– Конечно! – тотчас же согласился он. – Можно даже и шестьдесят, – добавил он.
– Хорошо, значит, шестьдесят. – Штайнер внес эту сумму в подписной лист. – Кроме Хайнца, у вас еще есть другие имена?
– Хайнц Карл Гозвин. Гозвин с одним «н».
– Гозвин – это редкое имя.
– Да, но это настоящее немецкое имя. Старогерманское. Уже во времена переселения народов упоминается имя короля Гозвина.
– Верно, верно.
Аммерс положил на стол две купюры – пятьдесят и десять франков. Штайнер спрятал деньги.
– Расписки не даю, – сказал он. – И вы сами понимаете, почему.
– Конечно, конечно! Ведь эти взносы тайные… А здесь, в Швейцарии… – Аммерс хитро подмигнул.
– И не создавайте вокруг себя никакого шума, геноссе. Тишина – уже половина успеха! Не забывайте об этом!
– Конечно! И я все хорошо понимаю… А это был только несчастный случай…
Штайнер возвращался к Бееру по извилистым улочкам, усмехаясь в душе. «Рак печени! Ай да Керн! Вот, наверное, удивится, когда получит шестьдесят франков после этого налета»!
В дверь постучали. Рут прислушалась. Она была одна в комнате. Керн с утра ушел искать работу. Минуту Рут сидела в нерешительности, потом поднялась, прошла в комнату Керна и прикрыла за собой дверь. Комнаты были смежными и расположены на углу. В этом заключалось их преимущество на случай облавы. Из каждой комнаты можно было выйти в коридор и притом остаться незамеченным, если кто-нибудь стоял у другой двери.
Рут осторожно приоткрыла дверь комнаты Керна, вышла в коридор и заглянула за угол.
Перед дверью ее комнаты стоял мужчина лет сорока. Рут видела его и раньше. Его звали Брозе. Жена его уже семь месяцев была больна и не вставала с постели. Оба жили на маленькую поддержку комитета и на ту жалкую сумму, которую привезли с собой. Это не было тайной. В отеле «Верден» каждый знал о жильцах почти все.
– Вы – ко мне? – спросила Рут.
– Да. Я хотел бы попросить вас кое о чем. Вы – фрейлейн Голланд, не так ли?
– Да.
– Меня зовут Брозе, и я живу этажом ниже, – смущенно произнес он. – У меня дома больная жена, а я должен пойти поискать какую-нибудь работу. Вот я и хотел попросить вас. Может быть, у вас найдется время…
У Брозе было тонкое изможденное лицо. Рут знала, что в отеле почти все убегали, как только он появлялся. Он давно искал общества для своей жены.
– Она очень часто остается одна… Ну, а вы знаете, что это такое. Надежду ведь так легко потерять. Бывают дни, когда она особенно подавлена. Но если рядом с ней человек, ей сразу становится легче… Вот я и подумал, что вы, может быть, побеседуете с ней разок. Моя жена – умная женщина…
Рут как раз училась вязать джемперы из легкой кашмирской шерсти. Ей сказали, что русский магазин на Елисейских полях покупает нечто подобное, чтобы потом перепродать втридорога. Она не собиралась откладывать работу и, наверное, не пошла бы, но беспомощная похвала «моя жена – умная женщина» все решила, и Рут почувствовала странное смущение.
– Подождите минуточку, – сказала она. – Я захвачу с собой кое-что и пойду с вами.
Она взяла с собой шерсть и образец и спустилась с Брозе вниз. Брозе жили на втором этаже в маленькой комнатке с окнами на улицу. Когда Брозе и Рут вошли, лицо женщины, лежавшей на кровати, сразу изменилось. На нем появилась вымученная, но радостная улыбка.
– Люси, это – фрейлейн Голланд, – сказал Брозе поспешно. – Она очень хочет поговорить с тобой.
Темные глаза на бледном как воск лице с недоверием посмотрели на Рут.
– Сейчас я уйду, – быстро сказал Брозе. – А вечером вернусь. Сегодня я наверняка что-нибудь подыщу. До свидания.
Он улыбнулся, приветливо взмахнул рукой и закрыл за собой дверь.
– Это он вас позвал, правда? – спросила женщина через какое-то мгновение.
Сперва Рут хотела ответить отрицательно, но потом кивнула.
– Я так и думала. Спасибо вам за то, что вы пришли. Но я могу остаться и одна. Идите занимайтесь своим делом. А я немного посплю.
– У меня нет никаких дел, – ответила Рут. – А сейчас я как раз учусь вязать. Этим я могу заниматься и здесь. Все принадлежности для вязания я захватила с собой.
– Есть и более приятные вещи, чем сидеть рядом с больной, – устало заметила женщина.
– Конечно. Но это все-таки лучше, чем сидеть одной.
