Рабби Лёв насторожился:
— Ангел? Что за Ангел?
Я описываю ему Ангела Западного окна — это не легко, но я стараюсь, — который послезавтра обещал нам наконец открыть ключевую формулу.
И вдруг лицо рабби сморщивается в какую-то безумную гримасу смеха. Да, да, это, конечно, смех, я не ошибся, только он совсем не похож на привычное выражение человеческой радости: так египетский ибис, завидев поблизости ядовитую змею, весь трепещет и неистово бьет крылами. В серебристо мерцающем облаке спутанных волос маленькое жёлтое личико рабби съёживается лучиками морщин в какую-то звездочку, в середине которой чёрное круглое отверстие смеется, смеется, смеется… В этом отвратительном провале в одиночку пляшет, пляшет, пляшет длинный жёлтый зуб… «Сумасшедший! — проносится мысль. — Сумасшедший!»
Беспокойство… Беспокойство, от которого я никак не могу избавиться, гонит меня к замковой лестнице. Здесь, наверху, в немецком квартале, меня знают как английского алхимика, имеющего доступ ко двору. И хотя за каждым моим шагом по-прежнему следят, тем не менее на Градчанах я волен идти куда мне заблагорассудится. А я уже не могу без этих кривых переулков, без этих тенистых аллей; мне необходимо ненадолго побыть одному, вдали от Келли, этого вампира, присосавшегося к моей душе.
Заплутав в лабиринте узких улочек, я останавливаюсь у одного из прилепившихся к градчанской стене домишек, пытаясь рассмотреть вырубленный над стрельчатым входом рельеф: Иисус перед самаритянкой у источника. На желобе источника можно разобрать надпись:
«Deus est spiritus».
Да, воистину, Он — Дух, а не золото! Золота хочет Келли, золота хочет император, золота хочет… а разве я не хочу золота?! Укачивая на руках Артура, Яна сказала: «В кошельке несколько талеров, а что потом?.. Как я буду кормить твоего ребёнка?..» А я смотрел на её по-детски тоненькую шею и никак не мог понять, почему она сегодня кажется мне какой-то особенно трогательной, беззащитной… Как будто чего-то не хватало…
Ах да, бусы… Дошла очередь и до них… Вещь за вещью распродала Яна свои украшения, чтобы спасти нас от долговой башни, от позора, от гибели.
Deus est spiritus. Я молюсь, молюсь всеми силами души и тела. Попадает ли моя стрела в ухо Богу? Прав ли рабби?.. Разве сам он не сидит у источника вечной жизни и не поучает черпальщицу, усталую душу? Золото не течет, молитва о золоте не летит… Мне вдруг хочется запомнить этот переулок, и я, задумчиво глядя на рельеф, спрашиваю женщину, которая выходит из дверей:
— Как он называется?
Она, проследив направление моего взгляда, отвечает:
— «У золотого источника», сударь, — и идёт своей дорогой.
Бельведер. Император Рудольф стоит, прислонившись к высокой стеклянной витрине, за которой в экстатической позе застыл северный человек; его закутанное в меха тело вдоль и поперек стягивают кожаные ремни, увешанные крошечными колокольчиками. Восковая кукла с раскосым маслянистым взглядом, в маленьких ручках — что-то вроде треугольника и ещё какой-то непонятный предмет. «Шаман», — догадываюсь я.
Рядом с Рудольфом возникает высокая фигура в чёрной сутане. Явно пересиливая себя, неизвестный склоняется перед императором, отдавая обязательные, предусмотренные этикетом почести. Прикрывающая макушку красная шапочка выдаёт кардинала. Я догадываюсь, кто этот человек с застывшими в усмешке вздернутыми уголками рта: папский легат кардинал Маласпина собственной персоной. Кардинал начинает говорить, подчеркнуто обращаясь только к императору; острые, как створки раковины, губы то и дело на секунду-другую смыкаются, и эти паузы делают его и без того бесстрастную речь ещё более холодной и размеренной:
— Вы, Ваше Величество, сами даёте повод неразумной толпе, склонной упрекать вас в благоволении чернокнижникам, подозреваемым — и вполне обоснованно! — в пособничестве дьяволу, ведь Ваше Величество позволяет им беспрепятственно передвигаться — не говоря уж о тех милостях, коими вы их осыпаете! — по вверенным вам католическим землям.
Орлиный клюв делает мгновенный выпад.
— Чепуха! Англичанин — алхимик, а алхимия, мой друг, — это наука естественная. Вы, святые отцы, не удержите человеческий дух, который, познав нечистые тайны матери-природы, с тем большим благочестивым трепетом приобщается Святых Божественных тайн…
…дабы уразуметь смиренно, что милость сия велика есть, — закончил кардинал.
