Любому настоящему поэту, даже если он на какое-то время становится экспериментатором и аналитиком, ведомо это редкое переживание: ты вдруг и совершенно отрываешься от человечества и попадаешь в мир, который никому ничего не должен. В стихах, что я сейчас прочту, Поль Элюар и Жюль Сюпервьель выразили его вечную нетронутость и его миражи, «поэтический элизий».
Ей непривычно расставлять капканы
Она в свою глядится красоту
Как просто и как просто соблазниться
Представьте, что глаза ее как цепи
Представьте, что ее опора — я
Представьте, что она сама себя
Прихлопнула сачком из легкой ласки
Светает я тебя люблю всей ночью в венах
Всю ночь я на тебя смотрел
Мне обо всем осталось догадаться,
Я верю сумеркам они дают мне власть
Тебя укутать
И растормошить и волю к жизни
Хоть сам я в неподвижности застыл{159}
Они дают мне власть тебя открыть
Освободить и снова потерять
При свете дня невидимое пламя
Уйдешь — а там за дверью виден свет
Уйдешь — а там за дверью виден я
И надо бы чтобы одной улыбке
Годились все на свете имена
Поль Элюар{160}
Когда к моим дверям придет упряжка-время,
Я напою коней, стараясь не смотреть,
Ведь это не вода, а кровь моя струится,
А кони скосят глаз и фыркнут благодарно,
И мне на них глядеть все горше, я устал,
Я слаб, я одинок, мне до смерти тоскливо,
В глазах темно, и столько надо сил,
Чтоб дотянуть до дня, когда упряжка
Прискачет вновь и вновь поить коней.
Что за сила
Тополь под луной?
Птица в ветках Под крыло сошлёт
Голову —
И близко и далёко.
Птица, тополь, ну какая сила
В спутанном союзе
Листьев, перьев,
Чтобы изменить свою судьбу?
Тишина стоит,
И круг забвенья
Охраняет их,
Пока не встанут
Солнце, память.
А наутро птица
Клювом обрывает сон, как нитку.
Дерево же расстилает тень,
Без которой невозможен день.
Жюль Сюпервьель «Тяготения»{161}
Я показал вам несколько способов войти в поэтическое пространство, но существуют еще тысячи других. Поэзия должна не столько слушать себя, сколько создавать. Каждому следует найти свою поэзию. Я приглашаю вас начать поиски — возможно, у вас получится, — и, как говорится в пасторских наставлениях: пусть Благодать снизойдет на вас.
Деревья тропиков{162}
(Пер. О. Кустовой)
Я не знаю, какой нрав у дуба. Но я знаю, как он себя ведет и как ведут себя бук, осина и вяз и все их собратья из европейских лесов. Знаю я, как они себя ведут, это-то видно, и мне они не нравятся. Особенно я не люблю буков: целые леса их росли в сорока минутах ходьбы от моего дома, и все детство меня тошнило от них. Бук — как огромный сундук, который ненадолго извергает из своих недр облако листочков, вскоре они опадут, а он с важностью застынет. Засох? Вовсе нет, просто притворяется, этакий скупец. Бук рождается взрослым, бывает, что ему за две сотни лет никак не умереть.
Когда подует сильный ветер, можно услышать, как с самой верхушки бука доносится шепоток, который никак не вяжется с этим огромным негнущимся столбом.
У тропического дерева совсем другой нрав.
Во-первых, оно торопится. А торопливое дерево — уже почти человек, не так ли? С каждым днем оно меняется, вырастает на локоть.
И всегда живое, сменяют друг друга времена года или нет. Живое? Нет, набухшее жизнью, готовое лопнуть от постоянного напряжения, излиться.
Почки огромные, как лягушки, полновесные и сочащиеся, липнут к подмышкам листьев, стоит тем начать желтеть — не пройдет и нескольких часов, как деревья выплюнут наружу гигантские зеленые пластинки, плотные, иногда глянцевые.
Листья получаются развесистые, как уши огромной зверюги, солнце разжигает в них жажду, ускоряет все органические процессы, выгоняет сок, спешит, а неиссякаемый прилив стремительно поднимается от плодородной почвы по бесконечному стволу, и дерево разрастается, разрастается, так что кажется, ему самому непонятно, как быть, как остановиться, куда еще сунуться.
