Ну, допустим, все это несколько преувеличенно. Разумеется, он никогда не был настолько глуп, чтобы ожидать чего-то настолько восхитительного. Но как бы то ни было, он и в самом деле часами бродил по темным улицам и в конце концов снимал проститутку. Вдвоем они безмолвно и поспешно забивались в какую-нибудь конуру. Ох. Ему никогда не давало покоя чувство: быть может, нынче вечером какие-то мужчины уже были с нею в этой самой комнате. Потом он, заикаясь, пытался завязать разговор. Могут ли они, эта женщина и этот мужчина, узнать друг друга получше? Женщина смотрела на вещи по-деловому. Ночь еще не прошла, впереди работы непочатый край. Резину тянуть ни к чему. И так уже прорва времени вылетела в трубу. Иной раз вот так проболтаешься полночи и ни шиша не заработаешь.
На следующий день после подобных приключений Джон Уэбстер возвращался домой, чувствуя себя жалким и нечистым. И все же работа в конторе начинала спориться, и по ночам впервые за долгое время он спал как следует. Всего-то ничего — но он сосредоточивался на делах и больше не давал воли грезам и неясным мыслям. Когда управляешь фабрикой, такие вещи обеспечивают тебе неплохое преимущество.
Теперь он стоял на последней ступеньке и думал о том, что, наверное, стоило бы опять устроить себе такую прогулку. Если он останется тут и будет сидеть каждый день с утра до вечера рядом с Натали Шварц — мало ли что из этого выйдет. Но можно ведь и взглянуть правде в лицо. После того, что он пережил в это утро, после того, как посмотрел ей в глаза, просто так, как ни в чем не бывало, — после этого жизнь двух человек в конторе переменилась. Что-то новое появилось в самом воздухе, которым они вместе дышали. Лучше всего было бы не возвращаться на фабрику, а прямо сейчас пойти и сесть на поезд до Чикаго или Милуоки. А что до жены — он уже позволил той неясной мысли об умирающей плоти проникнуть в его голову. Он закрыл глаза и облокотился о перила. Разум его опустел.
Дверь в столовую открылась, и оттуда вышла женщина. Это была единственная служанка Уэбстеров, она работала в этом доме уже много лет. Теперь ей было за пятьдесят, и пока она стояла перед Джоном Уэбстером, он глядел на нее так, как не глядел уже давно. Тысячи мыслей громогласно обрушились на него, словно горсть дроби, брошенная в оконное стекло.
Стоявшая перед ним женщина была худой и высокой, и лицо ее прорезали глубокие морщины. Разве неудивительно, что мужчины все время подмечают женскую красоту. Быть может, Натали Шварц в пятьдесят лет будет мало чем отличаться от этой женщины.
Ее звали Кэтрин, и, когда много лет назад она только начала работать у Уэбстеров, между Джоном Уэбстером и его женой вышла из-за нее ссора. На железной дороге рядом с фабрикой Уэбстера произошла авария, и эта женщина ехала в сидячем вагоне разбившегося поезда вместе с мужчиной намного ее моложе; он погиб. Этот юноша был из Индианаполиса; там он работал в банке, а потом сбежал с Кэтрин, прислуживавшей в доме его отца. Как только он скрылся, выяснилось, что из банка пропала крупная сумма. Он погиб в железнодорожной аварии, сидя рядом с этой женщиной, и след его совсем было затерялся, пока какой-то человек из Индианаполиса совершенно случайно не увидел Кэтрин на улицах этого города, нового для нее, но ставшего своим, и не узнал ее. Встал вопрос, что сталось с деньгами. Кэтрин обвинили в том, что она знает, где они спрятаны, и молчит.
В тот же день миссис Уэбстер захотела ее уволить, и разыгралась ссора, из которой ее муж в конце концов вышел победителем. Почему-то, он сам не понимал почему, эта история расшевелила в нем всю силу его существа, и однажды вечером, когда они с женой вместе были в спальне, он заявил нечто настолько решительное, что сам удивился, как это такие слова сорвались с его губ. «Если она против своей воли покинет наш дом, я уйду тоже», — сказал он тогда.