Жёлтые глаза императора потухли, скрывшись под морщинистой кожей усталых век. Лишь тяжёлая нижняя губа подрагивала от скрытой насмешки.
Уверенный в своем превосходстве кардинал ещё выше вздернул тонкие уголки рта:
— На алхимию можно смотреть по-разному: сей английский джентльмен вместе со своим компаньоном, явно авантюрного склада, публично признал, что ему нет дела до золота и серебра, но что цель его — добиться колдовскими чарами пресуществления тленной плоти в нетленную и победить смерть. Я располагаю неопровержимыми свидетельствами. А посему во имя Господа нашего Иисуса Христа и Святого Его наместника на земле обвиняю Джона Ди и его ассистента в дьявольском искусстве, богопротивной чёрной магии, занятия коей караются не только смертью тела, но и вечными муками души. Светский меч не должен уклоняться от своих обязанностей. Это было бы позором в глазах всего христианства. Вашему Величеству отлично из вестно, что поставлено на карту!
Рудольф, побарабанив костяшками пальцев по стеклянной витрине, проворчал:
— Что же, я должен гоняться за всеми сумасшедшими и язычниками и поставлять их в ватиканские застенки и на костры, чёрное пламя которых делает ваше невежество ещё более беспросветным? Его Святейшество знает мою преданность, ему известно, сколь ревностным защитником веры я являюсь, но ему бы не следовало превращать меня в прислужника его ищеек, которые всюду следуют за мной по пятам. Скоро до того дойдет, что мне моей же собственной рукой придётся подписать смертный приговор Рудольфу Габсбургу, императору Священной Римской империи, по обвинению в чёрной магии!
— Ну что ж, вам видней. Светская власть пребывает в ведении Вашего Величества. Вам судить и ответствовать пред ликом Всевышнего, чего достоин Рудольф Габсбург…
— Не забывайся, священник! — прошипел император.
Кардинал Маласпина всем телом резко дернулся назад, как змея, задетая орлиным клювом. Его поджатые губы скривились в бескровной усмешке:
— Владыка Небесный учит своих слуг даже в тяжкий час испытаний, когда будут их оплевывать и побивать каменьями, хранить на устах своих хвалу Господу.
— И предательство в сердце! — закончил император.
Кардинал медленно склонился в глубоком поклоне:
— Мы предаем только то, что можем: тьму — свету, ничтожество — величию, мошенника — бдительности праведного судии. Джон Ди со своим подручным плодит еретичество в его самой опасной и извращенной форме. На нем стигма кощунственного святотатства, осквернения священных могил, связи с изобличенными приспешниками дьявола. Едва ли Его Святейшеству в Риме придётся по нраву медлительность светских властей, коя вынудила его, предвосхитив их действия, самому чинить forma funs[47] процесс против сего Джона Ди, принижая тем самым императорский авторитет в глазах всего христианского мира.
Император метнул в кардинала пылающий ненавистью взгляд. Ударить клювом он уже не решился. Орел выпустил змею из когтей. Недовольно шипя, он втягивает шею в чёрные плечи.
И снова квартира доктора Гаека. Я стою в задней комнате, прислонившись к плечу Келли; по моим щекам текут слёзы.
— Ангел… Ангел помог! Хвала нашему спасителю!..
Келли держит в руках половинки шаров Св. Дунстана; обе наполнены до краёв алой и серой пудрой. Вчера ночью, ничего мне не сказав, Келли вдвоем с Яной заклинали Зелёного Ангела. И вот оно — новое богатство, но бесконечно важнее другое: Зелёный Ангел сдержал слово! Не обманул, внял моей молитве у золотого источника! Выстрел был точен, и стрелы мои не пали на землю, нашли свою запредельную цель — сердце Ангела Западного окна! О, радостная уверенность от сознания того, что путь твой был не бесцелен, что ты не заблудился! И сжимаешь в дрожащих руках бесценные свидетельства истинности твоего союза с Небом!..
Теперь конец суетным заботам о хлебе насущном! Настало время утолить голод душевный! На мой вопрос о тайне создания Камня Келли ответил, что и на сей раз Ангел ничего не сказал; ладно, после такого дара было бы просто грешно ещё что-то требовать… Вера окупается сторицей, и, будем надеяться, в самом ближайшем будущем нам воздастся по заслугам. А пока — терпение и молитва! И Бог не забудет нас, Ему ведомы наши самые сокровенные желания!..
Бледная, не произнося ни слова, стоит Яна с ребенком на руках.
Осторожно интересуюсь её впечатлениями… Подняв на меня отсутствующий взгляд, она устало роняет:
