предлагает пари потому, что верит: пари мог придумать только человек, обладавший верой, моральным величием веры!
— Если следовать вашей теории и считать, что вера оправдывает любой довод, выдвигаемый верующим, и что Паскаль [104] имеет право прибегнуть к такому низкому аргументу, чтобы убедить меня, ибо на его стороне моральное величие… тогда, значит, и коммунистам, раз они верят в Советский Союз, как христианин верит в бога — или верят в пролетариат, или в материализм, в зависимости от того, с какой стороны подойти к вопросу, и раз вы сами говорите, что есть коммунисты несомненно искренние… так, значит, эти люди имеют право во имя своей веры защищать, например, пакт…
Аббат Бломе остановился как вкопанный, зашевелил белесыми бровями и широко раскрыл большой рот, обнажив мелкие зубы, которые обычно бывали видны только во время неудержимого смеха. Голос у него сразу переменился, и он сказал:
— Жан, дружище… да, разумеется!.. Раз люди верят в свой коммунизм, то вполне естественно, вполне нормально,что они защищают пакт… по тем причинам, о которых ты говоришь, да и по другим причинам… но ты… ты и представить себе не можешь, чтò ты сейчас сказал… для меня это… ведь именно это я и пытался понять… пытался…
— Так как же, господин аббат… значит, вы за коммунистов?
Аббат не ответил. Он сделал несколько шагов, передернул плечами… и вдруг: — Ну, как, Жан? Так что же это за женщина? Расскажи-ка мне. Красивая она? Она хоть не мучает тебя, по крайней мере?
Сесиль глядела из окна на огороженную лужайку перед террасой. Ей видны были Ингрид Сведенсен в трусиках и бюстгальтере, Фред и Никки в белых штанишках — оба загорелые, но неодинаково: Фред был посветлее, у него даже при самом сильном загаре кожа сохраняла какой-то бледный тон. Все трое, несмотря на жару, тренировались в беге. Ингрид дали фору, и она помчалась первая. А ведь она в самом деле мила: тоненькая, стройная, и грудь у нее почти детская. Сесиль видела, как ее муж приготовился к старту, и, низко нагнувшись, упирается ладонями в землю. Она мысленно называла его «мой муж», а не «Фред». Крупное тело, тугое, как стрела, с бликами света на выпуклых мышцах, бледное золото волос, бледнее загорелого лба. Фред был сложен как античная статуя, рядом с ним Никола казался неуклюжим коротышкой.
Я смотрю на него как на чужое красивое животное, призналась себе Сесиль. Если поразмыслить, то их отношения стали теперь совсем бездумными. У них была общая спальня. Все было как прежде. Она не чувствовала к нему отвращения. Ни он к ней, видимо. Но теперь она знала, что не любит его.
С лужайки донеслись веселые крики и смех. Фред, конечно, оказался победителем. А потом они принялись возиться, как маленькие, ловили друг друга за ноги. Она видела, как Фред и молоденькая шведка в обнимку покатились по траве. Заметила, что Никола это разозлило… Пусть их, ей все равно. Вчера, когда она выходила из библиотеки, ей очень захотелось пить; она решила пойти на кухню и для сокращения пути выпрыгнула из окна на террасу и вдруг увидела их за трельяжем, увитым диким виноградом. Фред одной рукой прижимал шведку к себе, а другой так крепко стиснул ей маленькую грудь, что Ингрид тихонько вскрикнула. Ну что ж! Пожалуйста, если это ему доставляет удовольствие… Она не испытала ни тени ревности или хотя бы досады, и это открыло ей глаза на свои собственные чувства лучше, чем долгие месяцы раздумья и сомнений. Ничего впереди у нее нет. И это уж навсегда. Все изменилось так внезапно. Не могла же она в самом деле думать о разводе, хотя в ее жизни и появился Жан. Может быть, и нужно
было подумать над этим, несмотря на разницу в возрасте, — ведь Жан еще мальчик, — но вот она не подумала. Фред тогда был в отъезде. Когда же он вернулся… давно ли это было? И даже сейчас… Она завидовала Жоржетте Лертилуа: муж, дети — вот и весь ее горизонт. Как это люди строят планы на будущее? Кажется, люди всегда строят планы. А некоторые не строят. Вот она, например.
Она закрыла книгу, заметив страницу — семьдесят третья. Повторила несколько раз «семьдесят третья, семьдесят третья», хотя знала, что непременно забудет. Пусть они бегают, пусть играют… — Иду, иду, — крикнула она. Ее звала Сюзанна де Котель. Что ж тут сидеть да любоваться, как Фред форсит перед этой девчонкой? Голые, потные, катаются по траве… только бы младенцем ее не наградил, больше я ничего не требую. Никола возмущался: — Разве это игра? — А те двое хохотали как сумасшедшие. Сесиль пожала плечами.
— Послушай, — сказала Сюзанна, у которой голова была повязана красным платком. — Второго сентября всеобщая мобилизация… Фред куда приписан?
— Почем я знаю?
Она и в самом деле не знала. В прошлом году он уезжал в Альпы, а теперь, кажется, приписан к другому округу. Когда Фред пришел, чтобы принять душ, она спросила: — В этом году… ты… к какому округу приписан? — Он уже стоял под теплым дождем за глянцевитой бежевой занавеской с розовыми цветами. По лицу у него сбегали струйки воды. Он повернулся, посмотрел на нее своими голубыми глазами и крикнул: — Ты же знаешь! — Вот всегда так. Раз спросила — значит не знает.
Пока он вытирался, проделывая гимнастические упражнения с полотенцем, она смотрела на него с раздражением. Любая женщина была бы в восторге от такого любовника, говорила она себе. Она мысленно отмечала, как странно у него растут на груди волосы. Словно какое-то диковинное животное… чужое, чужое… — Раз спрашиваю, значит не знаю… или позабыла.
— Ну как же? Ведь я тебе говорил, что завод на меня послал заявку… и я получил броню, как специалист, еще перед поездкой в Нью-Йорк…
Получил броню? Сесиль исходила не из каких-либо определенных патриотических соображений, но почему-то ей стало стыдно за Фреда. — Значит, тебя не мобилизуют?
— Мобилизуют, конечно. Только оставят на заводе.
— Ну да, я и говорю…
Он что-то проворчал. Сесиль сама себя не понимала: уж не рассчитывала ли она на войну, чтоб избавиться от Фреда?
Ему все-таки нужно было вернуться в Париж. А Сесиль, может быть, хочет остаться в Пергола?.. Она чуть было не спросила, не предпочитает ли он увезти с собой Ингрид Сведенсен, но
