Тайный советник угрожает, блефует, заискивает… На карту поставлена его репутация. Он, разумеется, обещал императору поймать английского зайца за уши и доставить прямо на кухню. И вдруг вместо зайца ему приходится иметь дело с волком, который огрызается и показывает зубы.
Хорошо, что трусоватый Келли где-то шляется.
Шёлково-стальная кавалькада проезжает мимо знаменитых курантов и, свернув за угол ратуши, исчезает.
На площадь вступает Келли; своей кичливой ходульной походкой он напоминает цаплю, которая вот-вот покинет грешную землю и вознесётся в небеса. Шествует, конечно же, со стороны городских борделей. Вскарабкавшись по лестнице, вваливается в комнату:
— Император прислал приглашение?
— Прислал. В Далиборку! Но с ним тебя пропустят и в Олений ров на аудиенцию к императорским медведям, вот уж будут приятно удивлены, когда обнаружат, что и среди адептов встречаются особи солидной, благообразной комплекции! Уж кто-кто, а они сумеют по достоинству оценить твои филейные части!
Келли мгновенно трезвеет.
— Измена?!
— Какая ещё к чёрту измена! «Всемогущий просто хочет нас испытать!» — так, если мне не изменяет память, сформулировал ты в свойственной тебе на редкость деликатной манере намерения императора и, как всегда, оказался прав, ибо на сей раз Рудольфу вздумалось всего-навсего взглянуть… на наши мортлейкские записи и криптограммы Святого Дунстана.
Келли топнул ногой, как невоспитанный мальчишка.
— Ни за что! Да я скорее книгу Святого Дунстана проглочу, как апостол Иоанн на Патмосе книгу Откровения![45]
— С твоим аппетитом это не мудрено, боюсь только, с усвоением будет туговато… Ну так что там с расшифровкой?
— Ангел обещал мне открыть ключ послезавтра.
Послезавтра!.. О, это вечное, сосущее мою кровь, мозг, жизнь — послезавтра!!!
Мне кажется, я сплю.
И всё же это не сон. Блуждая по старинным пражским переулкам, я вышел на поросший деревьями вал, ведущий к Пороховой башне. Шуршат под ногами опавшие листья. Зябко. Должно быть, конец октября. Я прохожу под сводами башни и сворачиваю на Целетную улицу, намереваясь пересечь Староместский рынок и выйти к Старо-новой синагоге и еврейской ратуше. Я хочу — нет, я должен — побывать у «великого рабби» Лёва, знаменитого пражского каббалиста. Недавно благодаря посредничеству моего любезного хозяина, доктора Гаека, состоялось наше знакомство. Мы перекинулись двумя-тремя фразами о таинствах королевского искусства…
По мере приближения к еврейскому гетто внешний вид улиц меняется прямо на глазах. Во сне я или наяву?.. Наверное, так бродила по Праге Иоганна Фромм…
Иоганна Фромм?.. А кто это, собственно? Разумеется, моя экономка! Что за вопрос! Но ведь я… Джон Ди?! Значит, сейчас для меня Иоганна Фромм — это Яна Фромон, моя жена, а я — Джон Ди, который в данный момент собрался посетить рабби Лёва, друга императора Рудольфа!
И вот мы уже беседуем с рабби в его низкой бедной каморке, всю обстановку которой составляют плетёное кресло да колченогий стол из грубого оструганных досок. В стене, довольно высоко от пола, неглубокая ниша, в ней сидит или скорее стоит, прислонившись спиной, рабби — так полустоят-полусидят мумии в катакомбах, — не сводя своего взора с противоположной стены, на которой начертан мелом «каббалистический арбор». Когда я вошел, он даже не взглянул на меня.
Человек необычайно высокого роста, рабби сильно горбится. Какая тяжесть пригнула его к земле: снежно-белая старость или массивные, чёрные от копоти балки низкого потолка?.. Жёлтое, изборожденное лабиринтом морщин лицо, голова хищной птицы, такая же, как у императора, только ещё меньше, а ястребиный профиль ещё острее. Крошечный, с кулачок, лик пророка обрамлен ореолом до того спутанных волос, что уже непонятно, то ли это пышная шевелюра, то ли борода, растущая и на щеках, и на шее. Маленькие, глубоко запавшие бусинки глаз почти весело сверкают из-под белых кустистых бровей. Длинное и невероятно узкое тело рабби облачено в опрятный, хорошо сохранившийся кафтан из чёрного шелка. Тощие плечи высоко вздернуты. Ноги и руки, как у всех иудеев Иерусалима, не знают ни секунды покоя, каждое движение удивительно пластично и выразительно.
Разговор заходит о тернистом пути неофита, жаждущего приобщиться к таинствам Всевышнего.
— Небеса надо брать приступом, — говорю я, ссылаясь на Иакова, решившего померяться силами с Ангелом[46].
