Ознакомительная версия.
Проснулся я поздно, уже после восхода солнца, оттого, что кто-то постучал в мое окно. Это был Измаил. Я сразу открыл ему дверь. Мы со страхом смотрели друг на друга, словно были в чем-то виноваты. Потом он спросил печально: «Хасан сюда не заходил, братец?» «Нет, — ответил я. — Входи, Измаил». Он вошел на кухню и встал посередине, словно боясь что-то разбить. Мы молчали. Потом, кажется уже отбросив смущение, он спросил: «Ты слышал, что он сделал, Реджеп?» Я ничего не ответил, сходил к себе в комнату, снял пижаму и, надевая рубашку и брюки, услышал, как он говорил мне из кухни. «Я делал все, что он просил, — говорил он, словно разговаривая сам с собой. — Он не хотел быть помощником парикмахера. Ладно, сказал я, учись. Но учиться он тоже не учился. Все ходил с этими, я узнал, его многие видели, сообщили мне. Ходил до самого Пендика, отбирал у торговцев деньги!» Он помолчал. Я решил, что он заплачет, но, когда я вернулся на кухню, он не плакал. Спросил смущенно: «Что они говорят? Эти, наверху… Как барышня?» «Вчера вечером вроде все хорошо было, сейчас спит, — ответил я. — Но в больницу ее не повезли. Надо было, конечно, ее в больницу везти». Измаил даже, кажется, обрадовался: «Может, он ее не так уж сильно и побил, чтобы в больницу везти». Я немного помолчал, а потом произнес: «Я все видел, Измаил. Я видел, когда он ее бил!» Он смутился, как будто сам был в чем-то виноват, опустился на мой маленький стул. Я решил, что он заплачет, но он просто сидел.
Через некоторое время я услышал легкий стук сверху, налил воду для чая и поднялся к Госпоже.
— Доброе утро, — поздоровался я. — Вы будете завтракать внизу или здесь?
Открыл ставни.
— Здесь, — ответила она. — Позови внуков, я хочу всех видеть.
— Они еще спят, — ответил я, но, спустившись вниз, увидел, что Нильгюн уже проснулась.
— Как ты?
Она надела красное.
— Очень хорошо, Реджеп. Со мной все нормально.
Но лицо ее говорило обратное. Один глаз полностью заплыл, а покрытые корками раны, кажется, еще больше опухли и посинели.
— Вам нужно немедленно ехать в больницу! — сказал я.
— Брат проснулся? — спросила она.
Я спустился вниз. Измаил все еще сидел там, где я его оставил. Я заварил чай. Через некоторое время Измаил проговорил: «Вчера домой приходила полиция. Сказали — не прячьте его. Я ответил им — зачем мне его прятать, я и так накажу его, раньше, чем государство». Он замолчал, ожидая, что я что-нибудь скажу, но я промолчал, и тогда он опять чуть было опять не заплакал, но сдержался. «О чем они говорят?» — спросил он и закурил, не получив от меня ответа. «Где мне искать его?» Я резал хлеб, чтобы поджарить. «У него есть друзья, он ходит в кофейню, — размышлял он. — Он сделать это потому, что слушается их. Он же ничего не знает!» Я чувствовал, как он смотрит на меня. Продолжал резать хлеб. Он опять повторил: «Он же ничего не знает!» Я резал хлеб.
Когда я поднялся наверх, проснулся уже и Фарук-бей. Нильгюн с улыбкой слушала его.
— Так я оказался в объятиях ангела истории! — рассказывал он. — Он обнял меня, словно тетушка, знающая многое о жизни, и пообещал: вот сейчас я и открою тебе тайну истории…
Нильгюн прыснула от смеха, а Фарук продолжал:
— Надо же, какой сон! Я испугался, решил, что проснулся, но оказалось, не проснулся. Знаешь, как бывает — хочешь проснуться, а все равно падаешь в пропасть сна. Смотри-ка, что это такое скомканное у меня в кармане!
— Ух ты, — удивилась Нильгюн. — Это феска!
— Точно, феска! Вчера вечером туристы были в фесках, когда смотрели танец живота. Я не помню, что делал я. Надо же, выпала у меня из кармана… Как она там оказалась?
— Вам принести сейчас завтрак? — спросил я.
— Да, Реджеп, — ответили они.
Они хотели сразу же вернуться в Стамбул, не попадая в поток машин служащих и минуя пробки. Я спустился на кухню, поставил жариться хлеб, сварил яйца и уже собирался нести им завтрак наверх, как Измаил произнес: «Наверное, ты знаешь, где он. Сидишь все время здесь, но узнаешь обо всем гораздо раньше других, Реджеп!» Я задумался. «Я знаю ровно столько, сколько знаешь ты, Измаил!» Потом сказал, что видел, как он курил. Измаил растерянно смотрел на меня, так, словно его обманывают. А потом с надеждой сказал: «Куда ему идти… Когда-нибудь явится. Каждый день столько всего происходит, столько людей гибнет, это они забывают». Он помолчал немного, а потом спросил: «Об этом забудут, как ты думаешь, братец?» Я налил ему чаю и поставил перед ним: «А ты забудешь, Измаил?»
