Иосиф Опатошу - В польских лесах

Лес тихо шумел.

Гигантские сосны в свете заходящего солнца казались медными колоннами, подпирающими небо. Кустики волчьих ягод качались, склоняясь среди сосен, словно старые женщины на молитве. Обрывки облаков, рассеянные по небу, понемногу сгрудились над лесом, окутали верхушки деревьев и, прорезанные ими, открыли небо, казавшееся кровавым.

Рыбаки, как по команде, наклонились к корням деревьев, приложили ко рту руки и хором крикнули. Эхо глухо отдалось в лесу, будто звук несся из-под земли. Это старики звали молодежь.

Рохеле вырвалась из объятий Мордхе, полусмущенная, полусердитая, поправила волосы, потом начала рвать мох и осыпать им Мордхе, будто злилась на него.

— Уйди, нехороший человек!

Из лесу молодежь со всех сторон ответила на зов свистом; парни и девушки парами брели меж деревьев; казалось, боги лесов воскресли в глубоких пещерах и вместе с темным лесом отправились к Висле встречать Ванду.

Мордхе шел рядом с Рохеле; ему хотелось ее развлечь, рассмешить, но он не знал как. Он каждую минуту то брал ее руку, то отпускал, то снова брал… Все медленнее шел Мордхе за процессией, а скоро и вовсе отстал и, слыша, как затихает пение, сел вместе с Рохеле под деревом.

Над Вислой поднялись водяные птицы с длинными клювами, повисли, точно светлые призраки во тьме, и приветствовали ночь своими криками.

Мрак опустился над лесом; деревья казались теперь гуще и выше. Ночные птицы зашевелились, большими зелеными глазами глядели с верхушек деревьев, били тяжелыми крыльями. Лес волновал и пугал.

Вдали сверкала Висла — раскаленная гибкая полоска стали; она как будто придвигалась все ближе и ближе; казалось, лесной царь поменял местами деревья и воду, потом выпустил из своих широких рукавов летучих мышей и, все подготовив, ждал полуночи. Рыбаки густыми тенями копошились на берегу реки. Их задушевное пение до глубокой темноты уныло раздавалось над голыми полями, над лесом. Тихо ворчали, рассказывая быль, столетние дубы:

«Много веков назад, когда человечество было юным и понимало язык лесов, жил на свете принц Кракус, младший сын Ляха.

Жил Кракус со своей молодой женой Ланданой у истоков Вислы, в пещере, которая имела форму человеческого черепа. Про эту пещеру шел слух и в далеких странах.

Люди тогда были добры. Они знали, что властелин лесов, седой лесной царь, от старости обросший мхом, ласкает каждое деревце, целует каждую ветку, любит лес, как мать своих детей. Они знали, что седому лесному старцу, который обитает в каждой ветке, в каждом листе, было бы тесно и душно в стенах дома, и они не воздвигали ему обители. Каждую ночь он созывал ветры, зверей и птиц и, доверив их лесу, носился от одной пещеры к другой, где жили люди, целовал голубоглазых дочерей.

Кракус видел, как ржавеет на стене его шпага, и однажды его охватила печаль. Он созвал полчища обросших волосами людей, пошел с ними за добычей по снежным горам за Вислу и оставил в пещере прекрасную Ландану, ибо рубить мечом человеческие головы доставляло Кракусу большее наслаждение, чем целовать красавицу жену.

Тосковала Ландана по Кракусу, ждала его, долго ждала, выплакала ночами свои голубые глаза — Кракус не возвращался. Лесной царь не мог спокойно видеть ее горе, осушал ее слезы своими поцелуями.

Тогда и родилась Ванда, дитя воды, с зелеными глазами. Годы проходили, Кракус точно в воду канул, и Ванда, прекрасная, как солнечное сияние, росла с печалью в душе, тоскуя по отцу. Со снежных гор, из-за Вислы надвинулись полчища чужеземцев, нахлынули, словно саранча. Страх напал на волосатых людей, и они воззвали к Ванде:

— Царствуй над нами!

Собрала Ванда войско на берегу реки, ждала врага и воспевала Вислу. Коснется пальцами арфы — станет трава пробиваться, станут деревья цвести, лес и река начинают ей вторить…

Враг замедлил шествие своих легионов. Принц Ритингер вышел к Ванде, воткнул свой меч глубоко в землю и склонился перед девушкой:

— Прекрасная принцесса, в бурю мои ладьи еще никогда не причаливали к берегу, мои люди смеются над ветром, смеются над снежными горами… Смотри — за моим кровавым мечом тянутся стаи воронов… Прекрасная принцесса…

Ванда подняла глаза:

— Я не буду твоей, проклятый тевтон!

Принц вытащил свою шпагу из земли, трижды дал сигнал, но его войско, очарованное красотой Ванды, не трогалось с места. С горя и стыда принц бросился в Вислу.

