такие приступы, подобные угрызениям совести, затихают так же быстро, как и возникают, и театральные воротилы, довольные собой, продолжают делать деньги на вульгарных мюзиклах. Просто Отис Пилкингтон со своей рукописью «Розы» и средствами на ее постановку совершенно случайно угодил в самый разгар такого приступа у Айзека Гобла, и контракт был заключен, прежде чем тот успел оправиться. Теперь Гобл горько сожалел о своем опрометчивом поступке.
— Знаешь что, — процедил он Мейсону уголком рта, не спуская глаз со сцены, — придется, видно, тебе повозиться с этим шоу после гастрольной премьеры. Условия обговорим позже, довести его до ума нужно, чего бы это ни стоило. Вникаешь?
— Хочешь доработать?
Гобл сурово прищурился на ничего не подозревавших актеров, которые продирались сквозь особенно заумный диалог.
— Доработать?! Да тут все вкривь и вкось, ерунда какая-то. Переписывать надо, с начала до конца!
— В принципе, я уже немного в курсе: видел это прошлым летом в любительском исполнении. Если надо, справлюсь быстро, но… что скажет автор?
Айзек Гобл отвел воинственный взгляд от сцены и прищурился на Мейсона.
— Еще чего! Главное, что я скажу. Я тут большой босс, и приказы отдаю я!
Будто в подтверждение своих слов, он вдруг издал грозный рык, который произвел чудодейственный эффект. Актеры замерли на полуслове как подстреленные, а ассистент режиссера подобострастно склонился над рампой, прикрывая глаза суфлерским текстом.
— А ну-ка, заново! — заорал Гобл. — Да, то место, где про жизнь, которая как арбуз. Что-то не улавливаю я там сути! — Он перекатил сигару в угол рта и свирепо вслушался, затем хлопнул в ладоши. Актеры вновь умолкли. — Долой! — кратко распорядился он.
— Вырезать, мистер Гобл? — услужливо переспросил ассистент.
— Да, вырезать! Полная бессмыслица.
В сумраке зала взвилась с кресла длинная фигура Пилкингтона, задетого за живое.
— Мистер Гобл! Мистер Гобл!
— Ну?
— Это же лучшая сентенция во всей пьесе!
— Сен… — что?
— Сентенция! Лучшая в пьесе.
Айзек Гобл стряхнул пепел с сигары.
— Публика не желает сентенций! Она их не любит. Я пятнадцать лет в шоу-бизнесе и знаю, что говорю! От сентенций публику тошнит… Так, продолжаем!
Отис Пилкингтон дрожал от возмущения. До сих пор ему не доводилось сталкиваться с Гоблом-режиссером. Обычно на ранних стадиях тот предоставлял вести репетиции кому-нибудь рангом пониже, называя это «обкаткой», а затем уже являлся сам и перекраивал большую часть постановки — вырезал куски, указывал актерам, как произносить реплики, и вообще отдыхал душой.
В своем любимом занятии Гобл считал себя гением, и отговаривать его от принятых решений было бесполезно — любые возражения отметались с высокомерным презрением восточного деспота. Об этом Пилкингтон пока еще не знал.
— Но, мистер Гобл!..
Властелин с раздражением обернулся.
— Ну, что еще? Что? Не видите, я занят!
— Эта сентенция…
— Вырезана.
— Но…
— Вырезана!
— Но у меня тоже есть голос! — чуть не плача, воскликнул Пилкингтон.
— Безусловно, есть, — парировал Гобл, — и вы можете пользоваться им где угодно, но только не в моем театре! Пользуйтесь в свое удовольствие! Ступайте за угол и говорите сами с собой, пойте в ванной, но не являйтесь со своим голосом сюда, потому что здесь говорю я!.. Этот тип меня утомляет! — пожаловался он Мейсону, когда подавленный питон вновь уложил свои кольца в кресло. — Вечно суется с дурацкими идеями, хотя ни черта не смыслит в шоу-бизнесе. Пускай радуется, что его первую пьесу вообще кто-то ставит, и не учит меня режиссуре! — Он властно хлопнул в ладоши, и ассистент вновь склонился над рампой. — Что там бубнил вон тот? Да-да, лорд Финчли, последняя реплика. Еще раз!
