Эндрью такая женщина должна была бы внушать отвращение, а между тем он ничего подобного не испытывал. Она возвела свое себялюбие чуть не на степень философии. И она обладала большим здравым смыслом. Она удивительно напоминала Эндрью женщину с картины Терборха, одного из старых голландских мастеров, которую они с Кристин видели когда-то. То же пышное тело, нежноматовый цвет лица, тот же рот, надменный и чувственный.
Когда мисс Эверет заметила, что Эндрью — по ее собственному выражению — серьезно решил ей понравиться, она стала менее сдержанна. Для нее было неписанным законом, что визит врача должен продолжаться двадцать минут, иначе она считала бы, что получила недостаточно за свои деньги. Но к концу месяца Эндрью уже просиживал у нее по получасу. Они беседовали. Он говорил с нею о своем стремлении выдвинуться. Она это одобряла. Круг ее интересов был ограничен. Но круг ее родственников — неограничен, и говорила она главным образом о них. Она не раз упоминала о своей племяннице, Кэтрин Сэттон, которая жила в Дербишире, но часто приезжала в Лондон, так как ее муж, капитан Сэттон, был членом парламента от Бернуэлла.
— Доктор Синклер лечил и их тоже, — заметила она как-то раз осторожно, — не вижу, почему бы вам не стать их домашним врачом.
Когда он пришел в последний раз, она угостила его опять стаканом Амонтильядо и сказала очень любезно:
— Я терпеть не могу получать счета. Позвольте мне сейчас расплатиться с вами. — Она подала ему сложенный чек на двенадцать гиней. — Само собой разумеется, я скоро приглашу вас опять. Я зимой обычно делаю себе прививку против насморка.
Она даже проводила его до двери на лестницу и здесь постояла с минуту. Ее холодное лицо осветилось наиболее близким подобием улыбки, какое он когда-либо видел на этом лице. Но оно быстро исчезло, и, сурово глядя на него, она сказала:
— Хотите послушать совета женщины, которая годится вам в матери? Оденьтесь у хорошего портного. Сходите к портному капитана Сэттона, Роджерсу, на Кондуит-стрит. Вы мне говорили, что вы очень хотите выдвинуться. Но в этом костюме вы ничего не добьетесь.
Он шел от нее и всю дорогу мысленно ругал ее с прежней своей необузданностью. Лицо его пылало от обиды. Старая сука! И чего она сует нос, куда ее не просят, какое ей дело до него! Какое право она имела учить его, как одеваться! Или она думает, что он будет играть при ней роль комнатной собачки? Вот где наихудший компромисс — в рабском подчинении условности. Его педдингтонские пациенты платили ему только три с половиной шиллинга, но зато они не предлагали ему превратиться в портновский манекен. Впредь он ограничится только этим кругом пациентов и никому не будет продавать свою совесть.
Но это настроение прошло как-то само собой. Правда, Эндрью никогда ни капельки не интересовался состоянием своего туалета. Дешевый костюм из магазина готового платья всегда отлично служил ему, покрывал и защищал от холода, несмотря на свою неэлегантность. Кристин тоже, хотя и была всегда одета мило и опрятно, никогда не огорчалась из-за отсутствия нарядов. Она лучше всего чувствовала себя в шерстяной юбке и связанном ею самой джемпере.
Эндрью украдкой оглядел себя, свои неописуемые шерстяные брюки мешком, внизу забрызганные грязью. «Черт возьми, — подумал он с раздражением, — а ведь она совершенно права. Как я могу в таком виде завербовать пациентов высшего класса? И отчего Кристин мне до сих пор ничего не говорила? Это ее дело, а не старухи Винифред. Как фамилия того портного, которого она мне назвала? Да, Роджерс на Кондуит-стрит. Я, пожалуй, действительно обращусь к нему».
Пока он дошел до дома, к нему уже вернулось хорошее настроение. Он помахал чеком перед носом Кристин:
— Видала, моя милая? А помнишь, как я прибежал к тебе из приемной с первым жалким заработком в три шиллинга? Ба! Нет, вот это — деньги, настоящий гонорар, какой и полагается доктору медицины! Двенадцать гиней за любезные разговоры с дурой Винни и безвредные впрыскивания ей «Иптона Гликкерта».
— Что это за «Иптон»? — спросила с улыбкой Кристин. Потом вдруг с недоумением посмотрела на него. — Да ведь это, кажется, тот препарат, который ты так высмеивал?
Эндрью переменился в лице, насупился в сильном замешательстве. Кристин сказала именно то, что ему не хотелось услышать. И он вдруг рассердился, но не на себя, а на нее:
— Ах, пропади все пропадом! Никогда на тебя не угодишь, Крис! — Он повернулся и вышел, хлопнув дверью.
Весь этот день он дулся. Но на другой день опять повеселел. И отправился к Роджерсу на Кондуит-стрит.
