают его неделями и месяцами, потому что им приходится эту железку об стенку тереть. Да если бы им и попалось гусиное перо, они на него даже смотреть не стали бы. Потому что это не по правилам.
— Ладно, пускай, а чернила мы из чего сделаем?
— Многие смешивают ржавчину со своими слезами, однако такие чернила только для простонародья да женщин годятся. Самые лучшие авторитеты пишут своей кровью. Джим тоже так сможет. А если ему захочется послать миру заурядное и простенькое загадочное известие о том, где он томится, то сможет нацарапать несколько слов на донышке жестяной тарелки и выбросить ее в окно. Железная Маска всегда так делал, это чертовски хороший способ.
— У Джима нет тарелок, его из кастрюльки кормят.
— Не страшно. Тарелку мы ему раздобудем
— Так ведь его тарелок никто и читать-то не будет.
— Это совершенно не важно, Гек Финн. Его дело — нацарапать что-нибудь на тарелке и выбросить ее в окно. А сможет кто его писанину прочесть или не сможет, это никого не волнует. Господи, да половины того, что узники пишут на тарелках или еще где, никому до сих пор прочесть не удалось.
— Какой же тогда смысл тарелками разбрасываться?
— Ну, знаешь, это ж не его тарелки, не узника.
— Но кому-то они все же принадлежат, так?
— Ну принадлежат, ну и что? С чего это узник станет заботиться о…
Тут ему пришлось прерваться, потому что мы услышали рожок, звавший нас завтракать, и побежали к дому.
Тем же утром я позаимствовал с бельевой веревки простыню и белую рубаху, а после отыскал старый мешок и сложил их в него, и гнилушки наши мы туда же засунули. Я называю это «заимствованием», потому что папаша всегда так говорил, но Том заявил, что никакое это не заимствование, а самое обыкновенное воровство. Он сказал, что мы — доверенные лица узника, а узнику наплевать, откуда берется нужная ему вещь, для него главное получить ее, и винить его за это нельзя. Сказал, что, если узник крадет что-то необходимое ему для побега, то никакого преступления не совершает, это его право, и потому, пока мы остаемся доверенными лицами узника, мы тоже имеем полное право красть здесь все, что способно хоть как-то помочь нам вытащить его из тюрьмы. Сказал — мы в этом смысле и сами все равно что узники, а это многое меняет, потому как, если воровство совершает не узник, а кто другой, так он человек дурной и низкий. А нам позволено тянуть все что плохо лежит. Тем не менее, когда я стащил с негритянской бахчи арбуз и съел его, Том страшно расшумелся и заставил меня пойти к неграм и отдать им десять центов, не объясняя, за что. По его словам, он имел в виду совсем другое, — дескать, мы можем красть все, что нам нужно. Ну, я и говорю ему, что мне как раз арбуз-то нужен и был. А он ответил, что арбуз же нужен мне был не для того, чтобы из тюрьмы сбежать, в этом-то вся и разница. Вот если бы, говорит, он был тебе нужен для того, чтобы спрятать в нем кинжал и передать его Джиму, которому требовалось сношаля зарезать, тогда ты, сперев арбуз, поступил бы хорошо и правильно. Я с ним спорить, конечно, не стал, хоть и не видел большого смысла ходить в доверенных лицах, если я должен всякий раз, как мне подвернется арбуз, который можно спереть, садиться с ним рядом на землю и размышлять о тонких различиях.
Да, так вот, как только все занялись своими делами и никого во дворе не осталось, Том оттащил мешок в пристройку, а меня оставил на страже стоять. И когда он оттуда вышел, мы присели на поленницу, чтобы еще раз все обсудить. Он и говорит:
— Ну, теперь у нас есть все, кроме орудий, а их мы легко раздобудем.
— Орудий? — спрашиваю.
— Ну да.
— А орудия-то нам на что?
— Землю рыть, на что же еще? Не зубами же мы ее грызть будем.
— А старые мотыги и лопаты, которые в сарае валяются, чем тебе не хороши? В самый раз и сгодятся, чтобы негра откопать, — говорю я.
Поворачивается он ко мне и смотрит с такой жалостью, что меня самого чуть слеза не прошибла, — и говорит:
— Ты когда-нибудь слышал, Гекк Финн, про узника, у которого хранятся в платяном шкафу мотыги, лопаты и прочие приспособления, которыми он может с большим удобством землю рыть? Ну вот ответь мне, — если у тебя хоть капля здравого смысла осталась, — какой же из него в таком разе герой получился бы, а? Давай уж тогда подарим ему ключ от камеры и дело с концом. Мотыги, лопаты — да их в тюрьме даже королям не выдают.
