столь же мало способна была его удержать. Его чувство никогда не было настолько сильным, чтобы он не порвал уз в любой час по своей прихоти, так что ничто не могло ему помешать. Словом, чтобы сказать все до конца, если герцог д'Алерия и умел быть самым пылким и настойчивым любовником, он в то же время делался самым неуловимым, коль скоро считал нужным освободиться от цепей, которые ему хотели навязать и которых он не желал более сносить. В таких случаях он становился способным к самой свирепой самозащите и к самым суровым действиям.
В этом отношении он доходил, и не раз, до столь безжалостных поступков, что некоторые из прекраснейших дам Неаполя открыто на него жаловались, так что у него составилась репутация человека жестокого и бессердечного. Он навлек на себя в некотором роде общественное неодобрение, которого он не мог не заметить. Тогда герцог д'Алерия, раздраженный толками, решил на время удалиться на свою виллу в окрестностях Палермо. Впрочем, из всех его владений вилла в Баиде была той, которую он предпочитал другим. Ни одна не нравилась ему более, чем эта, как из-за садов, окружавших ее, так и ради здания в восточном стиле, просторных зал, облицованных великолепным фаянсом, и сарацинского изящества архитектуры, восходившей к тем временам, когда арабы были хозяевами в Палермо.
К поре этого уединения его в Баиде относится событие, которое я собираюсь вам рассказать и о котором сообщил мне давно, еще в мое пребывание в Неаполе, один из ближайших друзей герцога, дон Аннибале Катанео. Дон Аннибале как раз находился в Баиде, когда герцог д'Алерия получил уведомление, что одна из его кузин, донна Анна делле Вольмере, собиралась приехать из Флоренции, где она жила, в Палермо. У донны Анны было слабое здоровье, и врачи рекомендовали ей мягкий и ровный климат Сицилии. При этом известии герцог немедленно послал к донне Анне курьера с просьбой принять его гостеприимство. Семья донны Анны в прошлом оказала некоторое одолжение семье герцога, и теперь, когда она осталась сиротою, герцог хотел выказать благодарность своей юной родственнице, устроив ей наилучший прием. Он приказал приготовить для нее удобнейшие по своему расположению комнаты, и, когда узнал, что она приближается к Палермо, выехал ей навстречу. Дон Аннибале сопровождал его в этой родственной поездке.
Оба они ждали, что из кареты донны Анны выйдет какое-нибудь тщедушное и болезненное существо, и велико было их удивление, когда, остановив лошадей у дверцы кареты, они увидели девушку. У донны Анны оказалось прелестнейшее и приветливейшее лицо, какое только можно себе вообразить. Вся флорентийская грация отпечатлелась в особе донны Анны. Она являла взору образ живого совершенства и красоты. Дон Аннибале не находил слов, чтобы описать впечатление, которое произвело на герцога и на него это лучезарное явление. Итак, беседуя приятнейшим в мире образом, они прибыли в Баиду.
Позже дон Аннибале припоминал, что герцог, учтиво отвечая на милые речи кузины, казался несколько задумчивым и принужденным, но донна Анна как будто ничего не замечала как в этот раз, так и в последующие дни, когда герцог мрачнел с часу на час. Молодая девушка всецело отдавалась удовольствию, которое ей доставляла новизна мест, и не переставала восхищаться всевозможными преимуществами, которые делали Баиду изысканнейшим приютом. Роскошь комнатного убранства и приятность садов приводили ее в восторг, и она захлопала в ладоши перед маленьким храмом, укрывшим Венеру Праксителя. Она не ощущала более усталости от переезда, и ее щеки уже окрасились легким румянцем. Что касается герцога, то она с ним обращалась с самой дружеской простотой, но без тени кокетства и без церемонии заставляла его подчиняться своим маленьким капризам. Он охотно покорялся им, но, не считая минут, проводимых им с донной Анной, он был таким хмурым, молчаливым и погруженным в свои мысли, что дон Аннибале, которого начал беспокоить его странный вид, решил спросить его о причине его грусти.
Итак, дон Аннибале стал подстерегать случай, но герцог сам помог ему в этом. Однажды вечером, когда донна Анна удалилась в свое помещение, между тем как они вдвоем гуляли по саду около маленького храма Венеры Победительницы, герцог вдруг остановился и, схватив дона Аннибале за рукав, порывисто заговорил с ним:
— Мой дорогой Антонио, ты видишь перед собой несчастнейшего из людей. Я люблю донну Анну, я полюбил ее с первой же минуты, как увидел. Ты скажешь, что мне незачем приходить от этого в отчаяние, но ты пожалеешь меня, когда, зная, каков я есть, поймешь, что я испытываю. Поистине, я не стал бы жаловаться, как это сейчас делаю, если бы чувство, зародившееся во мне к донне Анне, не было столь отлично от чувств, привлекавших меня к другим женщинам, ибо я люблю ее, как никогда не любил другое живое существо, люблю любовью, способною заполнить остаток моей жизни и сделать меня впредь нечувствительным к иной красоте, чем ее красота. Отныне сердце мое может биться только созвучно с ее сердцем. Я навсегда стал рабом ее малейших желаний. И не думай, Антонио, что меня может что-нибудь освободить от этого любовного рабства! Если бы мне суждено было прожить еще четыре жизни, их четвертого срока не хватило бы, чтобы ослабить эти узы! Я никого более не полюблю, кроме донны Анны. Я буду вечным пленником неизменной любви. Аннибале, я погибший человек, конченый человек, если только какая-нибудь нежданность не придет мне на помощь!
В ответ на эту странную речь дон Аннибале принялся смеяться. Он увидел в ней лишь тоску повесы, противящегося ошейнику, что и высказал с откровенностью герцогу. Не было ли это забавной карой его привычному непостоянству? Правда, неаполитанские красавицы станут смеяться над его неожиданной верностью, однако любовь донны Анны стоила нескольких уколов. Но дону Аннибале пришлось внезапно прервать свои шутки. Герцог резко отвернулся и покинул его. Дон Аннибале испугался, не оскорбил ли он его. Он обещал себе поговорить, с ним на следующий день. А пока что оставалось лишь идти спать.
Тем не менее дона Аннибале продолжали тревожить странные признания герцога. Поэтому, улегшись в постель, он не мог заснуть. Он долго ворочался с боку на бок, не находя удобного положения. Все же наконец глаза его начали смыкаться, когда вдруг он почувствовал, благодаря раздражению век, едкий запах дыма, наполнивший комнату. Одновременно послышались крики. Дон Аннибале выскочил из