– Так все говорят, чтобы утешить меня, – пробормотала женщина. – Я знаю, больных всегда утешают. Вы уж лучше прямо скажите, что вам неприятно сидеть рядом с больной женщиной, у которой плохое настроение, и что вы делаете это только потому, что муж мой вас уговорил.
– Да, ваш муж уговорил меня, – ответила Рут. – Но у меня не было намерения утешать вас. И я рада, что имею возможность поговорить с кем-нибудь.
– Вы же можете пойти прогуляться! – сказала больная.
Я это делаю не очень охотно.
Не услышав ответа, Рут подняла глаза и посмотрела на растерянное лицо больной. А та оперлась на руки и пристально смотрела на нее… И внезапно слезы ручьями потекли из ее глаз. В одну секунду лицо ее было залито слезами.
– О, боже ты мой! Вы говорите это так просто… А я… Если бы я могла выходить на улицу!
Она снова упала на подушки. Рут встала. Она видела серые вздрагивающие плечи, видела нищенскую кровать в пыльном послеполуденном свете, солнечную холодную улицу за окном, дома с маленькими железными балкончиками, огромную светящуюся бутылку, висевшую высоко над крышами, – рекламу аперитива «Дюбонне», которая бессмысленно светилась, хотя было еще светло, и ей на мгновение показалось, будто все это находится где-то очень далеко, чуть ли не на другой планете.
Женщина перестала плакать. Потом медленно приподнялась.
– Вы еще здесь? – спросила она.
– Да.
– Я очень нервная и истеричная. И порой нервные припадки продолжаются целый день. Не сердитесь на меня, пожалуйста.
– Я и не думала сердиться. Просто мысли мои витали где-то в небесах, вот и все.
Рут снова присела рядом с кроватью. Она разложила перед собой образец джемпера и принялась за работу. Она не смотрела на больную, так как ей было тяжело видеть ее растерянное лицо. Девушке казалось, что, находясь рядом с больной, она просто хвалится своим здоровьем.
– Вы неправильно держите спицы, – сказала женщина через некоторое время. – Так вы будете вязать гораздо медленнее. Спицы нужно держать вот так.
Она взяла спицы и показала Рут, как их нужно держать. Потом взяла уже связанную часть и внимательно посмотрела на нее.
– Вот здесь не хватает одной петли, – сказала она. – Тут нужно снова распустить. Вот посмотрите.
Рут подняла глаза. Больная с улыбкой смотрела на нее, Лицо ее стало внимательным, сосредоточенным, целиком погруженным в работу. От прежнего выражения не осталось и следа. Бледные руки двигались легко и быстро.
– Вот так, – наконец сказала она. – А теперь попробуйте еще раз.
Брозе вернулся домой вечером. В комнате было темно. В окно глядело только вечернее небо и отливающая красным блеском огромная бутылка «Дюбонне».
– Люси? – спросил он в темноту.
Женщина на кровати шевельнулась, и Брозе увидел ее лицо. В отблеске световой рекламы казалось, что оно было окрашено нежным румянцем, словно случилось чудо и больная внезапно выздоровела.
– Ты спала? – спросил он.
– Нет, просто лежала.
– Фрейлейн Голланд давно ушла?
– Нет, всего несколько минут тому назад.
– Люси… – Он осторожно присел на край кровати.
– Мой дорогой! – Она погладила его по руке. – Что-нибудь нашел?
– Пока нет. Но я обязательно найду.
Некоторое время женщина лежала молча.
– Я для тебя большая обуза, Отто, – сказала она затем.
– Как ты можешь так говорить, Люси! Что бы я делал, если бы не было тебя.
– Был бы абсолютно свободен. Мог бы делать все, что захотел бы. Мог бы вернуться в Германию и работать.
– Вот как?
– Да, – продолжала она. – Разведись со мной. Там, в Германии, тебе это поставят в заслугу.
– Ариец, который вспомнил о чистоте своей крови и развелся с еврейкой, так что ли? – спросил Брозе.
– Да. Они наверняка говорят что-нибудь в таком духе. Они же лично ничего не имеют против тебя, Отто.
– Ничего. Зато я имею кое-что против них.
Брозе прислонил голову к спинке кровати. Он вспомнил о том, как к нему в чертежное бюро пришел его шеф и долго распространялся насчет того, что он, Брозе, прилежный работник, но что времена настали тяжелые и ему будет жалко, если Брозе придется уволить, поскольку жена у него – еврейка. После этих слов Брозе взял шляпу и ушел. Через восемь дней он в кровь разбил нос швейцару из своего дома, который был одновременно и дворником квартала, и шпиком, за то, что тот обозвал его жену вонючей жидовкой. К счастью, адвокат Брозе смог доказать, что швейцар вел за кружкой пива речи, направленные против государства. После этого швейцар исчез из их дома. Но и жена Брозе не решалась больше показываться на улице – не хотела, чтобы ее задевали сопляки в униформе. Брозе не смог найти себе работы. Тогда они уехали в Париж. В дороге жена заболела.