— Ну хорошо, — говорю, — если мотыгами и лопатами нельзя, чем мы тогда рыть будем?
— Столовым ножами.
— Это подкоп-то?
— Именно.
— Черт побери, но это же глупость, Том.
— Глупость не глупость, но это правильно — все именно так и поступают. О другом способе я ничего не слышал, а я прочитал все книги, в которых содержатся сведения о таких вещах. Узники всегда пользуются столовыми ножами и, заметь, им приходится не с землей дело иметь, а, как правило, с камнем. Неделю за неделей и так веки вечные. Да вот, один узник, сидевший в подземелье замка Тиф, который в марсельской гавани стоит, он именно так на волю и вышел — и сколько у него на это времени ушло, как по-твоему?
— Откуда ж мне знать?
— А ты, догадайся.
— Ну, не знаю. Месяца полтора.
— Тридцать семь лет, — а из-под земли он вылез в Китае. Во как. Эх, жалко, полы у нашей крепости не каменные.
— Так у Джима и знакомых-то в Китае нет.
— При чем тут знакомые? Их и у того узника тоже не было. Вечно ты разговор в сторону уводишь. Ты о главном думай, о главном.
— Ну хорошо, мне все равно, где он из-под земли вылезет — лишь бы вылез, — да и Джиму, я так понимаю, тоже. Но все-таки, староват уже Джим, чтобы землю столовым ножом ковырять. Его надолго не хватит.
— Еще как хватит. Ты же не думаешь, что мы с самой обычной землей тридцать семь лет возиться будем, так?
— А сколько мы будем, Том?
— Да хорошо бы подольше, но это рискованно. Дядя Сайлас может того и гляди ответ получить из Нового Орлеана — узнать, что Джим вовсе не оттуда. И тогда он даст о нем объявление в газету или еще что. Так что рисковать и долго заниматься подкопом мы не можем. По правилам, я так думаю, нам следовало бы пару лет на него потратить, да не получается. Поэтому я порекомендовал бы следующее: постараться прорыть подкоп как можно быстрее, а после притвориться — перед самими собой, — что мы на него тридцать семь лет потратили. Тогда, если в воздухе запахнет бедой, мы сможем мигом вытащить Джима из тюрьмы и удрать. Да, думаю так будет лучше всего.
— Очень здравая мысль, Том, — говорю я. — Притвориться, это мне ничего не стоит, раз плюнуть, и если никто не против, я бы, пожалуй, притворился, что мы тут лет сто пятьдесят провозюкались. Это я хоть сейчас могу, дело привычное. Ладно, пойду в дом, посмотрю, не удастся ли мне стырить пару столовых ножей.
— Стырь три, — велит он, — из одного мы пилу сделаем.
— Том, если оно не против правил и истинной веры, — говорю я, — так с той стороны коптильни торчит засунутая за обшивку стены старая ржавая ножовка.
Он посмотрел на меня устало и разочарованно и говорит:
— Учи тебя Гек, учи, все не в коня корм. Иди и укради ножи — три штуки.
Ну, я так и сделал.
Глава XXXVI
Что мы предпринимали для освобождения Джима
В ту ночь, едва уверившись, что все заснули, мы спустились, закрылись в пристройке, достали из мешка гнилушки и принялись за работу. Расчистили у середки нижнего бревна участок земли фута в четыре-пять длиной. Том сказал, что он находится прямо за кроватью Джима и, когда мы подкопаемся под бревно и вылезем с другой его стороны, никто и не узнает о существовании этого лаза, потому что покрывало на кровати Джима свисает до самой земли и, только приподняв его и заглянув под кровать, можно будет увидеть подкоп. Ну, начали мы рыть землю столовыми ножами и рыли почти до полуночи — устали, как собаки, на ладонях у нас волдыри вылезли, а результата почти и не видать. Наконец, я говорю:
— Тут работы не на тридцать семь лет, Том Сойер, — на все тридцать восемь хватит.
Он не ответил. Однако вздохнул, рыть перестал и через некоторое время я понял, что он задумался. И наконец, говорит:
— Пустая это затея, Гек, ничего она нам не даст. Еще если б мы сами узниками были, тогда бы ладно, потому что лет в нашем распоряжении имелось бы сколько угодно, а спешки никакой, — мы и копали бы каждый день всего по несколько минут, пока караул меняется, и волдырей не натерли бы, и трудились бы так год за годом, и сделали все по правилам, как положено. Но нам-то долго возиться нельзя, нам спешить нужно, у нас лишнего времени нет. Еще одна такая ночь и мы ладони напрочь сотрем, и будут они неделю заживать, а мы даже ножей в руки взять не сможем.