Я поднялся по лестнице.
— Госпожа, все проснулись, — сказал я. — И ждут вас внизу. Спуститесь вниз и позавтракайте вместе с ними.
— Позови их сюда! — велела она. — Мне нужно им кое-что рассказать. Я не хочу, чтобы они верили в твою ложь.
Не ответив ничего, я спустился вниз. Когда я накрывал на стол, Метин тоже проснулся. Нильгюн с Фаруком шутили, а Метин сидел молча. Когда я вернулся на кухню, Измаил сказал: «Хасан уже две ночи дома не ночевал. Ты не знал об этом?» Он внимательно посмотрел на меня. «Не знал, — ответил я. — И в ту ночь, когда была гроза, его не было?» — «Не было. Крыша протекла, все вокруг смыло. Мы сидели всю ночь, ждали его, но он так и не пришел». «Наверное, когда начался дождь, он зашел куда-нибудь, чтобы переждать», — предположил я. Он внимательно взглянул на меня. «Сюда он не приходил?» «Нет, не приходил, Измаил», — ответил я, а потом задумался и вспомнил незакрытые горелки. Отнес наверх чай, хлеб и яйца. Вспомнил еще:
— Хотите молока, Нильгюн-ханым?
— Не хочу, — сказала она.
Надо было вскипятить молоко и дать ей, не спрашивая. Я спустился на кухню и сказал: «Давай, Измаил, пей чай». Поставил перед ним завтрак, нарезал хлеб. «Ты сказал им, Реджеп, что я здесь?» Я ничего не ответил, он немного смутился и начал есть, робко, будто извиняясь. Я отнес Госпоже наверх поднос.
— Почему они не идут ко мне? — спросила она. — Ты сказал им, что я их зову?
— Сказал, Госпожа… Сейчас они завтракают. А перед тем, как уехать, конечно же зайдут к вам поцеловать руку.
Внезапно она проворно подняла голову с подушки:
— Что ты рассказал им вчера вечером? Немедленно говори, не желаю слушать ложь!
— Я не понимаю, что вы хотите, чтобы я им рассказал!
Она не ответила, а изобразила досаду и злобу на лице. Я поставил ей поднос и спустился вниз.
— Никак не могу найти свою тетрадь, — пожаловался Фарук-бей.
— Где ты ее видел в последний раз?
— В машине. Потом машину взял Метин, но он ее не видел.
— Ты не видел тетрадь? — спросила Нильгюн.
Они вместе посмотрели на Метина, но он не ответил. Сидел с несчастным видом, как побитый. Как побитый мальчишка, которому даже плакать не разрешили. В руке — кусок хлеба. Но он будто не замечал, что это хлеб, долго смотрел в пустоту, как сумасшедший старик, с трудом вспоминающий, кто он такой, а после этого мазал на хлеб масло с вареньем и с надеждой кусал его, чтобы вспомнить: то, что он ел когда-то, и то, что он ест сейчас, — одно и то же. И еще для того, что вспомнить прекрасные давние времена. Иногда он ненадолго оживлялся, чтобы начать все сначала, но потом снова забывал о надежде на победу и о хлебе у себя во рту и сидел, не двигаясь, словно шест проглотил. Я смотрел на него и пытался понять, что могло произойти.
— Метин, мы к тебе обращаемся! — закричала на него Нильгюн.
— Не видел я вашу тетрадь!
Я спустился вниз, Измаил закурил еще одну сигарету. Я сел завтракать оставшимся хлебом. С Измаилом мы ни о чем не разговаривали, а смотрели через открытую дверь на улицу, на землю, где что-то собирали воробьи. На наши беспомощные руки светило солнце. Потом мне показалось, что он заплачет, и я решил что-нибудь спросить. «Когда будет розыгрыш лотереи, Измаил?» — «Вчера вечером был!» Мы услышали долгий рев какого-то мотора — мимо промчался мотоцикл Невзата. «Пошел я уже», — вздохнул Измаил. «Сиди, — сказал я. — Куда ты? Поговорим, когда все уедут». Он сел. Я вернулся в столовую.
Фарук-бей доел завтрак и теперь курил сигарету.
— Хорошо присматривай за Бабушкой, Реджеп! Мы будем тебе иногда звонить. А до конца лета обязательно приедем еще.
— Всегда ждем.
— И, упаси Аллах, если что-нибудь случится, сразу звони. Если что-нибудь нужно будет — тоже… Но ты так и не привык пользоваться телефоном, правда?
— Вы сначала поедете в больницу, да? — спросил я. — Подождите еще немного. Я вам еще чаю налью.
— Хорошо.
Я спустился вниз. Принес им чай. Нильгюн и Фарук опять принялись за свое.
— Я тебе говорил о теории карточной колоды? — спросил Фарук.
— Говорил, — сказала Нильгюн. — И говорил, что твоя голова напоминает тебе орех, а тот, кто расколет ее и заглянет внутрь, увидит червей истории, извивающихся в мозгу. А я ответила тебе, что все это ерунда. Но исторические рассказы кажутся мне забавными.
— Правильно. Все это забавные, пустяковые рассказы.
Ознакомительная версия.