Корни, как гигантские питоны, выползают из земли, выгибаются, переплетаются, там сожмутся, тут разбегутся, и вот они уже в двадцати метрах над тобой, среди ветвей, их занесло туда невесть как, и через мгновение они снова двинутся в путь.
С этой высоты они снова тянутся к жизни своими коричневыми кончиками, волосатыми, толстыми и невосприимчивыми, но по-своему внимательными. Щупальца-корни прилепляются к ветке, чтобы самим стать веткой, или спускаются, снова погружаются в чернеющий гумос, чтобы чуть дальше родилось еще одно дерево, то есть это же самое тысячествольное, двести метров в обхвате дерево, которое без конца выбрасывает в стороны свои хмельные древесные руки.
О, баньян, патриарх обеих Индий! Дерево, предвестившее Шиву! Дерево матапало с американского экватора{163} в съехавшей набок короне из несущихся в вихре листьев, чудовищные канело с гигантскими белыми цветами,{164} тропические деревья, вулканы растительного мира!
Деревья по самой природе своей театральные, помпезные — из-за однозначного, упорного сверх всякой меры разрастания.
Дерево-богохульник. Дерево после транса. Дерево-пугало.
Дерево-крик с кишками наружу, кишками жалоб.
Дерево-копье, дерево-спрут, дерево-не-подступись.
Оплывшее дерево-бутылка.
Хлебное дерево, якорное дерево, дерево-амфора, дерево дочерей Лота.
Дерево с листями-плавниками, дерево с ластами.
Дерево, обвешанное гантелями, колотушками, вилками.
Дерево-амеба.
Благородное дерево, проповедующее людям о деяниях сверхчеловеческих…
Что скажешь об их цветах? Что скажешь о плодах, которые висят прямо на стволе, или торчат сверху, или, как огромные мешки, на сгибах веток?
Что скажешь о пестиках, об огромных тычинках, которые решительно выпирают, ясно давая понять, что такое цветок и на что он больше всего похож, так что даже последняя дуреха догадается и наконец перестанет вздыхать: «Как мило! Какая прелесть!»
Что скажешь о поперечных лианах, прыгающих с ветки на ветку, будто они обезьяны, а не растения, они стискивают, душат лес в бескрайних перепутанных объятиях, из которых вдобавок вырываются, виснут вниз или тянутся наверх эпифиты, мхи, гигантские папоротники, орхидеи, паразитические растения в бесконечном взаимопроникновении…
А ниже, неся на себе все, став невидимкой под этой ношей, разубранное следами распада и гниения, великое многобородое дерево леса, дед-патриарх, обративший терпение в пафос, царит, не сдаваясь, среди невыразимого упадка.
В этом лесу нет пейзажа, он слишком густ для этого. Дерево нужно лицезреть отдельно, видеть его движение. Дерево само — движение. И вот какое.
Рисунки Мишо из разных книг
Мы приводим несколько рисунков Мишо из книги «Деревья тропиков» (1942):
«Алфавит», «Цепочка человечков», «Те, кто пришли ко мне», «Перо» — первые три рисунка были впервые напечатаны в сборнике «Заклинания» (1943), а последний — в брошюре «Отдел чудищ» (1944). Фрагменты текстов, которые сопоставлены рисункам, были выбраны впоследствии издателем и другом Мишо, Рене Вертеле, для книги «Картины и рисунки» (1946). Мишо не протестовал против такого сопоставления текстов и рисунков, а где-то и уточнил связи между ними: о последнем рисунке из «Отдела чудищ» он написал Бертеле, что это «скорее Перо».
Следующий рисунок был помещен на последней странице книги «Картины и рисунки» без комментариев. Он, по всей видимости, имеет отношение к тексту «Мой конёк» («Внутренние дали; Перо»). См. также примечание к «Моему коньку».
Алфавит
«Когда на меня повеяло холодом подступающей смерти, я присмотрелся ко всему живому — в последний раз. От смертельного прикосновения этою леденящего взгляда всё, кроме самого главного, исчезало. Но я продолжал тасовать мир живых существ, пытаясь найти что-то, что устоит перед Смертью».
Цепочка человечков
«В конце долгой болезни, после большого упадка сил, я встретился с цепочкой человечков. Я бы их выгнал, но сам-то я был слабее дыхания… И они прошли через меня, ведь я был по-прежнему своего роста, а они — малюсенькие, и мне стало ужасно не по себе…»