— Теперь я стану твоей! — воскликнула Ванда.

Так она превратилась в повелительницу Вислы».

Мордхе стоял у окна, глядя на реб Иче, который сидел за дубовым синагогальным столом, погруженный в изучение Торы.

Реб Иче было уже за тридцать. Высокий, худой человек с черными, глубоко посаженными глазами, с восковым лицом, черной густой бородой и белозубой улыбкой, он был каббалист и знаток хасидизма. Таких евреев больше нет. Они появились когда-то вместе с хасидизмом. С талесом[19] и тфилин под мышкой они странствовали из города в город, где жили евреи, толковали о хасидизме и своей глубокой верой покорили Польшу, Галицию, Волынь. Когда прекратилась борьба между миснагедами и хасидами и хасидизм овладел еврейством, исчезли эти люди с хасидским умом. Прежние ребе редко передавали свое звание детям; каждый ребе имел учеников, молодых людей, которых он воспитывал, которым разъяснял сущность хасидизма, отвлекая их от бытия материального мира. После смерти ребе хасиды ездили к его ученикам.

Реб Иче был приближенным ребе из Коцка. И хотя он избегал людей, искал уединения, все, кто так или иначе соприкасался с ним, любили его. Он держал себя просто, не поучал и не критиковал окружающих — даже если они этого заслуживали — и для каждого находил доброе слово. Его взгляд мгновенно проникал в душу человека, он тотчас понимал то, для чего другому нужны годы, то, что большинство людей вообще не способны понять. Каждый, кто вел с ним беседу, чувствовал, что реб Иче может заглянуть в тайное тайных его души; любой грешник открывал реб Иче свое сердце, как ребенок — матери. Уходя от него, редко раскаивались, но хотели как можно скорее снова встретиться с ним.

В Коцке все знали, что этот человек избегает людей, ибо погружен в поиски путей для приближения прихода Мессии. Ребе не раз говорил, что он ищет одиночества, так как слишком хорошо знает людей, а теперь должен хоть немного познакомиться с деревьями. В то время Авром был в Коцке. Он пожаловался ребе, что живет слишком уж далеко от места, где учат Тору.

Ребе ответил:

— Возьми к себе реб Иче. Будет у тебя слово Торы, и благодать снизойдет на твой дом.

Авром с радостью пригласил к себе реб Иче. И когда тот приехал в лес, Авром отвел ему лучшую комнату, принес туда книги, оберегал реб Иче словно хрустальный сосуд, и реб Иче вот уже второе полугодие не отрывался от изучения Торы.

Мордхе давно был наслышан от отца и хасидов о реб Иче, знал, что это каббалист и человек большого ума. Реб Иче с первого дня взял его под свое покровительство, беседовал с ним, как со взрослым, вообще держался как с равным, ничем не обнаруживая своего превосходства над юношей, и тот сразу же полюбил его всей душой.

Реб Иче просил Мордхе почаще заходить к нему в комнату. Мордхе вскоре настолько привязался к реб Иче, что постепенно стал поверять ему все свои думы. Реб Иче не укорял его, никогда не говорил: «Так нельзя», но, когда Мордхе о чем-нибудь ему рассказывал, непременно заводил беседу о хасидизме, и эта беседа всегда помогала Мордхе разрешить снедающие его сомнения, найти ответ на мучившие его вопросы. Со временем он так привязался к реб Иче, что нуждался в нем каждый день. Заходя к нему в комнату, он, чтобы не мешать, усаживался у окна и смотрел на реб Иче, долго смотрел, при этом у него рождалось ощущение, что ничего плохого не может произойти, пока он под одной крышей с реб Иче. Он успокаивался и выходил, не сказав ни слова, и на душе у него становилось легче.

С того дня, как Мордхе принял участие в процессии рыбаков, он совсем бросил заниматься. Только шатался по лесу, думая о Рохеле. Целыми часами просиживал он в голубятне и смотрел, как спариваются голуби. А когда наступал вечер, кровь в его жилах вскипала. И ночь будто нарочно медлила сойти на землю, и никто в доме не ложился. Мордхе бродил по комнатам, как пойманный зверь, потом ложился в постель, зарывался в одеяло и долго лежал, не зная, как успокоиться. Голова у него горела, словно в лихорадке, он беспрестанно говорил сам с собой. Когда все в доме засыпали, босой, через окно он тихо уходил к Рохеле, которая жила в полуверсте. И так изо дня в день. Первое время Мордхе был настолько счастлив и занят собой, что избегал даже реб Иче.

Заметив, что домашние следят за ним и арендатор, отец Рохеле, стал у них что-то уж слишком частым гостем, он решил поверить свою тайну реб Иче. Но ему было стыдно, что он последнее время избегал его. Однако, когда мать дала ему понять, что если он не перестанет шляться к девушке, то арендатора прогонят, Мордхе взволновался и все-таки пошел к реб Иче.