Они все сидели на плотине, наблюдая, как мальчик ловит небольших, величиной в ладонь, окуней.
— Язи лучше всего клюют на горох. А вон туда, подальше, я кладу доску — пиявки прицепятся к доске, я и на пиявок ловлю. Раз сома поймал — во какого. На вьюна. Насилу его домой дотащил.
— Сом хорошо клюет на вьюна.
— На вьюна и на червяков.
Погожий день долго сиял над землей. Но как только стало смеркаться, как только упали на воду красные отблески и сумрачные тени распростерлись по низкому берегу, мужики забеспокоились.
— Скоро должен бы быть пароход.
— Э, кто его знает, когда он придет! Говорят, будто бы в девять часов, а он иной раз и вовсе не приходит…
— Оно так. Уж как там ему случится.
Мальчонка отправился варить рыбу. Мужики опасались, что пароход придет и пройдет мимо, прежде чем они успеют подать знак, и ни за что не хотели войти в избу. Они уселись на пороге и напряженно всматривались в речную даль. Мальчик вышел из темной избы, откуда доносился храп спящей женщины, и стал выщербленным ножом потрошить рыбу.
— Ты что ж, не чистишь ее?
— Ну, чего там чистить… Обварится, чешуя и отойдет в воде. Окуня трудно чистить…
— Дай-ка, его переломить надо, тогда чешуя легко отойдет.
Совюк взял рыбу в обе руки и несколько раз стиснул ее, пригибая хвост к голове. Что-то хрустнуло.
— Вот и все. Теперь чешуя сойдет.
Мальчонка внимательно смотрел, как ощетинившаяся чешуя осыпается под лезвием ножа, но следующих окуней продолжал потрошить не чистя.
— Чего там, сама отвалится в кипятке!
Смеркалось. Дневной свет голубел уже только вверху, и рассеянные алые лучи неведомо откуда падали на воду. Низко на небосклоне уже загорелась яркая, мерцающая звезда. Высоко вверху летели запоздалые утки, раздался деревянный клекот опускающегося в гнездо аиста. Ему ответил другой клекот — быстрый, нетерпеливый клекот рассерженной аистихи. Последовал серьезный, полный достоинства ответ, потом снова торопливый, укоризненный клекот возмущенной опозданием супруги.
Павел встал и вышел на плотину. Вода с тихим журчанием перекатывалась через фашины, бежала в свой далекий путь. Но ни один посторонний звук не примешивался к ее журчанию. Он вернулся к избе.
— Не видать.
Они вытащили из узелка черную, жесткую, как кожа, лепешку и стали медленно жевать ее, непрестанно прислушиваясь. Но слышались лишь лягушечьи оркестры. Мальчонка снова вышел в сени.
— Не придет уж сегодня?
— Не придет. Раз до сих пор не пришел, значит, и совсем не придет.
— Так думаешь? А вчера приходил?
— Приходил. А сегодня, наверно, не придет.
Совюк неуверенно взглянул на Павла.
— Ну, что же будем делать?
— А что сделаешь? Подождем до утра. Может, завтра пойдет.
— Завтра ведь дело будет разбираться.
— Ну, так что? Опоздаем, так отложат.
Мальчонка вмешался в разговор:
— Апелляция у вас завтра?
— Завтра.
— Ну, так если пароход сегодня не придет, можете ворочаться домой.
— Это почему же?
— Потому что дело будет кончено.
— Должны вторично разбирать, раз нас не было!
— Эх, глупые, — как бы про себя сказал юный хозяин и цыркнул сквозь зубы на крапиву, растущую под покосившимся плетнем.
Совюк возмутился:
— Как же так? На суде нас не было, на апелляции не будем, как же это можно, без нас?
— А так и можно. Адвокат у вас был?
— Не было. Павел поехал было во Влуки, там есть адвокат, так он сказал, что если у него наберется несколько дел, он поедет, а из-за одного дела ему не окупится. А других-то дел, видно, не случилось. Так что пришлось без адвоката. Он нам только апелляцию написал после первого суда.
— Некому было за нас говорить. Но теперь-то, как сами приедем, уж мы скажем свое. Как же так, кабан прямо на нас бросился, если бы я не хватил его топором по голове, он бы убить мог. Клыки у него были что твои сабли.
— Так это из-за кабана…
— Из-за кабана. Ну и что с того? Мало того, что он осенью и весной травит поля, так еще в лесу нападает. А убить его нельзя. Я его не искал, он сам на нас выскочил. Что же было делать? Стоять и ждать, пока он набросится? Мало мы, что ли, намучились, пока его домой притащили? А какая польза? Всё забрали. Да теперь еще приговорили к шести месяцам за браконьерство. Разве это по справедливости?
— Приедем, мы уж расскажем, как и что. Должен судья заново рассмотреть дело.