Рабби вторит:
— Ваша правда. Бога можно принудить молитвой.
— О, сколь долго, надрывая сердце, молюсь я всею страстью своей христианской души!
— О чем, ваша честь?
— О Камне!
Медленно, меланхолично, взад-вперед, как египетская болотная цапля, покачивает головой рабби.
— Молитве надо учиться!
— Что вы хотите этим сказать, рабби?
— Вы молите о Камне. И вы правы, ваша честь: Камень стоит того! Самое главное, чтобы молитва ваша дошла до ушей Бога!
— А как же иначе? — вскричал я. — Разве не направляет её вера моя?
— Вера? — качнулся вперед рабби. — Что такое вера без знания?
— Естественно, ведь вы еврей, рабби, — вырвалось у меня.
Насмешливо сверкнули бусинки.
— Э-э, еврей… Ваша правда. Только зачем вы тогда, ваша честь, спрашиваете еврея о… таинстве?! Молитва, ваша честь, она во всем мире — искусство.
— Вы, безусловно, правы, рабби, — сказал я и поклонился, мне было стыдно за моё проклятое христианское высокомерие.
А бусинки знай себе смеялись.
— Вы, гоим, стрелять горазды лишь из арбалетов и пушек. Уму непостижимо, как вы целитесь и попадаете в цель! Ваша стрельба — это искусство! Но умеете ли вы так же метко молиться? Уму непостижимо, до чего вы плохо целитесь и до чего редко… попадаете!
— Рабби! Молитва всё же не пушечное ядро!
— Пусть так, ваша честь! Но молитва — это стрела, летящая в ухо Бога! Попадание в цель означает, что молитва услышана. Каждая молитва будет услышана — должна быть услышана, ибо молитва неотразима… если выстрел меток.
— А если нет?
— Тогда считайте, что стрела пропала; иногда, правда, она поражает совсем не то, что надо, обычно же падает на землю подобно семени Онана… или же её уловляет «Другой» и его слуги. Ну, эти слышат молитву… на свой манер!
— Кто это — «Другой»? — спросил я дрогнувшим голосом.
— «Другой»? — эхом откликнулся рабби. — Тот, кто всегда на страже между Верхом и Низом. Ангел Метатрон, владыка тысячи ликов…
Я понял, и мне становится страшно: а что, если я в самом деле… плохо целюсь?..
Глядя куда-то поверх моей головы, рабби продолжает:
— Не следует молиться о Камне, если не знаешь, что он означает.
— Камень означает истину! — откликаюсь я.
— Истина? — усмехается рабби точно так же, как император. Я почти слышу: «Я что, по-вашему, такой же болван, как Пилат?..» — хотя уста адепта сомкнуты.
— Что же в таком случае означает Камень? — неуверенно допытываюсь я.
— Ответ на этот вопрос, ваша честь, нельзя получить извне, он может прийти только изнутри!
— Да, конечно, я понимаю: Камень находят в сокровенных глубинах собственного Я. Но… но потом-то он должен быть приготовлен, явлен вовне, и тогда, когда он произведён на свет, имя ему — эликсир.
— Внимание, сын мой, — шепчет рабби, и тон его голоса внезапно меняется, теперь он пронизывает меня до мозга костей. — Будь осторожен, когда молишься о ниспослании Камня! Всё внимание на стрелу, цель и выстрел! Как бы тебе не получить камень вместо Камня: бесцельный труд за бесцельный выстрел! Молитва может обернуться непоправимым.
— Неужели это так сложно — правильно молиться?
— Ваша правда: сложно, очень сложно! О, как это сложно — попасть Богу в ухо, ваша честь!
— Кто же научит меня правильно молиться?
— Правильно молиться… Это может лишь тот, кто при рождении принес жертву и… сам был принесен в жертву… Тот, кто не только обрезан, но и понимает, что должен быть обрезан… кроме того, ему ведомо имя по ту и по сю сторону…
Раздражение поднималось во мне: еврейская гордыня светилась в прорехах многочисленных пауз.
— Должен вам заметить, рабби, что я слишком стар и слишком глубоко погрузился в учение мудрых, чтобы прибегнуть к обрезанию.
Из непостижимой бездны его глаз усмехнулся адепт.
— Вы считаете, что нож Садовника не про вашу честь! Это так! Дичок яблони, ваша честь, тоже не хочет прибегать к обрезанию. А знаете, чего ему в конце концов не избегнуть?! Кислых, как уксус, яблок!
Я чувствую в словах рабби какой-то второй смысл. Смутно понимаю, что ключ где-то здесь, совсем близко, надо только ухватить… Однако самолюбие, уязвленное высокомерными речами еврея, берет верх.
— Моя молитва творится не без указаний свыше и мудрых поучений. Сам я могу плохо положить стрелу на тетиву, но Ангел поправит мой лук и направит мой выстрел.
