— Не зипун, а лодку, давай, крои, — не задумываясь ответил рыбак.
Оба долго молчали. Емельяну стало скучно и он принялся нетерпеливо двигать пальцами босых ног, — резиновые сапоги остались в лодке, — потом встал, потянулся так, что у него хрустнули все суставы и, угостив Ермолая кулаком в спину, отправился на бак.
— Идем, что ли!
Ермолай даже не шелохнулся — словно ударили не его, а стену.
— Ну же!
— Куда? — мрачно проговорил Ермолай.
— Работать, тоска одолела.
— Что работать-то?
— Как что? Кроме как рыбу ловить, ты что еще умеешь делать?
— Пить, — с досадой вставил Андрей.
Старшина замахнулся на него кулаком, но паренек ловко увернулся.
— Что ж, — сказал Ермолай, неожиданно смягчившись, если все равно кабак закрыли…
Буфетчик, куривший на пустом ящике, счел нужным вмешаться:
— Я, товарищи, здесь ни при чем… И товарищ Данилов говорил, чтобы буфет все время торговал. Но товарищ Жора велел, чтобы только в обед открывать. Он и отвечает. А товарищ Данилов все время старался, чтобы как прежде торговали… Он, товарищ Данилов, сговорчивей был, он все ваши обстоятельства знает, — не со вчерашнего дня на судне…
Ермолай и еще несколько человек, стоявших поблизости, с интересом слушали. Емельян презрительно усмехнулся:
— Хорош сговорчивый!.. Батька его такой же сговорчивый был, когда трактир в Даниловке держал…
Рыбаки захохотали. Один из Мангалии спросил, правда ли это, и даниловские охотно ему подтвердили. Емельян не отставал от Ермолая:
— Идем, что ли, говорю, тоска одолела. Не для того мы с тобой на свет родились, чтобы сложа руки сидеть… Айда, ребята! А то руки у вас, небось, как у барышень нежные стали — забыли, когда бабайки держали… Куда Косма пропал?
— Он на баке, — поспешно ответил Андрей.
Все цугом, во главе с Емельяном, отправились на бак. Впереди виднелась качавшаяся у самого планшира мачта куттера и подъемная стрела, которая тащила сетку, до краев нагруженную только что доставленной одной из бригад камбалой. Из качавшейся сетки далеко кругом летели брызги соленой воды и рыбьей крови. Когда она, наконец, опустилась на палубу, парень в окровавленном прорезиненном фартуке бросился ее развязывать. Косма спокойно и молчаливо ему помогал. Стоя на первых ступеньках трапа, ведшего в трюм, на них смотрела Маргарита, пытаясь поймать взгляд Космы. Но парень на нее не глядел. Он был всецело поглощен своим делом, помогая весовщику, и даже раз улыбнулся отпущенной им шутке — улыбнулся особенной, серьезной и в то же время детской улыбкой. Девушка не видела этой улыбки. Она смотрела на его спокойную, высокую, массивную фигуру, на его красивую голову — и ею овладевало какое-то беспокойство, какое-то безотчетное недовольство. К весам подошли Емельян, толстый, красный Ермолай и другие. Андрей тоже принялся помогать взвешивать рыбу.
— Дядя Емельян! — крикнул Косма. — Бригада Луки Георге нас побила! Проигрываем соревнование!
— Так вам и надо. А мы с дядей Ермолаем его выиграем, это самое соревнование, туда его мать! — со смехом сказал Андрей, без всякого усилия поднимая корзину с камбалой, весившую, вероятно, больше мешка с цементом.
Маргарита окинула его быстрым взглядом: лицо у этого светловолосого паренька чистое и нежное, как у девушки, но боже ты мой, как он ругается! «Сразу видно — простой рыбак, необразованный, — думала Маргарита. — Да и Косма не лучше: о шикарной жизни в Констанце они, ясно, никакого понятия не имеют. Никогда, конечно, не бывали в ресторане «Морские чары», и не танцевали под музыку…» Она повернулась и отправилась на завод, но безотчетное недовольство так и осталось в душе у девушки. Чего ей не хватало? К чему она стремилась? Чего хотела? Она и сама этого не знала… «Ничего, пройдет», — решила Маргарита, принимаясь за работу.
Наверху, на палубе, появился Лае в полосатой фуфайке, тщательно причесанный и сильно пахнущий вежеталем. Засунув руки в карманы, он самодовольно оглядывался по сторонам. До вахты еще оставалось довольно свободного времени. От нечего делать, он решил спуститься на завод. Девушки копошились около огромных оцинкованных чанов, в которых охлаждались тысячи кусков жареной камбалы.
На длинных столах, при свете ярких электрических лампочек, поблескивали бесконечные ряды наполненных, но еще открытых коробок. Приготовленный для осетрины острый томатный соус стекал со столов то в одну сторону, то в другую, при каждом наклоне раскачиваемого зыбью судна. На потолке также мерно качались лампочки; машина, закрывавшая коробки, оглушительно шумела; работницы приносили корзины с нарезанным луком, которые они опрокидывали в чаны с соусом, или корзины с нарезанной кусками рыбой, которую ставили жарить. Девушки, носившие корзины, громко — чтобы перекричать машину — перекликались между собой; другие, работавшие у столов, хором пели рыбацкую песню.