Он был, как школьник, горд собой, когда две недели спустя явился вниз к Кристин в одном из своих двух новых костюмов. Костюм был темносерый двубортный и, по указанию Роджерса, дополнялся воротничком с уголками и темным галстуком в тон. Без всякого сомнения, портной с Кондуит-стрнт был мастер своего дела, а ссылка на капитана Сэттона побудила его одеть Эндрью с особой тщательностью.
Как раз в это утро Кристин выглядела хуже обычного. У нее немного болело горло, и она закутала шею и голову старым шарфом. Она разливала кофе, когда Эндрью предстал перед ней в столь ослепительном виде. Она была так потрясена, что некоторое время не могла произнести ни слова.
— Ох, Эндрью! — ахнула она. — Замечательно! Ты куда-нибудь идешь?
— Иду? Конечно, иду, на работу, к больным. — Он был так доволен собой, что держал себя почти вызывающе. — Ну, как, нравится?
— Да, — ответила Кристин, но не так быстро, как ему хотелось. — Очень... страшно шикарно, но... — она усмехнулась, — но это точно не ты.
— Ты, кажется, предпочла бы, чтобы я всегда имел вид бродяги.
Она промолчала, но рука ее, державшая чашку, вдруг сжалась так, что под кожей заболели суставы. «Ага, — подумал Эндрью, — задело за живое!» Он окончил завтрак и пошел к себе в кабинет.
Через пять минут и она пришла туда, все в том же шарфе на шее. Глаза у нее были нерешительные, умоляющие.
— Милый, — сказала она, — пожалуйста, не перетолковывай моих слов. Мне ужасно приятно видеть тебя в новом костюме. Я хочу, чтобы у тебя было все, все самое лучшее. Ты извини, что я так выразилась давеча в столовой, но понимаешь, я привыкла считать тебя... ох, это ужасно трудно объяснить... я всегда считала тебя человеком, который... — пожалуйста, не пойми меня опять превратно, которому решительно все равно, какой у него вид и что думают люди о его внешности. Помнишь, мы видели с тобой голову работы Эпштейна. Что ж, разве ей нужна полировка и отделка?
— Я не голова Эпштейна, — отрезал он.
Кристин не отвечала ничего. В последнее время с ним трудно было ладить, и, огорченная этим недоразумением между ними, она не знала, что сказать. Все так же нерешительно она ушла из кабинета.
Три недели спустя, когда племянница мисс Эверет приехала на несколько недель в Лондон, Эндрью был вознагражден за то, что мудро, исполнил совет старой дамы. Мисс Эверет под каким-то предлогом вызвала его в Паркгарденс и с суровым одобрением оглядела с ног до головы. Она явно проверяла, достоин ли он ее рекомендации. На другой день ему позвонила по телефону миссис Сэттон, которая желала, как и тетка, предохранить себя от сенной лихорадки, — очевидно, это была фамильная болезнь. Он без всяких угрызений совести согласился впрыскивать ей бесполезный «Иптон» изобретательной фирмы Гликкерт. Он произвел на миссис Сэттон прекрасное впечатление и в том же месяце был приглашен к знакомому мисс Эверет, также жившему в Парк-гарденс.
Эндрью был очень доволен собой. Он побеждал, преуспевал. В своем жадном стремлении к успеху он не замечал, что эта блестящая карьера противоречит всему тому, во что он до сих пор верил. В нем заговорило тщеславие. Он ощущал энергию и веру в себя. Он не задумывался над тем, что этой растущей, как снежный ком, практике среди «высшего круга» положила начало толстая немка-лавочница, продававшая за прилавком ветчину и говядину по соседству с вульгарным рынком Маслборо. Он не успевал думать ни о чем. Снежный ком катился все дальше, новая, еще более головокружительная удача плыла к нему в руки.
Однажды в июньский день, в те мертвые часы между двумя и четырьмя, когда обычно никаких выдающихся событий не происходило, Эндрью сидел у себя в кабинете, подсчитывая заработок за месяц, как вдруг зазвонил телефон. В одну секунду он очутился подле аппарата.
— Да, да, у телефона доктор Мэнсон.
Донесся взволнованный, дрожащий голос:
— Ах, доктор Мэнсон, как я рад, что застал вас дома. Это говорит мистер Уинч. Мистер Уинч от Лорье. У нас случилась маленькая неприятность с одной из наших покупательниц. Не можете ли вы прийти? Прийти сейчас же!
— Буду у вас через четыре минуты.
Эндрью повесил трубку и кинулся за шляпой. Автобус, в эту минуту громыхавший мимо дома, значительно ускорил его стремительную скачку. Через четыре с половиной минуты он был уже за вертящейся дверью магазина Лорье; его встретила испуганная мисс Крэмб и повела по глади зеленого ковра мимо высоких золоченых зеркал и полированных панелей, на фоне которых будто случайно мелькали то дамская шляпка на подставке, то кружевной шарф, то горностаевый палантин. В то время как оба они торопливо и озабоченно шли вперед, мисс Крэмб объясняла Эндрью:
