Оноре Бальзак - Отец Горио

— Да, господин Эжен, — промолвил Кристоф, — это был хороший и честный человек; он никогда ни одного грубого слова не сказал, никому не вредил, никогда не делал зла.

Священники, мальчик-певчий и причетник явились и совершили все, что полагается за семьдесят франков в эпоху, когда служители церкви не достаточно богаты, чтобы молиться даром. Причт пропел псалом, Libera и Deprofundis[16]. Служба продолжалась двадцать минут. Была одна только траурная карета для священника и певчего; они согласились посадить к себе Эжена и Кристофа.

— Провожатых нет, можно ехать поскорее, чтобы не замешкаться, — сказал священник, — уже половина шестого.

Однако в ту минуту, когда гроб был поставлен на дроги, появились две пустых кареты с гербами графа де Ресто и барона де Нусингена и последовали за погребальной колесницей до Пер-Лашез. В шесть часов тело папаши Горио было опущено в могилу, вокруг которой стояли лакеи его дочерей; они исчезли вместе с причтом, как только была прочитана краткая лития, соответствовавшая тощему кошельку студента. Бросив несколько лопат земли на гроб, чтобы прикрыть его, оба могильщика подняли головы, а один из них обратился к Растиньяку с просьбой дать им на чай. Эжен порылся в кармане и, не найдя там ничего, принужден был занять франк у Кристофа. Этот сам по себе незначительный случай вызвал у Растиньяка приступ смертельной тоски. Наступал вечер, туманные сумерки раздражали. Эжен взглянул на могилу и схоронил в ней последнюю слезу, исторгнутую святыми волнениями юного сердца, одну из тех слез, которые, упав на землю, возносятся к небесам. Скрестив на груди руки, он стал смотреть на облака. Кристоф поглядел на него и ушел.

Оставшись один, Растиньяк прошел до конца кладбища и увидел Париж, извивавшийся по обоим берегам Сены; уже зажигались огни. Он вперил взор в кварталы между Вандомской колонной и куполом Дворца инвалидов, где обитал высший свет, куда он так хотел проникнуть. Он окинул этот жужжащий улей взглядом, точно желая заранее высосать из него мед, и гордо воскликнул:

— А теперь мы с тобой поборемся!

Затем, в виде первого вызова обществу, он пошел обедать к госпоже де Нусинген.

Саше, сентябрь 1834 г.

В стенах и вне их (лат.).

Все здесь правда (англ.).

Tilleul — липа (фр.).

В подлиннике Сильвия называет Пуаре «Пуаро», что по-французски значит «лук-порей».

До самых пят (лат.).

Милый, милый, не сомневайся (итал.).

Из той же муки (лат.).

Самая основа мира (лат.).

В подлиннике непереводимая игра слов: «canon» значит и «канон» и «пушка».

Буквально: бог из машины — латинская поговорка, означающая неожиданно появившийся выход из сложных, запутанных обстоятельств.

Игра слов: «lа poire» — груша, в просторечии означает также «простофиля».

Непереводимая игра слов. Французское выражение «между грушей и сыром» означает конец обеда или ужина, время десерта, когда веселье подвыпивших гостей достигает высшей точки.

Непереводимый каламбур, основанный на том, что «la barbe» означает и «борода» и «плесень».

Буквально: «Со временем». Употребляется в смысле: «Придет время, не то заговоришь».

Страсть каждого выдает (лат.).

«Избави мя…» и «Из глубины воззвах…».