Игравший лорда Финчли английский характерный актер, известный в ролях лондонских чудаков, с досадой вскинул брови. Как и Пилкингтон, он впервые наблюдал Гобла в режиссерской ипостаси и, привыкнув на родине к более учтивому подходу, испытывал тягостное недоумение. Выброшенную фразу об арбузе он считал лучшей в пьесе, и боль еще не улеглась. Реплика, которую режиссер вырезал, всегда кажется актеру лучшей.
— Слова про Омара Хайяма? — подавляя раздражение, осведомился он.
— Вот-вот! Так вы его и назвали, а это неверно! Правильно — «Омар из Хайяма».
— Я бы сказал, что «Омар Хайям» — более… э-э… общепринятая версия имени поэта, — возразил исполнитель роли лорда Финчли и шепнул в сторону: «Ну и осел!»
— Омар из Хайяма! — рявкнул Гобл. — Так и называйте! Кто главный в этом шоу, я или вы?
— Как вам будет угодно.
Гобл повернулся к Мейсону.
— Эти актеришки… — начал он, но тут за его плечом вновь замаячил Пилкингтон.
— Мистер Гобл!
— Ну, а теперь что?
— Омар Хайям — персидский поэт. Хайям — его фамилия.
— Я слышал другое! — упрямо возразил Гобл. — А ты? — повернулся он к Мейсону. — Он родился в Хайяме!
— Возможно, ты и прав, — заметил Уолли, — но тогда ошибаются все остальные и уже давненько. Считается, что этого джентльмена звали Омар Хайям, О — точка — Хайям. Родился в 1050 году нашей эры, получил домашнее образование, затем окончил Багдадский университет. Представлял Персию на Олимпийских играх 1072 года, стал чемпионом в прыжках сидя и в беге с яйцом на ложке. В Багдаде Хайямы хорошо известны, и ходило много пересудов, когда юный Омар, любимец миссис Хайям, стал пить и кропать стишки, хотя его видели продолжателем отцовского финикового бизнеса.
Гобл задумался. Он уважал мнение Мейсона, ведь тот написал пьесу «Вслед за девушкой» — какой сногсшибательный был успех!
— Ну-ка, давайте еще раз про Хайяма! — перебил он лорда Финчли на середине фразы.
Актер прошипел сочное английское ругательство. Вчера он засиделся допоздна, а потому тоже был на взводе, несмотря на чудесную погоду.
— Как сказал Омар Хайям… — начал он.
Айзек Гобл хлопнул в ладоши.
— Долой Омара! Реплики и без того затянуты.
Мастерски разрешив щекотливую ситуацию, он откинулся в кресле и надкусил очередную сигару.
Некоторое время репетиция шла гладко. Если Гобл и не получал удовольствия от «Американской розы», то делился своими впечатлениями лишь с Мейсоном, жалуясь на занудство пьесы.
— В толк не возьму, как я вообще согласился ставить такую чушь!
— Должно быть, разглядел добротную идею… и она тут имеется, знаешь ли. Если правильно реализовать, пьеса может иметь успех.
— Что бы ты, к примеру, изменил?
— Да многое… — осторожно буркнул Уолли. В молодые годы он не раз опрометчиво выбалтывал свои соображения насчет постановки, которые с благодарностью принимали и воплощали в жизнь, посчитав дружеским подарком. Симпатии Уолли к Гоблу не простирались столь далеко, чтобы делиться идеями бесплатно. — Захочешь — перепишу. Думаю, процентов этак полутора с общей прибыли мне хватит.
Гобл воззрился на него с крайним изумлением и ужасом.
— Целых полтора процента