Теперь Джон Уэбстер стоял в прихожей своего дома и глядел на женщину, ставшую причиной стародавней ссоры. На протяжении стольких лет он видел, как она почти каждый день безмолвно ходит по дому, но никогда не смотрел на нее так, как сейчас. Когда Натали Шварц станет старше, она вполне может стать на нее похожей. Если бы он совсем потерял голову и сбежал с Натали, как тот парень из Индианаполиса сбежал в свое время с ней, и если бы поезд не угодил в аварию — тогда однажды он мог бы обнаружить себя живущим с женщиной, которая выглядит так, как сейчас выглядит Кэтрин.
Эта мысль нисколько его не встревожила. Вернее сказать, он даже нашел в ней какую-то сладость.
«Она жила, она грешила и страдала», — думал он. Во всем существе Кэтрин сквозило какое-то спокойное, строгое достоинство, и оно отражалось и в ее телесном облике. Вне всяких сомнений, подобное достоинство проникло и в его мысли. Уехать в Чикаго или Милуоки и пройтись по грязным улицам в страстном желании обрести золотую женщину, которая должна возникнуть перед ним из грязи жизни, — все эти мысли теперь почти оставили его.
Женщина по имени Кэтрин смотрела на него с улыбкой.
— Я не обедал, мне не хотелось есть, но теперь я голоден. Найдется у нас что-нибудь такое, чтоб вам не слишком возиться?
Она весело солгала ему. Она только что приготовила себе в кухне обед и теперь предложила его хозяину.
Он сидел за столом и ел то, что приготовила Кэтрин. Снаружи, за стенами дома, светило солнце. Было только два часа, и впереди у него — весь день и весь вечер. Странное дело — как это Библия, книги Ветхого Завета, так крепко въелись в его сознание. Он никогда особенно не увлекался чтением Библии. Может быть, в слоге этой книги была какая-то тяжеловесная роскошь, которая теперь так отвечала неспешному шагу его мысли. В те времена, когда женщины и мужчины жили среди холмов и равнин со своими стадами, жизнь задерживалась в мужском или женском теле надолго. Говорят, иные проживали по нескольку сотен лет. Может, дело в том, что продолжительность жизни можно рассчитать по-разному. Вот он сам — если бы он мог каждый день проживать так же полно, как нынешний, то жизнь длилась бы для него бесконечно.
Кэтрин вошла в комнату с добавкой и чайником, и он поднял глаза и улыбнулся ей. Теперь он подумал вот о чем. «Какое невероятное по своей красоте чудо свершилось бы в мире, если бы все живущие ныне мужчины, женщины и дети вдруг, в каком-то общем порыве, вышли из домов, из фабрик и из лавок и сошлись бы, скажем, на огромной равнине, где каждому был бы виден другой, кто угодно другой, и если бы они сошлись там и тогда, все вместе, при свете дня, и каждый человек в мире доподлинно бы знал, что в это время делает другой, и если бы все они в этот миг в общем порыве впали в самый непростительный грех и дали бы себе в том отчет — о, какая то была бы великая минута очищения».
В его голове разыгрывался настоящий бунт образов и красок, и он ел то, что поставила перед ним Кэтрин, не задумываясь о физиологии поглощения пищи. Кэтрин вышла бы из комнаты, но, поняв, что он не замечает ее, остановилась у двери в кухню и стала на него смотреть. Он понятия не имел, что она знала о том, как он боролся за нее тогда, много лет назад. Если бы не его борьба, ей бы нипочем не остаться в этом доме. На самом деле было так: в тот вечер, когда он осмелился заявить, что, если ее выгонят, то и он сам уйдет тоже, дверь в спальню была приоткрыта, а она как раз была в прихожей, у самой лестницы. Она запихивала в узел свои немногочисленные пожитки и намеревалась как-нибудь незаметно ускользнуть. Оставаться не было никакого смысла. Тот, кого она любила, был мертв, а на нее охотились газетчики; ей грозила тюрьма, если она не скажет, где спрятаны деньги. Насчет этих денег — она ни минуты не верила, что погибший мужчина знал о них хоть на йоту больше, чем она сама. Да, кто-то украл, а он как раз в это время сбежал с ней — и ограбление повесили на него. Дело было проще простого. Ее возлюбленный работал в банке и был помолвлен с женщиной своего круга. Но однажды ночью они с Кэтрин оказались наедине в доме его отца и что-то произошло между ними.