— Э, станет он заново рассматривать…
Павел пожал плечами.
— Смотрите, какой умный… Да что ты понимаешь в судах?
Мальчонка сощурил один глаз.
— Может, кое-что и понимаю… А хотите ждать, так ждите. В сенях есть немного соломы, можете переночевать.
— Рано еще, может, он и придет.
— Хотите — сидите. А когда надоест, идите спать. Двери не заперты.
Они остались одни. Вдали журчала вода, слышался лягушечий концерт. На столбе, указывающем путь пароходам, присел запоздавший аист, которому, видно, не захотелось уже лететь в гнездо. Он спрятал голову в перья, крепко оперся на одну ногу и застыл в неподвижности — черный силуэт на фоне наливающегося серебром неба.
В лозняке послышался шорох.
— Добрый вечер.
— Добрый вечер.
Они недоверчиво всматривались в пришельца, но мужик поглядел на них дружелюбно.
— Ночуете здесь?
— Приходится. Мы было парохода дожидались, да не видать его, придется подождать до завтра.
— Он часто так. То приходит, то нет. В Пинск?
— В Пинск.
— А я на рыбную ловлю. Сам-то я из Рыков, дальний, так что приходится ночевать.
— В избе? Тогда с нами.
Мужик внимательно посмотрел на них.
— Вы что, впервые здесь?
— Впервые. Раньше не случалось.
— Оно и видно, что впервые. В избе лучше не ночуйте. Блохи заедят до смерти. Тут прохожих много, все ночуют. Солома в сенях так и шевелится, как живая. Куда уж там спать. Лучше так пересидеть, погреться на месяце.
— Те-то спят же, мальчонка-то с матерью?
— Э, они уж привыкшие. Кожа другая. Да опять же блоха своего не ест.
— Это верно, на своего она не льстится.
— Зато если кто новый попадется, готова до смерти заесть. Лучше уж посидеть.
— Комаров еще нет. Можно и посидеть.
— Ночка хороша…
Над темной землей простерлось прозрачное, как стекло, небо. По нему гладким серебряным рублем катился месяц. Река лилась живым серебром, лунный свет сверкающей дорожкой пересекал ее поперек, мостом перекидываясь на другую сторону.
— Страшно жить одному на этаком безлюдье.
— Чего страшно? Кто у них что возьмет? Эту дырявую крышу, что ли, украдут или лохмотья, которые на них надеты? Сидит себе здесь мальчонка, рыбу ловит, старуха ходит, милостыню собирает. Иной раз принесет что-нибудь домой, а иной раз и нет. У нее в голове не все в порядке. Я их хорошо знаю, давно уж хожу сюда на рыбалку. Да и все кругом их знают, свои их не обидят. А чужому что у них взять? И лачуга у них есть. Если гроза, есть где укрыться, они пускают. И лодку оставить можно, присмотрят. Кто же станет их обижать?
— А все-таки страшно…
— Э, вы, наверно, привыкли в деревне сидеть, вот вам и страшно, а так что тут страшного? Вода и вода, только и всего!
— В воде тоже всякое бывает.
Рыбак беспокойно шевельнулся.
— Может, и всякое. А только ночью нехорошо говорить про это. Услышат… А то и вода может рассердиться. Не любит она, чтобы пустое говорили. У нее свои дела, кому что до этого?
Седая летучая мгла тянулась по поверхности серебряной воды, вздымалась вверх, падала, словно плясала по мерцающим волнам. Минутами она принимала совсем человеческие формы, можно было поклясться, что за ней развеваются длинные мокрые волосы, что вздувается в танце вышитый голубым передник, а к небу простираются хрупкие, тонкие руки, и лунный блеск просеивается сквозь гибкие пальцы.
— Гляди, — толкнул Павла Совюк, но незнакомый рыбак предостерегающе кашлянул.
— Да, да, ни говорить, ни смотреть не надо… Нечего человеку любопытствовать, что ночью на воде делается. Рыбу ловить можно, это человеческое дело. Или если уж очень надо поехать куда-нибудь на лодке. Это тоже можно. А так — у воды по ночам свои дела. И нечего человеку в них нос совать.
Они поняли и опустили глаза к земле, густо поросшей сорной травой. Но уголками глаз все трое видели, как белый призрак крылатыми ногами пляшет по воде, как заламывает длинные руки над головой, как вслед за ним поднимается из воды другой, отчетливый, хотя ежеминутно меняющий очертания. Вот прозрачные видения берутся за руки, чтобы плыть к зарослям лозняка, скрываются в ольховых рощах, все более густыми, сплоченными толпами наступают на луга.
— Так, так…
Ночь была прохладная, рваная одежда не препятствовала холоду пробирать мужиков до самых костей.