Лае осмотрелся и увидел Маргариту, следившую за чаном, в котором кипел томатный соус. Он подкрался к ней сзади и ущипнул ее. Девушка испуганно вздрогнула и чуть было не закатила ему пощечину, но во время узнала и удержалась.
— Чего лезешь! — сердито осадила она Лае, поворачиваясь к нему спиной. — Не видишь, что занята! Оставь меня в покое!
— Если так, то я лучше уйду, — обиженно проворчал Лае. — Ишь, какая недотрога!
— А ты другой раз на работе не приставай!
— Ну, будет задаваться, — примирительно сказал Лае, бережно, чтобы как-нибудь их не расстроить, касаясь своих тщательно уложенных кудрей. — Подумаешь — какая работа! Скажи лучше, за что тебе премию выдали? За работу?
Девушка густо покраснела и повернулась спиной к обидчику. В первую минуту она даже ничего не могла произнести от негодования. Лае, сам испугавшись того, что он сказал, хотел ее обнять:
— Я, может, не так сказал, ты не обижайся, — проговорил он со смущенной физиономией.
Но девушка оттолкнула его с такой силой, что он потерял равновесие и беспомощно замахал руками в воздухе в поисках опоры. Пароход в эту минуту сильно качнуло и Лае, чтобы не упасть, ухватился за ручку котла, от чего котел с кипящим соусом медленно накренился, потом сразу опрокинулся на пол.
Бывшие на палубе рыбаки услышали отчаянный женский крик и чье-то яростное ругательство, потом целый хор голосов. Прибежав посмотреть, что случилось, они увидели, как несколько работниц под руки вели Маргариту по трапу. Девушка плакала от боли, прикладывая, без всякой пользы, грязный платок к ошпаренной ноге. За ними ковылял Лае, потный, со спутанными волосами, с перекосившимся лицом, сопровождаемый остальными работницами и самой заведующей, которая громко его ругала.
— Меня тоже соусом ошпарило! Я спасал! — оправдывался матрос.
— Ты лучше скажи, что ты делал на заводе? — кричала товарищ Митя. — К девушкам приставал, а?
— Так его, тетя Митя! — поддакивал Емельян, научившийся называть ее «тетей Митей» от заводских девушек. — Как следует его, чтобы другой раз знал!
Косма, занятый взвешиванием большой белуги, посмотрел через плечо на Маргариту, которую вели наверх к фельдшерице на перевязку. Она была вся красная от слез, но Косма равнодушно отвернулся и продолжал взвешивать рыбу.
— Эй, вы там! Кончили? — нетерпеливо крикнул Емельян, занося ногу через планшир.
За ним последовал Ермолай. С верхней палубы сбежал по трапу Адам Жора.
— На промысел? — участливо поинтересовался инструктор. Сидя верхом на планшире, рыбаки смущенно переглянулись, потом, все одновременно сделав одно и то же движение, перекинули ногу и исчезли за бортом. Но Адам перегнулся через планшир и крикнул им вдогонку:
— В буфет наведывайтесь, не забывайте!
Висевшие на штормтрапе и готовые спрыгнуть на куттер Емельян с Ермолаем подняли угрюмые лица.
— Ладно… Скупердяй! — первым откликнулся Ермолай, который ни на кого не мог долго сердиться.
Уже на куттере, ударив себя кулаком в богатырскую грудь, он признался Емельяну:
— Вот он где у меня!.. В самом сердце!
— Неужто и он? С каких же это пор?
— С тех пор как за лодками ходили. Это, брат, настоящий человек — молодец!
Немного погодя, держась за такелаж, чтобы не свалиться с бешено прыгавшего на волнах куттера и глядя на своих подручных, которые все четверо одновременно спускались по штормтрапу. Ермолай задумчиво прибавил:
— Не знаю только, за что он на водку ополчился…
* * *
Мертвая зыбь то мягко поднимала, то снова опускала стоявшие поодаль от куттера лодки. Усталые рыбаки, прогребшие целый день по неспокойному морю, отдыхали. С запада дул прохладный ветер. Там, над потемневшим морем, садилось солнце.
Косма с Емельяном были одни в лодке. Емельян точил нож; Косма сидел на дне, упершись спиной в шпангоуты и локтями в край лодки, и смотрел на необыкновенно ясное вечернее небо. Его загорелое, небритое лицо освещалось догоравшей зарей. Лицо Емельяна было в тени. Вокруг них с жалобным криком носились чайки. Слышался шум разбивавшихся гребней. В волнах появилась и тотчас исчезла черная, блестящая спина дельфина. Чайки тоже улетели, и осталась бескрайняя водная пустыня. В соседних двух лодках люди, наверно, уже спали или не спеша что-нибудь чинили.
